— Марина, подойди ко мне поближе, — голос матери был слабым, но требовательным. — Садись рядом. Мне нужно кое-что тебе рассказать.
Дочь отложила лекарства на прикроватную тумбочку и присела на край кровати. Елена Сергеевна выглядела совсем плохо — серое, словно пергаментное лицо, запавшие глаза, дыхание прерывистое и тяжёлое. Врач предупреждал, что дни сочтены, может быть, даже часы.
— Мама, не надо напрягаться. Отдыхай, набирайся сил.
— Нет, — старая женщина сжала её руку неожиданно крепко, с какой-то отчаянной силой. — Если не скажу сейчас, то уже никогда не скажу. А молчать больше нельзя. Совесть не даёт покоя.
Марина насторожилась. В голосе матери звучала какое-то отчаяние, будто она готовилась к исповеди всей своей жизни.
— Ты не моя дочь, — выдала Елена Сергеевна, глядя прямо в глаза. — То есть не родная. Я тебя удочерила, когда тебе было всего несколько дней.
— Что? — Марина с ужасом посмотрела на мать. — Что ты говорите? Это невозможно!
— Говорю правду. Горькую, страшную правду. Твоя настоящая мать умерла при родах. Звали её Светлана. Она была моей лучшей подругой... и я её убила.
Марина ещё не понимала, что говорит мать, может это бред, промелькнула мысль.
— Мама, у тебя жар от лекарств! Высокая температура! Я сейчас же вызову врача!
— Сядь! — приказала Елена Сергеевна, приподнимаясь на подушках. — Никакого бреда. Я в здравом уме и твёрдой памяти. Я убила твоих родителей. И отца тоже. Из-за своей дурацкой, эгоистичной любви.
Что-то в тоне матери, в её взгляде заставило Марину замереть. Она медленно опустилась обратно на стул.
— Мы с Светланой познакомились в детском доме номер семь в Екатеринбурге. Обе сироты, обе никому не нужные. Мне было тогда семь лет, ей — восемь. Она меня под крылышко взяла, как старшая сестра. Защищала от старших девочек, делилась сладостями, которые иногда присылали спонсоры.
Елена Сергеевна закрыла глаза, словно погружаясь в воспоминания, которые долгие годы хранила в самых тёмных уголках души.
— После педучилища нас направили работать в село Вознесенское, в глухой Екатеринбургской глубинке. Год был... семьдесят четвёртый, кажется. Я помню, как мы ехали в автобусе, смотрели в окно на бескрайние леса и мечтали о новой жизни.
— Мам, при чём тут всё это?
— При том, что именно там я совершила самый страшный грех в своей жизни. Мне дали комнату в школе — крохотную, но свою. Светлану приютили добрые старики — дед Прокопий с бабкой Матрёной. Жили они в крайнем доме, у самого леса. Девочка тихая была, неприметная, скромная. Рядом со мной вообще блекла. А я... я красавица была тогда. Длинные косы, синие глаза, фигурка точёная. Все парни за мной увивались, как мухи на мёд.
— К чему эти подробности?
— К тому, что в местном клубе играл на гармони Михаил. Красивый парень, кареглазый, с золотистыми кудрями, голос — как мёд липовый. Руки у него были длинные, музыкальные, а когда он пел... все девчонки в селе по уши в него влюблялись. И я с первого взгляда в него влюбилась. Думала — судьба моя, счастье моё. Заглядывала в клуб каждый вечер, наряжалась как на праздник, крутилась возле него, даже стихи сочиняла.
Голос старой женщины стал злым, полным давней обиды:
— А он смотрел на Светку. На мою серую мышку! Стоило ей появиться в зале, как он забывал про всех остальных. Играл только для неё, песни ей пел — «Катюшу», «Подмосковные вечера». А она расцветала на глазах — румянец во всю щёку, блеск в глазах, смех звонкий. Я не могла этого вынести. Ревность жгла меня изнутри, как кислота.
Марина слушала. Мать всегда казалась такой правильной, интеллигентной, порядочной.
— Я пыталась его увести. Готовила для него еду — борщ, пельмени. Дарила подарки — носки связанные, кисет вышитый. Даже... ну, намекала на близость. Бесполезно. Он меня не видел, как будто я воздух. А потом, зимой, Светлана сказала мне, что они собираются пожениться весной.
— И что ты сделали?
— Пошла к ведунье. В соседнем селе жила старая Агафья. Все её боялись, говорили — ведьма настоящая. Дом у неё был чёрный, покосившийся, а во дворе росли какие-то странные травы. Я к ней ночью пришла, в метель, попросила помочь. Она как будто меня ждала. Дала мне бутылочку с зельем — мутная жидкость, пахла болотом и тиной. Сказала — подлей ему в питьё, и будет твоим навеки.
Марине от такого рассказа стало не по себе.
— Мам, вы что, правда поверили в эту чушь?
— Поверила. От отчаяния поверила. Агафья денег не взяла, только сказала — потом заберу свою плату. Я не поняла тогда, что она имеет в виду. Дура была, дура!
Елена Сергеевна тяжело вздохнула, каждый вздох давался ей с трудом:
— Через неделю Светлана привела Михаила в гости. Сидят за столом, смеются, планы строят — где жить будут, сколько детей заведут. А я... я подлила зелье ему в чай с малиной. Он выпил и... изменился. Прямо на глазах. Стал на Светлану странно смотреть — как на чужую, незнакомую. А на меня...
— На тебя как?
📖 Также читайте: Виктор посоветовал повесить на неё табличку — «Не влезай — убьёт!»
— Как на единственную женщину на свете. Глаза у него стали какие-то стеклянные, неживые. Светлана заплакала и убежала в метель. А Михаил до утра у меня просидел, руки целовал, клялся в любви. Слова правильные говорил, а я чувствовала — не его это слова. Чужие.
Марина встала и подошла к окну. На улице шёл дождь, серый и унылый, как её мысли.
— Мы поженились через месяц. Свадьба была скромная — только свидетели да директор школы. Я была счастлива — муж любящий, дом полная чаша. Только жители села от нас шарахались. Называли меня ведьмой, детей учить не хотели. А Светлана... она совсем пропала. Говорили, что беременная от Михаила осталась, чуть с собой не покончила от горя.
— Беременная? — Марина обернулась. — От него?
— Да. Они же встречались до нашей свадьбы. Любили друг друга по-настоящему, не как мы с Михаилом. Но мне было всё равно тогда. Я наконец получила своё счастье, и мне плевать было на всех остальных. Эгоистка я была, Маришка. Страшная, беспощадная эгоистка.
Елена Сергеевна начала кашлять, из горла шли хрипы. Марина подала ей воду, подождала, пока приступ пройдёт.
— Но счастье оказалось недолгим. Призрачным. Михаил любил меня, но любовь эта была неестественная, вынужденная. Он часто задумывался, смотрел в окно, а я видела в его глазах тоску. Через девять месяцев дед Прокопий пришёл за мной. Сказал — Светлана рожает, помирает. Акушерки в селе не было, а до города далеко. Я побежала к ней, думала — помогу как медсестра. А она... она умирала.
— Умирала?
— Роды тяжёлые были, затяжные. Кровотечение сильное. Девочка родилась синяя, еле дышала. А мать... Светлана меня за руку схватила и говорит: «Лена, возьми дочку. Пусть хоть рядом с отцом растёт. Назови Мариной — я это имя любила». И умерла. Просто закрыла глаза и не проснулась больше.
Марина опустилась на стул.
— Я тебя домой принесла. Крохотная такая, худенькая, волосики светлые. Михаил сначала обрадовался — дочка! Наконец-то семья полная! А потом... потом понял, что это не его радость. Что он не должен был этого ребёнка хотеть. Зелье, видимо, на чужого ребёнка не действовало.
— Он меня не любил?
— Нет. Отторгал. Ты плакала постоянно, не спала, молоко не брала. Он раздражался, начал пить. Говорил — чужая девка дом разрушает, несчастье приносит. А я... я тебя возненавидела. Видела в тебе причину всех бед. Кормила, пеленала, а внутри злость кипела.
Марина закрыла лицо руками. Всё детство она чувствовала холодность матери, но списывала на усталость, на трудности жизни.
— Когда я наконец забеременела, Михаил бросил пить. Мечтал о сыне. Мы думали — теперь-то будет настоящая семья. Но за день до родов мне приснился кошмар. Агафья пришла во сне, только уже не человеком, а каким-то чудовищем. Лицо сморщенное, глаза горят. Говорит — пришла плату забирать.
— Какую плату?
— Я родила мёртвого мальчика. Доносила, а он не дышал. Синий был, холодный. Михаил запил от горя, запил страшно. Через полгода замёрз в сугробе, возвращаясь из магазина. Нашли его только весной, когда снег растаял. А ещё через год умерли дед Прокопий с бабкой Матрёной — один за другим. Все, кто знал правду, ушли. Остались только мы с тобой.
Елена Сергеевна заплакала — впервые за много лет. Слёзы катились по морщинистым щекам:
— Я тебя потом полюбила. Не сразу, а года через три. Ты была единственным, что у меня осталось. Умная, добрая, красивая — вся в Светлану. Глаза такие же добрые, улыбка такая же светлая. Но сказать правду не могла. Боялась, что ты меня возненавидишь и уйдёшь. А без тебя я бы не выжила.
Марина молчала, переваривая услышанное. Вся её жизнь вдруг предстала в новом свете.
— Я тебя в город увезла, когда школу закончила. Думала — начнём новую жизнь. Никто не будет знать про прошлое. Я в больнице работала, ты училась. Мы были счастливы, правда же? Скажи, что были счастливы!
— Были, мам. Конечно, были.
— Прости меня, доченька. Я знаю, что не заслуживаю прощения. Но ты должна знать правду. Твоя мать была хорошим человеком, светлым. А я... я монстр. Я убила её своей ревностью.
— Мам, — тихо сказала Марина. — Ты воспитали меня. Дали образование, заботились всю жизнь. Это что-то да значит.
— Значит. Но не искупает мою вину. Я убила твоих родителей своей ревностью
— Это значит многое, — тихо проговорила Елена Сергеевна. — Но это не искупает мою вину. Я убила твоих родителей своей ревностью и эгоизмом. Разрушила несколько жизней своими руками.
Марина внимательно посмотрела на женщину, которая столько лет была для неё матерью. Лицо Елены Сергеевны осунулось, глаза потускнели, но в них увидела что-то живое — боль, раскаяние, надежду.
— Расскажи мне о ней, — попросила Марина, осторожно взяв руку матери в свои ладони. — О Светлане. Какой она была?
Елена Сергеевна закрыла глаза, словно погружаясь в воспоминания:
— Она была... светлой. Как её имя. Всегда улыбалась, всегда находила хорошее в людях. Дети обожали её, она умела объяснить самые сложные вещи так просто.
— И вы дружили?
— Мы были лучшими подругами, или я так думала. А может быть, я просто держалась рядом с ней, потому что в её свете и я казалась себе лучше.
Марина молчала, поглаживая морщинистую руку.
📖 Также читайте: Зять требует от тещи продать дачу и отдать деньги на погашение его кредитов, угрожая запретить видеться с внучкой.
— Когда она познакомилась с Алексеем, я поняла, что потеряла её навсегда, — продолжила Елена Сергеевна. — Они были так счастливы вместе.
— Вы их действительно любили?
— Да, — прошептала Елена Сергеевна. — Именно поэтому я их и уничтожила. Любовь бывает разной, дочка. Моя была тёмной, собственнической. Я не могла видеть их счастья, не могла простить, что они нашли то, чего у меня никогда не было.
В комнате стало тихо.
Елена Сергеевна заплакала — беззвучно, горько.
Марина поняла, что правда оказалась страшнее, чем она могла представить.
— Почему вы взяли меня?
— Потому что не могла жить с тем, что сделала. Думала, что смогу искупить вину, если воспитаю тебя. Но каждый день, глядя на тебя, я видела её глаза, её улыбку. Ты была живым укором моей совести.
— Поэтому ты были такой холодной?
— Я не знала, как быть другой. Каждое твоё достижение напоминало мне, какой гордой была бы Света. Каждая твоя слеза — о том, что я отняла у тебя настоящую мать.
Марина долго молчала, осмысливая услышанное. Потом медленно сказала:
— Я прощаю тебя. Не знаю, правильно ли это, но прощаю. Ты дали мне жизнь, образование, кров над головой. Может быть, не так, как нужно, но дала.
Елена Сергеевна посмотрела на неё с изумлением:
— Как ты можешь меня прощать? Я же разрушила твою жизнь.
— Нет, — покачала головой Марина. — Ты разрушили жизнь маленькой девочки, которой я когда-то была. Но я выросла, я стала сильной. Может быть, именно потому, что мне пришлось быть сильной.
— Ты похожа на неё, — прошептала Елена Сергеевна. — На Свету. Она тоже умела прощать.
Елена Сергеевна слабо улыбнулась.
— Спасибо, дочка. Теперь я могу спокойно уйти.
Она умерла той же ночью, а Марина сидела у окна и думала о том, как мало мы знаём о людях, которые нам близки. И о том, что иногда правда приходит слишком поздно, чтобы что-то изменить. За окном медленно наступал рассвет, и город просыпался.
Похороны прошли тихо. Пришло несколько соседей, бывшие коллеги по школе. Марина стояла у могилы и думала о том, что хоронит не только мать, но и свою прежнюю жизнь.
Только через неделю после похорон, разбирая вещи матери, Марина нашла в старом комоде пожелтевшую фотографию. Она лежала между страницами старого томика Есенина, словно закладка. На ней были две молодые женщины в учительских платьях семидесятых годов. Одна — красивая, яркая, с хищным взглядом и высоко поднятой головой. Другая — скромная, лучистыми глазами и мягкой улыбкой. Именно эти глаза смотрели на Марину каждое утро из зеркала.
На обороте старательным почерком было выведено: «Лена и Света. Вознесенское. 1974 год. Лучшие подруги навсегда».
Марина долго смотрела на фотографию, изучая лицо своей настоящей матери. Светлана была действительно красивой — не кричащей красотой, а какой-то внутренней светлостью, которая делала её лицо незабываемым. Она обвела пальцем контур лица, представляя, как эта женщина могла бы держать её на руках, петь колыбельные, учила бы первым словам.
Рядом с ней стояла молодая Елена Сергеевна — совсем другая, чем та, которую знала Марина. Тогда она ещё не была сломлена завистью и горечью, но уже в её взгляде угадывалось что-то неспокойное.
Марина посмотрела на фотографию ещё раз, а потом аккуратно разорвала её пополам. Часть с Еленой Сергеевной, подумав, выбросила в мусорное ведро, а часть со Светланой бережно спрятала в кошелёк.
Теперь она знала, на кого похожа. И это знание давало ей силы жить дальше.
Автор: Владимир Шорохов © Книги автора на ЛитРес
📖 Читайте: Любовница мужа пришла требовать алименты, но ушла с чемоданами его вещей и компроматом
📖 Читайте: — Я мать хозяина дома! Это вы тут гостья! — заявила свекровь невестке
📖 Читайте: Муж и любовница под видом золовки