Страх – липкий, холодный, как сырой туман над Амуром – сжал сердце Фёдора. Сельский фельдшер спешно, почти бежал, покидая обжитые места, увозя на Дальний Восток груз собственной трусости и преступления. Призрак неудачного криминального аборта, сделанного в пыльной амбулатории его юной любовнице Люське, преследовал его неотступно. А дома, в тишине другого дома, его терпеливо ждала жена-китаянка. Бегство казалось единственным выходом.
Люся, чьи мечты об институте разбились вдребезги, стояла перед страшной правдой: операция, которую Фёдор провел в полутьме, оказалась роковой ошибкой. Двойня – наследство её близнецовой природы – укрылась в её чреве так, что фельдшер, этот самоуверенный мастер на все руки, удалил лишь одного ребенка. «Эти дни» не приходили. Новость о беременности, как удар камнем по льду, расколола её дом. Родители, люди старой, суровой закалки, встретили известие в штыки. «Принести в подоле» – позор, который они не могли стерпеть. Сроки для законного аборта канули в Лету, а в доме Люси поселились нескончаемые скандалы, горькие слезы и ледяное молчание.
Спасение пришло неожиданно. Как-то по пути с работы к Люсе подошла Нина Ивановна, мать Фёдора. Женщина окинула её усталое лицо взглядом, полным неожиданного понимания и скорби.
– Перебирайся ты, девочка, ко мне, – тихо, почти шепотом, сказала она, оглядываясь. – Дом большой, места всем хватит. Я своего внука или внучку не дам в обиду! А тебе нынче нервничать нельзя!-.
Так две женщины – обманутая и обманувшаяся – стали жить под одной крышей. Тень сына и любовника витала в пустых комнатах.
Когда на свет, с криком, заявившим о своей воле жить, появилась Леночка, Нина Ивановна, держа ручку дрожащей рукой, написала письмо сыну. Весть о дочери ошеломила Фёдора где-то в портовом городе. Колючие сомнения – «а мой ли?» – терзали его. Но мать, словно угадав, развеяла их в следующем письме: «У внученьки родимое пятно, Федя, на лодыжке. Величиной с пятак. Как у тебя самого». Простое упоминание этой метки судьбы пригвоздило его к отцовству. Сомнения растаяли, оставив лишь тяжесть ответственности.
Время лечило раны. Родители Люси, смягченные рождением внучки, звали дочь домой. Но та, обретя опору в свекрови и оценив близость работы на ферме (лаборанткой теперь она трудилась), осталась. Дом Нины Ивановны стал её крепостью.
Осенью, когда Леночку, в новенькой форме и с бантами, провожали в первый класс, на пороге этого дома, будто из небытия, явился сам Фёдор. Морские ветры обветрили его лицо, проредили волосы на макушке. В глазах читалась усталость и смутная вина. Дочка, увидев незнакомого мужчину, стыдливо шмыгнула за широкую юбку бабушки. Приехал он налегке – с одним потёртым чемоданом. Квартиру на Дальнем Востоке оставил жене при разводе; детей у них не случилось.
Не желая стеснять женщин, Фёдор устроился терапевтом в городскую поликлинику – врачей катастрофически не хватало. Поселился в казённом общежитии. Домой – теперь это был дом матери и Люси с дочерью – приезжал по выходным: то забор подправить покосившийся, то картошку из холодной земли выкопать, то поросёнка зарезать – словом, выполнить тяжёлую мужскую работу. Женщинам стало дышаться легче под его, хоть и редкой, но крепкой помощью.
Однажды, после жаркой баньки, когда Леночка уже сладко сопела в своей кроватке, а взрослые сидели за столом под тусклым светом лампы, попивая чай и чего покрепче, Нина Ивановна положила ложку и посмотрела на молодых пристально:
– Ну-ка, голубчики, – начала она без предисловий, голос её звучал мягко, но не терпел возражений. – Долго вы собираетесь по сеновалам прятаться да ребёнка без отцовской фамилии растить? Пора уж и честь знать!-
Молодые люди переглянулись. В глазах Люси мелькнул испуг, затем – облегчение. У Фёдора – что-то вроде стыда и решимости одновременно. Уголки его губ дрогнули в смущённой улыбке. Люся ответила ему тихим, почти неуловимым вздохом согласия.
Расписались тихо, без лишнего шума и гостей. Родители с обеих сторон, словно замаливая прошлые грехи и невзгоды, скинулись на покупку. Нашли домик в пригороде – три скромные комнатки под газовой отоплением, с удобствами внутри, на шести сотках земли. Под окнами цвели старые яблони, малиновые и смородиновые кусты обещали летнее изобилие.
Люся, решив круто изменить жизнь, устроилась страховым агентом в городе. «Ноги береги, да языком шевели – проживёшь», – говорили бывалые. Леночка пошла в городскую школу уже Фёдоровой – отец оформил удочерение. Два года спустя Люся родила сына. Фёдор, получив наследника, казалось, светился изнутри от счастья, которого, наверное, и сам от себя не ждал.
Казалось, ушлый фельдшер, наконец, причалил к берегу, обрёл тихую семейную гавань. Начал вести жизнь оседлую, предсказуемую. Но старая натура, бродячая и неверная, дремала неглубоко. Прожигав раньше свою жизнь, Фёдор и в этой обретенной тишине тосковал по ветру странствий – только теперь это был ветерок мимолётных увлечений. Семья была, дом был, дети были... Но покой, как оказалось, был лишь передышкой в вечной погоне за чем-то неуловимым, что всегда манило его дальше, за горизонт.
***