Эти события имели место ещё до перестройки. Пыльная дорога вела Фёдора домой, в родное село где-то на просторах Курганской области. Солнце, уже клонящееся к закату, заливало светом бескрайние поля, кое-где перемежающиеся островками березовых колков. Воздух был напоен ароматом нагретой земли, полыни и скошенной травы.
Его загорелое, словно вырезанное из старого дуба лицо, казалось темнее выгоревших на солнце белокурых, почти соломенных волос. Невысокая, но крепко сбитая фигура, привыкшая к труду, была подпоясана потёртым солдатским ремнём – верным спутником службы. В армию его призвали не со своим годом, дав закончить медицинское училище. Служил на Дальнем Востоке в военном госпитале. В марш-бросках с полной выкладкой не участвовал, на карауле тоже не пришлось стоять. Всё-таки есть у медицины свои привилегии даже в суровой армейской жизни.
Фёдор успел во время службы даже жениться, но матери об этом не сообщил. Он взял себе в жёны китаянку, вместо сложного китайского имени, звали её Тамара. Домой он ехал в одно лицо, супругу с собой не взял, отговорки о жилье и адаптации вертелись в голове.
Свернув на свою улицу, где низкие, чаще всего деревянные дома прятались в тени раскидистых тополей и акаций, он заметил стайку воробьёв, купающихся в рыхлом песке посреди проселочной дороги. Птицы вовсю резвились, смешно отряхивая свои пёрышки, поднимая маленькие облачка пыли. Навстречу, покачиваясь под тяжестью ноши, шла от колодца с полными, поблескивающими на солнце оцинкованными вёдрами на коромысле их соседка, тётя Маша. Лицо её, изрезанное морщинами, как высохшая земля в засуху, светилось привычной усталостью.
-Здравствуйте, тётя Маша! – бодро крикнул Фёдор, – Хорошо, что с полными вёдрами идёте навстречу! Добрый знак!-
Соседка заулыбалась, обнажив редкие зубы:
-Вернулся, значит, солдат! Молодец! Мать-то всё время тебя поджидала, на крылечко выходила, в даль смотрела!-
Фёдор только переступил порог родного дома, пропахшего хлебом и сушеными травами, как к нему на грудь бросилась мать – невысокая, сухонькая женщина с добрыми, но усталыми глазами цвета дождевых облаков. Он её крепко обнял, ощутив под руками костлявые плечи, погладил по растрепавшимся, уже сильно седым волосам, когда-то таким же светлым, как его собственные.
Через некоторое время Фёдор уже шагал к колодцу, катя перед собой старую детскую коляску, на которой стояла алюминиевая сорокалитровая фляга. Мать затопила ему баньку, стоявшую в конце огорода, и надо было навозить воды. Издалека, сквозь марево нагретого воздуха, он увидел у колодца фигуру.
Девушка с длинными, иссиня-чёрными, тяжелыми косами, спускавшимися почти до колен, умывалась, зачерпывая воду ладонями из своего ведра. Ее движения были плавными, чуть инородными на фоне привычной деревенской суеты. Ее лицо, скуластое и с характерным разрезом миндалевидных глаз, выдавало восточное происхождение. Фёдор, подойдя ближе, поздоровался по-китайски, пробуя почти забытые звуки:
-Ни хао!-
Девушка вздрогнула, удивленно подняла на него глаза – темные, как спелые сливы, и быстро, без слов, схватила ведро, торопливо удаляясь прочь. Было ясно по её облику и реакции – родом она из Поднебесной. Дома, за столом, где дымилась картошка в мундире и стояла крынка молока, бывший солдат стал выспрашивать:
-Мама, а кто это, около колодца эта девица умывалась? Китаянка?-
-Да, сынок, она каждый день там умывается, у этой приезжей привычка такая! – махнула рукой мать. – Работает у нас в совхозе зоотехником. Живёт пока у одинокой старушки Ивановны, вон, через три дома. Тихая, работящая, только диковатая больно!-
Вечером Фёдор пошёл в сельский клуб – неказистое деревянное здание с трещащим от громкой музыки динамиком над дверью. Внутри пахло табаком, дешевым одеколоном и пылью. Встретился с друзьями детства, многие, правда, разъехались – кто в город, кто в армию. В толпе молодёжи, кружившейся под звуки вальса, мелькнули знакомые озорные, чуть раскосые глаза, как у кошки. Это была Люська – его старая, ещё со школы, любовь.
Выросла она, похорошела: высокая, статная, с пышной грудью и быстрыми движениями. Рыжеватые волосы были собраны в высокий хвост, открывая шею. Федя подошёл, по-военному чётко отчеканил приглашение. Как только она оказалась в его объятьях, сразу начала допрос, сверля его взглядом своих глаз – густо-фиолетовых, как спелые ягоды чёрной смородины:
-Ты насовсем приехал? Где собираешься работать? А я вот, – она прижалась чуть ближе, – в институт собираюсь поступать! В город! Ты же умный, поможешь мне подготовиться? А?-
Парочка, под аккомпанемент разухабистой «Катюши», договорилась между собой встречаться у Фёдора по ночам в бане или на сеновале. Ведь дома их стояли совсем рядом, через широкий огород, поросший картошкой и смородиной. Подготовка к экзаменам, как водится, быстро затормозилась.
Фёдор всё-таки сдался и признался матери, что женат. Та только вздохнула, покачала головой. Но вскоре об этом знала уже вся округа – деревня есть деревня, новости здесь разлетаются быстрее воробьёв! В местной амбулатории – небольшом бревенчатом домике с красным крестом на двери – место фельдшера как раз было свободно.
К радости и облегчению населения, Фёдор занял его. Жизнь пошла своим размеренным, сельским ходом: работа в амбулатории, встречи с друзьями, ночные визиты Люськи. Жена-китаянка не приезжала, никто её не звал. Федя побаивался, что ей как-нибудь расскажут об его похождениях с Люськой, ведь вся деревня, казалось, дышала одним дыханием и знала все тайны.
На очередной встрече в бане, маленькой и душной, пропахшей дымом и вениками, фельдшер с ходу, на правах хозяина помещения, облапил Люську. Но на этот раз она не ответила на ласки, а стала вырываться. Девушка была вся на взводе, лицо бледное, глаза огромные и испуганные в полумраке:
-Федя, стой! Нам надо серьёзно поговорить! – вырвалась она, отстраняясь. – У нас, кажется... будет ребёнок!-
Он отшатнулся, будто ударили. Лицо его, обычно такое уверенное, исказилось. Срывающимся, резким шепотом он прокричал в тишине баньки:
-Но я же тебе ничего не обещал! У меня жена есть, ты знаешь!-
-Но ты же втянул меня в эту историю! – в голосе Люськи зазвенели слёзы. – Что мне сейчас делать? Куда идти? Мать убьет! Все узнают!-
-Не ори! Не бойся, – он резко махну рукой, пытаясь взять себя в руки, – Я... я чего-нибудь придумаю! Успокойся!-
Она воображала, что они встречаются по большой, запретной любви, что он вот-вот бросит ту, далекую жену. А он, оказывается, просто «гулял во весь рост», как сейчас выражаются. До Люськи, ослепленной своими чувствами и страхом, не доходило, что для обретения своего счастья не обязательно топтать чужое и идти по такому страшному пути.
Психотравмирующая ситуация была «разрешена» быстро и цинично. Вскоре этот фельдшер сам, в тишине сельской амбулатории, после рабочего дня, сделал девушке операцию. На его рабочем месте, среди банок с йодом и бинтов, как ни странно, оказалось старое, но исправное гинекологическое кресло и все необходимые, пусть и не новейшие, инструменты.
Стены, видевшие столько обычных сельских хворей, стали свидетелями этого мрачного деяния. «Сарафанное радио» сработало мгновенно. Шёпот, полный ужаса и осуждения, пополз по улицам, оседая у колодцев и заборов. Известие облетело всё село быстрее, чем весть о начале сенокоса.
Сразу после этого, не дожидаясь ни официальных разборок, ни позора, который висел в воздухе гуще пыли после проезда трактора, Фёдор уволился с работы. Собрал нехитрые пожитки и, не простившись толком даже с матерью, отбыл по месту жительства своей забытой жены Тамары, на Дальний Восток. Как говорят в народе – наш пострел везде поспел! Вот только след после этого "пострела" в родном селе остался кровавый и незаживающий.
***