Мир перевернулся в одно мгновение. Эта мысль обожгла меня, словно кипятком, когда муж, между глотками кофе и намазыванием масла на хлеб, буднично сообщил новость, как прогноз погоды на завтра.
— Алена, мне нужно сказать тебе кое-что важное. Я принял решение. Послушай, пожалуйста, внимательно, — Константин тщательно размазывал масло по корочке, избегая моего взгляда. — Мама теперь будет жить с нами. Она продает квартиру и переезжает уже на этой неделе. Боится мошенников, знаешь, этих, что на одиноких пенсионеров охотятся. Да и одной ей тяжело в такой огромной квартире.
Я онемела. Слова застряли в горле, как ком. Артем, уткнувшись в учебник по математике, сосредоточенно жевал хлопья, готовясь к контрольной. Обычное утро понедельника. Я, как и каждое утро последние семнадцать лет, готовила завтрак для своих мужчин.
И вдруг – гром среди ясного неба.
— Погоди, как это – ты уже все решил? – наконец выдавила я, стараясь сохранить подобие спокойствия в голосе. – А меня спросить не стоило? Готова ли я к такому… вторжению? Это ведь и мой дом тоже, или я ошибаюсь? И почему я узнаю об этом постфактум, когда все уже предрешено? Константин, мы же…
Я запнулась. Нет, не стоит напоминать ему о том, что мы муж и жена. Видимо, для него я теперь просто мебель в этом доме.
Муж наконец оторвал взгляд от тарелки, и в нем скользнуло раздражение – мол, чего привязалась, и так все ясно.
— Алена, ну не надо трагедий, пожалуйста, — выдохнул он, откладывая нож. — Я надеялся на твое понимание. Это же моя мать, пожилой человек. Неужели ты против того, чтобы ей помочь? И потом, это ненадолго, пока она не найдет что-то поближе к нам.
— Пап, а бабушка в мою комнату не переедет? — встревожился Артем, отрываясь от учебника. — У меня там компьютер… и вообще…
— Нет, сынок, что ты, — успокоил его отец, потрепав по волосам. — Она будет жить в гостиной. Диван поставим, все будет как надо.
Значит, все уже решено. Диван в гостиной… В той самой гостиной, где я по вечерам укрывалась с книгой, смотрела любимые фильмы, принимала подруг. Где мы с мужем когда-то делились самым сокровенным… Впрочем, последнее воспоминание об этих душевных разговорах покрылось пылью лет, словно старинный сервиз.
— И долго она у нас пробудет? — спросила я с напускным безразличием, ковыряя вилкой в безвкусном омлете.
Константин пожал плечами.
— Пока не освоится. Может, месяц, может, два. Какая разница, Алена? Она же не чужая. Пойми, ей страшно оставаться одной, мошенники совсем одолели пенсионеров. Каждый день об этом трубят по телевизору. Ты же не хочешь, чтобы с моей матерью что-то случилось?
Вот так. В одно мгновение я превратилась в злобную невестку, которая отказывает в помощи несчастной свекрови. А ведь я ничего против Раисы Петровны не имела, если честно. Просто… хотелось, чтобы меня спросили. Хотя бы ради приличия. Я все-таки жена…
Артем опрокинул в себя остатки сока, словно тушил пожар, подхватил рюкзак и пулей вылетел в школу, а Константин, бросив на меня виноватый взгляд, заторопился на работу. Я же осталась сидеть на кухне, словно пригвожденная к стулу, с остывающим кофе и горьким привкусом осознания: моя жизнь только что изменила курс, не спросив моего разрешения.
Четыре дня спустя на пороге возникла Раиса Петровна, нагруженная, как верблюд в пустыне, двумя неподъемными чемоданами и картонной коробкой, грозившей рассыпаться в любую секунду. За ее спиной маячил еще один чемодан-монстр и россыпь пакетов, словно она собиралась открыть здесь филиал барахолки. "Боже, да сколько же всего она притащила!" – пронеслось у меня в голове.
— Аленочка, милая! — пропела она, одарив меня влажным поцелуем в щеку. — Вот и я! Надеюсь, не стесню? Костя сказал, ты не против.
— Конечно, не против, — солгала я, чувствуя, как внутри поднимается волна обреченности, и принялась помогать ей втаскивать эту неподъемную кладь в прихожую. — Проходите, располагайтесь.
Свекровь выглядела на удивление бодро. В свои шестьдесят четыре она сохранила удивительную моложавость: аккуратная стрижка, едва заметный макияж, элегантное пальто, подчеркивающее ее стройную фигуру. И энергии в ней было столько, что хватило бы на небольшую электростанцию.
— Можно я сразу в душ? — спросила она, сбрасывая пальто и оглядываясь по сторонам оценивающим взглядом. — Дорога, знаете ли, вымотала. А потом я бы хотела осмотреться, прикинуть, как лучше обустроиться, чтобы никому не доставлять хлопот.
Я проводила ее в ванную, а сама принялась разбирать ее вещи. Чемоданы оказались на удивление тяжелыми, словно набиты свинцом. Неужели она привезла с собой все нажитое непосильным трудом? Да нет, наверное, только самое необходимое… Хотя этого "необходимого" оказалось подозрительно много.
Когда Раиса Петровна, умывшись, словно сбросила с плеч груз долгой дороги, мы прошли в гостиную.
— Вот здесь Константин предлагал тебе расположиться, — произнесла я, указывая на диван.
Свекровь неторопливо прошествовала по комнате, от окна до двери, задумчиво кивая головой.
— Недурно, недурно, — пробормотала она, оценивающе оглядывая пространство. — Светло, просторно. Только вот диван этот…
Она присела на самый краешек, слегка покачалась, словно взвешивая все "за" и "против".
— Для сна он, знаешь ли, не очень. С моей-то больной спиной… Нельзя ли как-нибудь поставить нормальную кровать?
— Но это же гостиная, — растерянно пролепетала я. — Мы здесь гостей принимаем, телевизор смотрим…
— Гостей можно и на кухне принять, — отмахнулась Раиса Петровна, словно отметая нелепую помеху. — А телевизор… Телевизор оставьте, я люблю кино перед сном посмотреть.
Спустя полчаса, тщательно обследовав каждый уголок квартиры, она направилась на кухню. Я поплелась следом, с нехорошим предчувствием в сердце.
Господи,да что это за ущербная кухня...Это какой то ужас,пробормотала свекровь.
Она распечатала коробку, и оттуда, словно сокровища из пиратского сундука, начали появляться кастрюли. Блестящие бока, как начищенные доспехи, говорили о немалой цене. За ними последовали сковородки, формы для кексов, замысловатые штуковины, назначение которых мне было неведомо. Целый арсенал кухонной утвари. "Ишь, сколько добра привезла…" – подумала я.
— Вот это здесь будет жить, – мурлыкала Раиса Петровна, расставляя свои трофеи по полкам. – А это – на самый верх. Аленушка, солнышко, подвинь, пожалуйста, свои баночки-скляночки. Мне специи нужно пристроить.
Я, словно тень, безропотно освобождала пространство, убирая свои скромные тарелки и чашки, расчищая плацдарм для кастрюльного нашествия. Что я могла возразить? Ее драгоценный сын велел быть гостеприимной.
— Знаешь, – продолжала она, любовно выстраивая баночки с шафраном и корицей, – я всю жизнь у плиты, обожаю кормить своих родных. Уж поверь, голодать не дам. Готовлю, не побоюсь этого слова, как богиня. Костик мой с детства привык к домашней стряпне, магазинную гадость на дух не переносит, между прочим.
— Я тоже готовлю сама, – тихо проронила я. – И полуфабрикаты мы не покупаем.
— Ну, конечно, конечно, – пропела свекровь, даже не удостоив меня взглядом. – Только вот… Сама понимаешь, времени-то вечно не хватает. А тут еще работа, заботы… А я теперь свободна, могу хозяйством вплотную заняться. Кстати, холодильник у вас какой-то сиротский. Надо бы завтра на рынок съездить, затариться по полной программе.
«Полупустой? Да там на три дня пир горой!» – промелькнуло у меня в голове, но я промолчала, зачем с ней воду толочь?
К вечеру, когда вернулись мужчины, Раиса Петровна чувствовала себя в доме как полноправная хозяйка. Стол ломился от яств, словно на праздник: оливье, дымящаяся жареная курица с золотистой картошкой, хрустящие соленые огурчики и румяные помидоры из ее личных закромов.
— Мама, какая радость, что ты приехала! — воскликнул Константин, усаживаясь за стол. — Как же аппетитно пахнет! Я так соскучился по твоей стряпне.
— Ешьте, мои хорошие, ешьте, — заворковала Раиса Петровна, щедро наполняя тарелки. — Артемушка, возьми еще кусочек курочки, ты же растешь, богатырь. Совсем исхудал, что ли? Мама тебя совсем не кормит, что ли?
Я едва не подавилась. Не кормлю? Да он у меня как на дрожжах, каждый день как на убой!
— Бабуль, а ты надолго к нам? — спросил Артем, уплетая за обе щеки.
— Пока не присмотрю себе что-нибудь подходящее, — уклончиво ответила она, бросив многозначительный взгляд на сына. — Но не переживайте, я постараюсь как можно скорее… Ну, чтобы вас не стеснять.
Я ела молча, внимая их разговору. Константин делился с матерью новостями с работы, Артем рассказывал о школьных перипетиях. Раиса Петровна купалась во внимании, задавала вопросы, раздавала советы. А я… Я словно растворилась в воздухе, стала лишней в собственном доме.
После ужина свекровь властно отослала всех отдыхать, а сама принялась за мытье посуды.
— Аленочка, иди, иди, отдыхай, — отмахнулась она, заметив мою попытку помочь. — Прими ванну, полистай журнальчик, я не знаю… Я сама управлюсь, я привыкла. А ты, наверное, устала… Хотя, о чем это я? Ты же дома сидишь.
– Дома сижу, значит? А интересно, кто белье в белоснежную пену превращает, пыль по углам гоняет, ароматы колдовские над плитой творит, да за всеми, как наседка, приглядывает? Пес лохматый, что ли, у плиты орудует?
– Раиса Петровна, я не просто дома "сижу", – с нажимом произнесла я. – Я – хозяйка очага, хранительница домашнего уюта.
– Ну-ну, милая, конечно, – промурлыкала она снисходительно, словно кошке, принесшей дохлую мышь. – Но, согласись, это тебе не на работе в поте лица спину гнуть.
Бесполезно. Слова мои – как горох об стену. Не поймет. Да и стоит ли метать бисер перед…
– Ладно, я пойду, – бросила я, разворачиваясь к спальне.
Едва я переступила порог, как в коридоре трелью зазвонил мобильный. Константин отвечал приглушенно, будто боялся спугнуть тишину, но обрывки фраз долетели до меня, острыми осколками вонзившись в сердце:
– Да, она уже здесь… Нет, пока все тихо… Обсудим все завтра на работе.
С кем он шептался в этот поздний час? О чем таком, что нельзя сказать при мне, собирался говорить завтра? И почему его голос звучал как крадущийся зверь, полный тайны и обмана?
Час спустя, когда сон уже опутывал меня своими мягкими сетями, до слуха донеслись приглушенные голоса с балкона. Константин и его мать, Раиса Петровна, вели тихую, но оживленную беседу. Обрывки фраз о деньгах и "возможностях" заставили меня насторожиться. Подкравшись к балконной двери, я замерла, пытаясь уловить каждое слово.
— Мам, после продажи квартиры у тебя будут очень приличные деньги, — шептал Константин. — Я думал, может, поможешь мне с новой машиной? Не в подарок, конечно, постепенно верну. Просто моя уже дышит на ладан, а новая нужна и для жены с сыном, и тебя на дачу возить, в поликлинику, куда захочешь.
— Ну что ж, сынок, подумаю, — отвечала Раиса Петровна. В ее голосе звучала хитринка. — Машина, конечно, вещь полезная, особенно если ты обязуешься возить меня по моим делам. Только давай пока никому об этом ни слова, чтобы не расстраивать Алену понапрасну.
Я отступила от двери, словно получив удар под дых. Вот оно что! Значит, все это время я была лишь пешкой в его игре? Приняла его мать в свой дом, чтобы он мог вытянуть из нее деньги на машину? А спросить меня, хотя бы для приличия, он и не подумал. Горечь предательства обожгла горло, словно яд.
Утро прокралось сквозь щели неплотно задернутых штор, разбуженное жизнерадостным перезвоном посуды. На кухне уже вовсю хозяйничала Раиса Петровна, колдуя над плитой и тихонько мурлыкая себе под нос какую-то незатейливую мелодию. В воздухе клубились дразнящие ароматы свежеиспеченных блинов и крепкого кофе.
— Доброе утро, солнышко! — лучезарно улыбнулась она, заметив меня в дверях. — Проспала, наверное? Ничего, в твои годы сон – лучшее лекарство. Садись-ка, поешь, я блинов напекла. С творогом, Костя их обожает.
"В мои годы…" – мысленно усмехнулась я. Тридцать девять, если быть точной. А ей – шестьдесят четыре. Но спорить не хотелось, утро только начиналось.
За завтраком Раиса Петровна, словно генерал, огласила план предстоящих боевых действий:
— Сегодня, Аленочка, нам с тобой предстоит поход в магазин. Я тут списочек накатала, всего необходимого. Сейчас, где он у меня… – она извлекла из необъятной сумки листок, густо исписанный мелким, почти бисерным почерком. — А еще, знаешь, я подумала, нужно кое-что переставить в квартире, для удобства. И вообще, порядок бы не помешал, я вчера пыль заметила, особенно в углах.
Я едва не поперхнулась обжигающим кофе. Пыль? Да я надраиваю эту квартиру каждый день, полы мою через день! У нас всегда была стерильная чистота. По крайней мере, никто из гостей никогда не жаловался.
— А что именно вы хотели переставить? — спросила я, стараясь сохранить в голосе остатки вежливости.
— Ну, во-первых, этот столик в прихожей, словно заноза в сердце, — начала свекровь, методично загибая пальцы. — Ему бы укромное местечко в углу. А шкаф в гостиной… Он же, как зловещая тень, свет крадет! Нельзя ли его к другой стене приютить? И зеркало в коридоре… будто дразнит, висит высоко, не по росту мне.
Я слушала этот перечень, и глухое раздражение, словно плесень, расползалось внутри. Всего два дня Раиса Петровна в моем доме, а уже вознамерилась перекроить всю квартиру по своему лекалу.
— Раиса Петровна, — попыталась я смягчить удар, — может быть, оставим все как есть? Мы привыкли к этой обстановке. И потом, вы же говорили, что это временно…
Свекровь окинула меня изучающим взглядом. В глубине ее глаз промелькнуло что-то острое, хищное, словно тень когтя, но тут же растворилось под маской добродушной улыбки.
— Конечно, милая, ты права, — прощебетала она, махнув рукой. — Просто хотела как лучше. Но если тебе так не нравится… Ладно, ограничимся продуктами, ведь готовить-то совсем не из чего. А я привыкла, чтобы стол ломился от яств.
В магазине Раиса Петровна хозяйничала с апломбом гурмана. Мясо выбирала исключительно парное, овощи – с росой свежести, сыр – непременно заграничный деликатес. Чек вырос вдвое против обычного.
— Ты платишь? — поинтересовалась она у кассы. — Спасибо, золотце. Пока я не в форме, квартирку-то еще не пристроила. Но как только продам – сразу начну вкладываться в наше гнездышко.
«Наш дом»? Эти слова звякнули в воздухе, словно случайно оброненный ключ, и отперли дверь в тревогу. «Наш дом»… Звучит так, будто Раиса Петровна пустила корни в нашей жизни. Но ведь она погостит и уедет, правда, Костя?
Едва переступив порог, свекровь вихрем ворвалась на кухню. Застучали кастрюли, зашкворчало масло на сковороде, запахло жареным луком и укропом. Она колдовала над плитой, словно алхимик, превращая продукты в обед. А я, притихшая в углу, ощущала себя чужой на собственной кухне, наблюдая, как другая женщина творит свои порядки в моем доме.
Вечером, когда Константин, устроившись в постели, погрузился в чтение, я неслышно проскользнула в спальню.
— Нам нужно поговорить, — произнесла я, опускаясь на край кровати, словно на край пропасти.
— О чем? — рассеянно отозвался он, не отрывая взгляда от экрана телефона.
— О твоей матери. О том хаосе, что она посеяла в нашем доме. Неужели ты не видишь? — я с трудом сдержала дрожь в голосе. — Костя, она здесь всего ничего, а уже перевернула все с ног на голову. Хозяйничает на кухне, будто это ее вотчина. Критикует мою уборку, мою готовку… Да что там, она смотрит на меня, как на пустое место!
— Алена, не сгущай краски, — отмахнулся муж, переворачивая страницу. — Мама просто хочет помочь. Она привыкла заботиться о нас.
— А я что, не забочусь?! — вскипела я, чувствуя, как в груди поднимается волна обиды. — Семнадцать лет я вела этот дом, готовила, убирала, стирала. И никто ни разу не упрекнул! А теперь что? Я никудышная хозяйка, да?
— Да никто и не ропщет, — пробормотал Константин, словно оправдываясь. — Просто у мамы свои привычки. Не вижу в этом трагедии.
Я смотрела на него, онемев от изумления. Неужели он действительно настолько слеп?
— Кость, послушай меня, — проговорила я, подавшись вперед. — Твоя мать ведет себя… слишком уверенно. А сегодня она обронила фразу… В общем, боюсь, она не новую квартиру ищет, а планирует обосноваться у нас на ПМЖ.
Муж наконец поднял на меня взгляд, полный какой-то виноватой растерянности.
— Ну, может, и останется… А что такого? — пожал он плечами. — Деньги от продажи квартиры у нее будут, обузой она не станет. Наоборот, поможет по дому. Да и вообще, Ален, подумай, мама ведь одна, старенькая, куда ей деваться?
— А меня ты спросил? — взорвалась я. — Хочу ли я делить свой дом с твоей матерью? Готова ли я делить с ней кухню, ванную, жизнь, в конце концов? Или мое мнение здесь вообще ничего не значит?
— Алена, она же не чужая, — раздраженно бросил Константин, комкая газету. — Это моя мать. И потом, взгляни на вещи трезво, у нее будут средства, она сможет поддержать нас. А то ведь я один… То есть, одной моей зарплаты едва хватает.
Одной его зарплаты? Он чуть не проговорился, да? И вот теперь я знала наверняка: его волнуют только эти деньги. И машина. Блеск металла, победивший тепло родства.
— Знаешь что, — произнесла я, поднимаясь с кровати, словно с погребального одра, — мы поговорим, когда ты будешь готов услышать не только звон монет. А пока… пока я просто буду терпеть. Куда мне бежать с этого тонущего корабля.
И, оставив его в удушающей тишине спальни, я тихо прикрыла за собой дверь, словно захлопнула крышку гроба.
Свекровь развернула в моем доме бурную «большую перестройку». Раиса Петровна, словно заряженная утренним солнцем, вскочила ни свет ни заря, около семи, и с энтузиазмом принялась за дело.
— Аленочка, подъем! Хватит дрыхнуть, как сурок в берлоге, — пропела она, вырывая меня из объятий сна. — У нас сегодня день великих свершений. Будем наводить глянец и лоск!
Я, всклокоченная и полусонная, выбрела в халате, едва успев плеснуть в лицо водой. Свекровь же, как всегда, была при полном параде: прическа волосок к волоску, макияж безупречен. Не женщина, а атомный реактор!
— Видишь ли, душечка, — начала она, усаживаясь за стол с блокнотом в руках, словно стратег перед битвой, — я тут все проанализировала и составила реестр необходимых преобразований. Знаю, ты, возможно, не в восторге от этой идеи, но выслушай меня! Уверена, ты проникнешься гениальностью моего замысла.
— Какой реестр? — пробормотала я, пытаясь продрать глаза.
— Ну, во-первых, — торжественно начала она зачитывать, — холодильник вообще тут не вписывается. Его необходимо развернуть фасадом на юго-восток, чтобы дверца открывалась с бо́льшим удобством. Во-вторых, эти кухонные занавески… это просто оскорбление для глаз!
Список рос, как снежный ком, катящийся с горы. Он грозил захватить в плен весь дом.
— Раиса Петровна, — робко перебила я ее, — может быть, оставим все как есть? Мне так удобно. Я привыкла к расположению вещей. Да и зачем нам этот хаос?
— Ах, милая, — снисходительно улыбнулась свекровь, отмахиваясь рукой, — привычка, конечно, великая сила. Но иногда полезно впустить в жизнь свежий ветер перемен! Поверь моему опыту, я знаю, о чем говорю.
К обеду все преобразилось. Холодильник смотрел в другую сторону, окна обнажились без занавесок, посуда обрела новые пристанища. Раиса Петровна, словно дирижер, заставила стол сменить позицию, стулья – партнеров в танце, а часы воспарили на новое место.
— Ну вот, — провозгласила она, потирая руки с видом триумфатора, — совсем другое дыхание! Сколько воздуха, сколько света! Чувствуешь?
Я окинула взглядом свою кухню и не узнала ее. Все, до последнего предмета, восстало против привычного порядка. Посуда пряталась в незнакомых шкафах, заставляя меня вести утомительные поиски каждой чашки. Часы, словно заговорщики, укрылись в тени, недоступные взгляду от плиты. Хаос, да и только.
— А когда за новыми занавесками пойдем? — не унималась Раиса Петровна.
— Не знаю, — пробормотала я, чувствуя, как сопротивление покидает меня. — Надо подумать.
— Да что тут думать-то! — отмахнулась она. — Завтра же марш в магазин! Я присмотрела такие милые, в мелкий цветочек. Уютные, прямо душа радуется.
В мелкий цветочек? Мои, однотонные, цвета молодой листвы, казались мне верхом элегантности.
Константин и Артем вернулись домой, когда сумерки уже крались по окнам.
— Ух ты! — выдохнул муж, окинув кухню изумленным взглядом. — Тут у вас революция произошла! Мам, это твоих рук дело?
— Мы с Аленочкой постарались, — с гордостью ответила Раиса Петровна. — Правда, стало лучше? Я же говорила, надо перемен.
— Безусловно! — поддержал Константин. — Гораздо просторнее. И часы теперь как на ладони.
Как на ладони?! Да их теперь от плиты днем с огнем не сыщешь! Во время готовки время – непозволительная роскошь.
— А где занавески? — спросил Артем, оглядывая непривычно пустые окна.
— А мы их тоже… того… менять будем, — пояснила бабушка, махнув рукой. — Старые сняли, новые завтра купим. Красивые, в цветочек! На всю комнату радость будет.
— Здорово! — обрадовался внук. — А то эти зеленые какие-то совсем уж тоскливые были, как болото.
Тоскливые? Мне они казались скорее сдержанными, элегантными… словно тихая гавань в бушующем мире красок.
— А еще я хотела бы скатерть на этом столе сменить, — продолжила Раиса Петровна, задумчиво поглаживая шершавую поверхность. — Эта какая-то мрачная, словно тучи нависли. И белье постельное нужно новое прикупить.
— Так оно же почти новое, — возразила я, чувствуя легкое раздражение. — Я его полгода назад покупала.
— Ну, милая, — снисходительно улыбнулась Раиса Петровна, — полгода для постельного белья — это уже целая вечность. К тому же цвет какой-то невнятный, как будто выцветший. Лучше что-то поярче, повеселее, чтобы глаз пел!
А вскоре Раиса Петровна провозгласила, словно королева, оглашающая указ:
— Дети мои ненаглядные, свершилось! Квартира моя, официально, ушла с молотка! Сегодня злато потекло рекой на мой счет.
Константин едва не захлебнулся кофе, вытаращив глаза:
— Уже? Так молниеносно?
— А чего кота за хвост тянуть? – пожала плечами свекровь, в ее глазах плясали чертята. – Пять миллионов как с куста! И теперь эта кубышка покоится в банке, каждый месяц осыпая меня процентами, словно золотым дождем – восемнадцать тысяч рублей! Вот вам и вторая пенсия! Можно сказать, жизнь началась, зажила, как сыр в масле катаюсь.
Я слушала, а внутри все леденело и сжималось в тугой комок. Пять миллионов! Да за эти деньги можно дворец купить, а не квартиру, в которой мы ютимся. Но Раиса Петровна предпочла примоститься у нас под боком. Что это значит? Значит, в ее голове зрел коварный план. И теперь я, кажется, догадывалась о его зловещих очертаниях.
— Мама, это просто триумф! – воскликнул Константин, сияя от радости. – Теперь ты можешь забыть о всех тревогах и невзгодах.
— Именно, – кивнула Раиса Петровна, бросив на сына лукавый взгляд исподлобья. – Теперь я могу позволить себе всякие милые шалости и прихоти. И близким кое-какие радости перепадут. Если, конечно, будут паиньками и заслужат мою щедрость.
Что-то звякнуло в ее голосе, словно предостерегающий колокольчик, и я невольно напряглась. Константин же, напротив, залился краской, как мальчишка, пойманный на шалости.
— Ну, мам, перестань… — пробормотал он, избегая моего взгляда.
— Что перестать? — притворно удивилась я, чувствуя, как внутри нарастает тревога. — О чем это вы?
— Да так, — отмахнулся муж, стараясь придать голосу непринужденность. — Мама иногда бывает излишне… участливой.
Излишне участливой? И при чем тут Константин? Что они скрывают? Какие-то тайные сговоры за моей спиной? Нет, я же слышала их разговор на балконе… Слышала обрывки фраз, складывающиеся в тревожную картину.
После завтрака, не в силах больше держать все в себе, я набрала номер мамы. Мне нужен был кто-то, с кем можно разделить этот груз подозрений.
— Мам, — выдохнула я в трубку, как только услышала ее голос, — у меня проблемы. Кажется, большие проблемы.
— Что случилось, доченька? — в голосе Софьи Николаевны сразу же прозвучала тревога.
Я выложила ей все: про Раису Петровну, про ее властное вторжение в наш дом, про перестановки, про разговоры о продаже квартиры. И, конечно, про тот злополучный разговор на балконе. Мама слушала молча, лишь изредка прерывая мой рассказ тихим вздохом.
— Понятно, — проговорила она наконец, обдумывая услышанное. — И что ты собираешься делать? Неужели ты позволишь им так просто разрушить твою жизнь?
— Не знаю, — честно призналась я, чувствуя, как беспомощность сковывает меня изнутри. — Константин меня не слышит. Говорит, что я все преувеличиваю. А вдруг он прав? Вдруг это я стала такой нервной и подозрительной?
— Дочка, — мягко сказала мама, — ты не нервная. Ты просто защищаешь свой дом, свою семью. Это нормально. Хочешь, я приеду? Поддержу тебя, буду рядом.
— Не знаю… — замялась я, сомневаясь. — А ты сможешь?
— Конечно, смогу. Представь, у меня дома настоящий потоп, жить совершенно невозможно, — в голосе мамы заиграли лукавые искорки. — Если твоему мужу позволено водворить свою матушку, не удосужившись спросить твоего мнения, то почему мне заказано пригласить свою родную дочь?
— Мама, ты гений! — мой голос звенел от восторга. — Когда ты сможешь приехать?
— Через три дня, — пообещала Софья Николаевна. В её голосе чувствовалась решимость. — Подготовлюсь основательно.
Тем временем Раиса Петровна, словно неутомимый вихрь, продолжала своё «благоустройство». Первым пало под её натиском расположение мебели в гостиной.
— Пойми, дорогая, — наставляла она, с пыхтением подталкивая кресло, — диван должен взирать на телевизор, как верный пёс на хозяина. А у вас он стоит боком, словно крадётся. Это неправильно, неудобно.
— Но нам так привычно, — робко попыталась возразить я, чувствуя, как сопротивление утекает сквозь пальцы.
— Привычка — скверный поводырь, — отрезала свекровь, словно рубила шашкой. — Вот увидишь, так будет гораздо лучше. Поверь моему опыту.
Лучше, как выяснилось, стало только ей. Диван, словно раздувшийся от гордости, занял половину комнаты, а кресло, словно провинившегося щенка, загнали в угол. Свободного места почти не осталось, и каждое передвижение превратилось в полосу препятствий.
А затем Раиса Петровна, с блеском в глазах фанатика порядка, решила «навести лоск» в шкафах.
— Алёночка, — провозгласила она, распахнув дверцы платяного шкафа в спальне, — да у тебя тут Содом и Гоморра! Летние платья соседствуют с зимними шубами, блузки в обнимку с юбками… Как ты вообще находишь хоть что-нибудь в этом хаосе?
— Мне и так удобно, — попыталась я возразить, цепляясь за привычный хаос. — Я знаю каждый уголок, каждую вещь…
— Ну что ты, Аленочка! — всплеснула руками Раиса Петровна, словно отмахиваясь от пыли моего консерватизма. — Вещи должны дышать порядком! Сначала верхняя одежда, как стражи у входа, потом строгие костюмы, затем кокетливые блузки и юбки. И непременно – цветовая симфония! Светлое к свету, темное к ночи. Это же азбука стиля!
Она провела целый день, дирижируя моей одеждой, перевешивая, переставляя, будто создавая новую экспозицию в музее моего гардероба. Вечером, переступив порог спальни, я почувствовала себя археологом, пытающимся отыскать артефакт в незнакомой земле. Мой любимый свитер, уютный и мягкий, словно облако, оказался сослан в секцию «темных вещей», хотя его серый цвет был скорее предрассветным туманом, нежели ночной тьмой.
— Где мой синий халат? — спросила я, чувствуя, как раздражение начинает пробиваться сквозь тонкую пленку вежливости.
— А, этот старый? — скривилась Раиса Петровна, будто я спросила о реликвии из прошлого века. — Я его убрала подальше, в запасники. Он совсем обветшал, пора бы уже обновить гардероб.
Обветшал? Да я его полгода назад купила! И он был моим убежищем, моим личным оазисом комфорта. Мягкий, как колыбельная, удобный, как старый друг.
К концу недели я ощущала себя гостьей в собственном доме. Все вещи, словно перепуганные зверьки, прятались в незнакомых местах, все изменено, переставлено, «улучшено» до неузнаваемости. Ирония судьбы заключалась в том, что этот тщательно организованный хаос никак не тянул на "улучшение". А Раиса Петровна, неутомимая, словно двигатель внутреннего прогресса, уже строила новые планы.
— Знаешь, Аленочка, — произнесла она за ужином, тщательно нарезая кусок мяса, словно хирург, готовящийся к сложной операции, — я тут подумала… А если нам ванную комнату отремонтировать? Кафель-то у вас старый, помнит еще динозавров, да и сантехника уже не первой свежести.
— Ремонт ванной? Да мы ее три года назад отгрохали! Все сияет новизной, глаз радует.
— У нас с ванной все прекрасно, — отрезала я.
— Ну что ты, душечка, — свекровь укоризненно покачала головой. — Прекрасно — это еще не идеально. А я привыкла, чтобы все было безупречно, понимаешь? На высшем уровне, так сказать.
И тут Константин, к моему изумлению, поддержал мать:
— А может, и правда стоит? Раз у мамы теперь есть такая финансовая возможность.
Возможность? То есть она вознамерилась оплатить ремонт в нашей квартире? И что это, интересно, будет означать? Неужели она возомнит себя полноправной хозяйкой?
Когда я распахнула дверь и увидела маму с чемоданом, сердце подпрыгнуло от восторга. Наконец-то у меня появился свой боец!
— Софья Николаевна! — воскликнула Раиса Петровна, выплывая из кухни. — Какая приятная неожиданность! Что случилось?
— Ремонт у меня затеяли, — невозмутимо пояснила мама, сбрасывая пальто. — Трубы меняют, жить невозможно. Алена великодушно предложила пожить у них пару дней.
— Ну конечно, конечно, — закивала свекровь, но в ее глазах промелькнула тень тревоги. — Проходите, располагайтесь. Как дома.
К вечеру, когда вернулся Константин, расстановка сил в доме претерпела кардинальные изменения. Муж выглядел явно сбитым с толку.
— Софья Николаевна, — произнес он с натянутой улыбкой, — а долго у вас ремонт продлится?
— Пока не закончат, — отрезала мама, сохраняя олимпийское спокойствие. — Может, неделя, может, две. Как пойдет.
— Ну, раз так, то добро пожаловать, — пробормотал Константин, но было очевидно, что такого подвоха он не ожидал.
А я впервые за последние две недели ощутила прилив уверенности. Теперь я была не одна против этой змеи подколодной.
Первые дни протекли под знаком сдержанного перемирия. Мама, словно опытный дипломат, хранила тактичное молчание, не вторгаясь в хозяйственные владения Раисы Петровны. Но я чувствовала ее настороженный взгляд, которым она исподволь изучала обстановку, словно картограф, составляющий карту неизведанной территории.
— Дочка, — прошептала она однажды, когда мы остались наедине, — долго у вас это продолжается?
— Уже три недели, — выдохнула я, — и, кажется, конца этому не видно.
— Понимаю, — кивнула мама, задумчиво нахмурив брови. — Что ж, посмотрим, какие карты у нас на руках.
А через три дня разразилось то, что я окрестила «битвой оладий». Мама, поднявшись с первыми лучами солнца, вознамерилась испечь оладьи по своему, фамильному рецепту. Артем обожал их с самого детства.
— Ой, как вкусно пахнет! — провозгласил внук, врываясь на кухню, словно маленький вихрь. — Бабушка Соня оладушки печет?
— Да, солнышко, — улыбнулась мама, лучиками морщин вокруг глаз. — Садись, угощайся.
Артем уплетал румяные оладьи за обе щеки, рассыпаясь в восторженных похвалах:
— Ой, не могу, просто объедение! Бабушка Соня, ты лучше всех готовишь на свете!
В этот самый миг на кухне появилась Раиса Петровна. Причесанная и одетая, словно для парада, она стремительно схватила со стола блюдо с блинчиками.
— А я тебе, Артемушка, блинчиков напекла, — произнесла она, водружая блюдо на стол. — Специально для тебя, для моего любимого внучика.
— Спасибо, бабушка Рая, — пробормотал внук, но к блинчикам не прикоснулся. — Я уже оладушками наелся. Они такие вкусные!
Лицо Раисы Петровны вытянулось, словно полотно, натянутое на раму.
— Как это наелся?! — возмутилась она, и в голосе звенело оскорбленное самолюбие. — Ты же блинчики обожаешь! Я, между прочим, ни свет ни заря встала, чтобы тебя порадовать!
— Да не лезет больше, — Артем виновато пожал плечами. — Оладушки такие сытные…
— Артемушка, золотце, — вкрадчиво вмешалась мама, — ну, если захочешь, хоть один блинчик попробуй.
— Не надо! — отрезала Раиса Петровна, будто захлопнула дверь перед самым носом. — Раз оладьями наелся, значит, мои блины ему даром не нужны!
Она рывком подхватила блюдо и с грохотом швырнула его в раковину, словно то было личным врагом.
— Раиса Петровна, — мягко попыталась успокоить ее мама, — ну что вы так расстраиваетесь? Ребенок просто…
— А вы не лезьте! — вспыхнула свекровь, окатив ее презрительным взглядом. — Я сама со своим внуком разберусь! И вообще, не понимаю, зачем было городить огород, когда я уже все приготовила!
— Я не знала, — тихо ответила мама, потупив взор. — Простите, если помешала.
— Еще как помешали! — Раиса Петровна, казалось, вот-вот взорвется. — Артемка привык к моим блинчикам, а тут… А тут нарисовались другие бабушки со своими оладьями!
Артем, испуганно вжавшись в стул, как маленький зверек, посмотрел на разгневанную бабушку и, тихонько слез на пол, пролепетал:
— Бабушка Рая, не сердитесь… — и пулей вылетел из кухни в свою комнату.
А я, потеряв всякий аппетит, ушла завтракать в спальню, чтобы не слышать эту гнусную перебранку.
Вечером того же дня Константин, с лицом осунувшимся и полным растерянности, созвал всех за стол.
— Слушайте меня, — произнес он сдавленно, словно выпустил из груди неподъемный груз. — Так больше не выдержать. Наш дом превратился в… в разорённое поле брани. Артем уже боится спуститься к завтраку, а соседи, уверен, давно слагают легенды о наших баталиях. Это не дом, а филиал сумасшедшего дома!
В повисшей тишине слышалось лишь тиканье часов. Раиса Петровна застыла в позе оскорбленного достоинства, мама хранила олимпийское спокойствие, а Артем, словно археолог, сосредоточенно изучал картофельные залежи в своей тарелке.
— И что ты предлагаешь? — нарушила я гнетущую тишину.
— Не знаю, — выдохнул муж, обессиленно махнув рукой. — Но сосуществование с двумя… с двумя такими бабушками в одном доме – это за гранью моих возможностей. Это я понял окончательно.
— Ах, вот как?! — в голосе Раисы Петровны зазвенел металл. — Значит, я – обуза? Родная мать стала помехой?
— Мам, да при чем тут обуза? — растерянно пробормотал Константин. — Просто… ну, тесновато, и характеры у нас… специфические.
— Знаешь что, сынок, — вдруг перебила свекровь, и в ее голосе заскрежетала сталь. — Раз уж мы решили сорвать покровы, давай сорвем их до конца. Хватит ли у тебя духу откровенно поговорить с матерью? Скажи всем, почему ты меня сюда позвал. Не жалость к одинокой старухе тобой двигала, ведь правда? Что на самом деле?
Константин побледнел, словно полотно, на котором внезапно проступили черные мазки:
— Мама, что ты такое говоришь?
— Ах, вот что я говорю! О том, как ты размечтался на мои кровные машинку себе купить! — голос Раисы Петровны хлестнул, как удар кнута. — Думал, старая мать сразу кошелек распахнет? Да я с первого твоего слова нутром чуяла, к чему ты клонишь со своими сладкими речами!
— Мама, ну не при всех же, — пробормотал Константин, съежившись под взглядами.
— А почему не при всех? — едко вставила Софья Николаевна. — Считаю, все должны знать, до чего человек может опуститься. Значит, Константин, ты решил приютить мать у себя, чтобы вытянуть из нее деньги на новую машину?
— Не совсем так, — попытался оправдаться муж, но голос его звучал жалко и неубедительно. — Просто… Ну, у мамы скопились средства, а у нас машина еле дышит…
— Еще как совсем так! — отрезала Раиса Петровна, сверкнув глазами. — Только я, сынок, не вчера родилась и на мякине меня не проведешь. И снимать деньги с депозита не собираюсь, это моя подушка безопасности на старость. Думал, легко меня вокруг пальца обведешь, да?
Я смотрела на мужа и не узнавала его. Неужели все это время я была лишь пешкой в его игре? Заставил меня принять его мать, чтобы потом обобрать ее до нитки?
— Константин, — прошептала я, чувствуя, как мир вокруг рушится, — это правда?
Он не ответил, лишь отвел взгляд, не в силах выдержать мой.
— Видишь, Аленочка, — с горечью произнесла Раиса Петровна, — какой у тебя муж. Мать пригрел не от любви, а из корыстных побуждений. А тебя поставил перед фактом, даже не посоветовавшись. Что это, как не эгоизм в чистом виде?
— Раиса Петровна права, — поддержала мама, в ее голосе звучало разочарование. — Нехорошо получается, Константин. Обманул всех, и жену, и мать.
— А я ведь собиралась к дочери переезжать, — добавила свекровь, и в голосе ее зазвенела обида, словно хрустальный колокольчик, разбившийся о камень. — В Воронеж. Она уже год зовет, а я все к сыну рвалась, дурой старой. Думала, нужна ему, как воздух, а оказалось, нужна лишь моя пенсия!
Артем застыл, словно громом пораженный, беспомощно мечась взглядом между лицами взрослых.
— Пап, — прошептал он наконец, — это правда? Ты позвал бабушку Раю… из-за денег?
Константин в отчаянии закрыл лицо ладонями.
— Все гораздо сложнее, — пробормотал он сквозь пальцы.
— А как? — потребовала я ответа. — Объясни, что это значит.
Но внятного объяснения не последовало. Или он не захотел его давать. А вскоре и вовсе слова стали излишни.
Не прошло и недели, как обе матери покинули наш дом. Раиса Петровна укатила к дочери в Воронеж, а моя мама вернулась в родные пенаты, где «наконец-то закончился ремонт».
Прощаясь, свекровь крепко сжала мою руку:
— Аленочка, ты хорошая женщина. И характер у тебя стальной, я это сразу поняла. А вот сын мой… — она горестно покачала головой. — Прости его, если сможешь. Хотя он и не заслуживает прощения.
— С внуком я буду общаться, — твердо добавила она. — И с тобой тоже, если позволишь. А вот с Константином… Пусть сперва поразмыслит над тем, как он поступил.
И как ни странно, я была… полностью согласна со свекровью.
Мама обняла меня на прощание, прижав к себе с неожиданной силой.
— Ты молодец, дочка. Не дала себя сломать. Теперь живи так, как подсказывает сердце.
Константин пытался что-то сказать, но слова застревали у меня в горле комом. Доверие, словно хрупкий фарфор, разбилось вдребезги. Сможет ли оно когда-нибудь склеиться вновь? Время покажет. Но одно я знала наверняка: больше никому не позволю плести сети вокруг моей жизни. Ни мужу, ни его матери, никому. Это мой дом, моя крепость, и я здесь хозяйка.