Мистический рассказ
Элмер Дэниелс жил в Крикерс-Милл, штат Мэн, ровно столько, сколько требовалось, чтобы считаться местным, но недостаточно, чтобы забыть, что он все еще здесь чужак. Пятьдесят три года, вдовец (рак забрал Марту три года назад, и боль все еще была тупой и тяжелой, как камень в кармане), учитель истории в старшей школе. Дом – старый, добротный, но скрипучий каркасник на окраине, купленный по дешевке именно из-за этого скрипа и вечно запотевающих окон. Славный был городок. Тихий. До недавнего времени.
Началось с запаха.
Не с канализации, не с дохлой мыши под полом. Этот запах был другим. Густым, прилипчивым, как патока, но с гнилостной сладостью разлагающейся плоти, под которой сквозило что-то химическое, резкое – формалин, смешанный с перегоревшим маслом. Появлялся он только на кухне, возле старого холодильника с желтой эмалью, и только по вечерам. Элмер перемыл все, заглянул за холодильник, в вентиляцию. Ничего. Запах приходил с темнотой и уходил с рассветом, оставляя лишь призрачное воспоминание в ноздрях и легкую тошноту под ложечкой.
Потом пришли тени.
Краем глаза. Всегда в левом дальнем углу гостиной, где стояло кресло Марты, покрытое пыльной тканью. Быстрое, скользящее движение. Не человек, не животное. Просто сгусток темноты, плотнее окружающего мрака, который растворялся, стоило Элмеру резко повернуть голову. Сначала он списывал на усталость после уроков, на стресс, на одиночество, которое грызло его изнутри, как тот самый запах. "Старею, Элмер", – бормотал он себе, наливая вечерний бокал дешевого вина, который плохо помогал уснуть.
Но затем пришел шепот.
Тихий, неразборчивый, будто кто-то говорил сквозь толстый слой ваты и воды. Доносился он из стены. Из той самой стены на кухне, рядом с холодильником, откуда шел запах. По ночам. Негромкий, но настойчивый, как шум в ушах, только… осмысленный. Элмер прижимал ухо к обоям – холодным, чуть влажным на ощупь. Шепот не усиливался, но становился отчетливее в своей бессмыслице. Это не были слова. Это был поток звуков, похожих на слоги, но лишенных логики, зато пропитанных такой ледяной, безразличной злобой, что по спине Элмера бежали мурашки. Он включал свет – шепот стихал. Выключал – возвращался через пару минут, громче.
Аномалии стали агрессивными. Запах теперь не просто стоял – он набрасывался, когда Элмер заходил на кухню, вызывая приступы рвоты. Тени мелькали не только в углу, а повсюду, заставляя его вздрагивать и ронять вещи. Шепот начал звучать не только из стены, но и из розетки на кухне – низкое, шипящее гудение, в котором иногда проскальзывали обрывки… его имени? Или это мерещилось?
Хуже всего было с памятью. Элмер ловил себя на том, что пересматривал старые, дорогие воспоминания о Марте – их первую встречу, свадьбу, поездку к океану – и вдруг картинка искривлялась. Вместо ее смеха – гримаса боли. Вместо ласкового прикосновения – отталкивающий толчок. Вместо солнечного пляжа – грязная лужа под дождем, где она лежала, смотря на него пустыми, обвиняющими глазами. Он знал, что это неправда! Знал всем сердцем! Но эти искаженные видения вползали в сознание, как яд, подрывая его уверенность, заставляя сомневаться в реальности их счастья. Зло играло с ним. Лично. Безжалостно.
Он попытался говорить с людьми. Билл Картер, местный шериф, его бывший ученик, выслушал вежливо, но в глазах читалось: "Старик тронулся, бедняга". Миссис Хенлоу, соседка, принесла пирог и совет сходить к доктору Бреннану – "от нервов". В аптеке, пока он покупал снотворное, за его спиной перешептывались. Слово "сумасшедший" висело в воздухе плотнее кухонного смрада. Изоляция стала его второй кожей, липкой и недышащей.
Отчаяние привело его на чердак. Пыльный, заваленный хламом прошлых хозяев ад. Он копался в сундуках, разбирал коробки, отмахиваясь от паутины, которая цеплялась, как тонкие пальцы. И нашел. В дальнем углу, за сломанной качалкой, лежала кукла. Не красивая фарфоровая барышня, а дешевая тряпичная фигурка, пошитая из грубого, выцветшего ситца. Лицо было нарисовано криво – глаза слишком большие, черные, без зрачков, рот – тонкая красная щель в вечной ухмылке. Одна рука была оторвана. Но самое жуткое – внутри головы, там, где должен быть набивочный материал, сквозило что-то темное, плотное, похожее на спрессованный пепел или высохшую землю. И от нее исходил тот самый запах. Гнили и химии. Усиленный в десятки раз.
Элмер схватил куклу. Холодная, несмотря на духоту чердака. Ткань была мертвенно-сухой. И в тот же миг шепот обрушился на него не из стены, а прямо в голову! Гулкий, всесокрушающий поток безумия, смех и плач, переплетенные воедино, и сквозь них – его искаженные воспоминания о Марте, проецируемые прямо в мозг, как фильм ужасов. Он увидел себя – не себя, а карикатуру, монстра – причиняющим ей боль. Слышал ее крики, которых никогда не было.
Он заорал. Зажал уши. Но шепот был внутри. Он швырнул куклу на пол. Та упала лицом вниз, но ее черные, пустые глаза, казалось, смотрели на него сквозь тряпку. Запах стал удушающим. Тени на чердаке задвигались, сгустились вокруг него, принимая зыбкие, угрожающие очертания.
"ОНА ЗНАЛА! ОНА ВСЕГДА ЗНАЛА, КАКОЙ ТЫ НА САМОМ ДЕЛЕ!" – прошипел шепот прямо в его сознание, голосом, похожим на скрежет камней.
Элмер сорвался. Он выбежал с чердака, захлопнул люк, придвинул к нему тяжелый сундук. Спустился в кухню. Запах здесь был теперь постоянным, живым. Шепот из стены превратился в навязчивый, злобный голос, бубнящий нечто нечленораздельное, но полное ненависти. Тени скользили по стенам, цеплялись за углы мебели. Он включил все светильники в доме. Электричество мигнуло, погасло на секунду, вернулось – тусклое, желтое, отбрасывающее еще более длинные и страшные тени.
Он схватил топор из сарая. Вернулся на кухню. С диким воплем, в котором смешались ужас, ярость и безумие, он начал рубить ту самую стену. Гипсокартон летел ошметками, пыль встала столбом. Он рубил, пока не обнажились старые, почерневшие балки и трубы. И там, в глубине, за вентиляционной решеткой, которая вела бог знает куда, он увидел ее. Тряпичную куклу. Лежащую в нише из черной, липкой плесени, которая пульсировала, как живая. Безглазая морда смотрела прямо на него. А из открытой полости в голове сочилась черная, маслянистая жижа, источник невыносимого смрада.
"ТЫ МОЙ!" – прозвучало не в ушах, а прямо в костях, голосом самой Тьмы.
Элмер замер. Топор выпал из ослабевших рук. Ярость ушла, оставив лишь ледяное, всепоглощающее осознание. Оно было здесь. Всегда здесь. В стенах этого дома, в самой его древесине, в земле под ним. Древнее. Безликое. Голодное. Кукла была лишь… фокусом. Антенной. Ротом. Оно питалось его страхом, его одиночеством, его болью по Марте, извращая самое святое. И теперь оно заявило свои права.
Он не стал кричать. Не стал звонить шерифу (телефон все равно не работал). Он медленно подошел к кухонному шкафчику, достал бутылку виски (не дешевого, а того, что приберегал на "особый случай"). Выпил стакан. Потом еще. Пытаясь заглушить шепот, который теперь звучал внутри него, сливаясь с биением сердца. Тук-тук-тук. Как пальцы по стене. Изнутри.
Он поднялся в ванную. Включил свет. Зеркало показало ему изможденное, поседевшее лицо старика с безумными, запавшими глазами. Но за его отражением, в глубине стекла, на миг шевельнулось что-то другое. Темное. Улыбающееся той самой тряпичной ухмылкой.
Элмер Дэниелс выключил свет. Спустился в гостиную. Сел в кресло Марты, откинув пыльную ткань. Он сидел в кромешной тьме, слушая, как шепот из стены на кухне сливается с шепотом у себя в голове, образуя один непрерывный, безумный поток. Запах гнили и химии был теперь его воздухом. Тени танцевали по комнате, уже не прячась.
Он закрыл глаза. Было бесполезно. Оно выиграло. Городок Крикерс-Милл спал славным сном. А в старом доме на окраине тьма сгущалась, становилась осязаемой, принимая в себя того, кто когда-то был Элмером Дэниелсом, учителем истории. Оно было здесь. Оно было в стенах. Оно было в нем.
И шепот не прекращался. Никогда.
Финал.
Ps: Надеюсь этот рассказ ваши нервы пощекотал.
Оставьте свое мнение об рассказе.