В конце текста вы найдёте аудиокниги этих статей!
МОИ ИЗОБРЕТЕНИЯ
"Electrical Experimente", 1919 г.
МОЯ ЮНОСТЬ
Изобретательность имеет первостепенное значение для эволюции человека. Это самый важный продукт его творческого мышления. Его конечная цель - полное господство разума над материальным миром, использование сил природы для удовлетворения потребностей человека. В этом и состоит нелёгкая задача изобретателя, труд которого, порой, остаётся не до конца понятен и оценён. Впрочем, изобретатель в качестве компенсации получает удовольствие от проявления своих способностей и от сознания того, что именно он является представителем того привилегированного класса, без которого человечество уже давно исчезло бы с лица земли после ожесточенной борьбы с безжалостными стихиями.
Что касается меня, то я за свои годы уже столько раз испытал эти удовольствия, что моя жизнь стала казаться мне чуть ли не сплошным восторгом. Меня считают одним из самых трудолюбивых работников. Возможно, я таковым и являюсь, так как если мышление есть эквивалент труда, то я посвятил ему почти всё своё время бодрствования. Но если работой считать конкретный процесс в установленное время в соответствии с принятыми нормами, то я буду самым большим бездельником.
Каждое усилие, совершаемое по принуждению извне, требует жертвы жизненной энергии. Я никогда не платил такую цену. Напротив, черпал успех из своей мыслительной деятельности.
Пытаясь составить связный и правдивый отчёт о своих занятиях в этой серии статей, которые при поддержке редакторов журнала «Electrical Experimenter» будут представлены и адресованы главным образом молодым читателям, я должен остановиться, хотя и без воодушевления, на впечатлениях моей юности, а также на обстоятельствах и событиях, которые сыграли важную роль в определении моей карьеры.
Наши первые устремления — просто инстинкты, побуждения пылкого и неопытного воображения. По мере взросления начинает проявлять себя разум, и мы становимся всё более систематичными и можем что-либо планировать. Но те ранние побуждения, пусть и не очень продуктивные, имеют важнейшее значение и могут сформировать наши истинные судьбы. В самом деле, сейчас я чувствую, что если бы понимал и ценил, а не сдерживал их, то существенно увеличил бы ценность того, что оставил миру. Но пока я не достиг зрелого возраста, то не осознавал того, что являюсь изобретателем.
Тому было несколько причин. Во-первых, у меня был брат, необычайно одаренный, один из тех редких людей, феноменальный склад ума которых невозможно объяснить биологическими исследованиями. Его преждевременная смерть оставила моих родителей в неутешном горе.
У нас жила лошадь, подаренная близким другом. Это было изумительное животное арабских кровей, обладавшее почти человеческой понятливостью, о котором заботилась и которое холила вся семья. При удивительных обстоятельствах эта лошадь спасла жизнь моего дорогого отца. Однажды зимней ночью его вызвали для исполнения неотложных обязанностей, и когда он ехал в горах, кишевших волками, лошадь испугалась и понесла, жестоким образом сбросив его на землю. Она пришла домой обессиленная, в крови, но как только была поднята тревога, немедленно помчалась обратно к тому месту, и прежде, чем люди из поисковой группы дошли до места, они встретили моего отца, который, придя в сознание, снова сел на лошадь, не ведая, что пролежал на снегу несколько часов.
Из-за этой же лошади мой брат получил травмы, от которых он скончался. Я был свидетелем этой трагической сцены, и, хотя с тех пор миновало пятьдесят шесть лет, мое зрительное впечатление от этого ни на йоту не утратило своей силы. Воспоминание о достижениях моего брата заставляет воспринимать все мои старания как нечто неинтересное.
Любые мои действия, достойные похвалы, вызывали у родителей лишь обостренное чувство потери. Поэтому я рос, не испытывая большой уверенности в себе. Но был далек от того, чтобы прослыть глупым мальчиком, если об этом можно судить по одному случаю, который я всё еще живо помню. Однажды по улице, где я играл с мальчиками, проходили Олдерманы, старший из этих почтенных состоятельных джентльменов задержался, чтобы дать каждому из нас по серебряной монетке. Приблизившись ко мне, он остановился и скомандовал: «Посмотри мне в глаза». Я поймал его пристальный взгляд, при этом моя рука уже потянулась, чтобы получить желанную монету, когда, к моему ужасу, он сказал: «Нет, хватит, ты от меня ничего не получишь, ты слишком умный».
Обо мне, бывало, рассказывали забавную историю. У меня были две тети. Обе старые, с морщинистыми лицами. У одной из них изо рта выступали два зуба, подобно бивням слона, которые она всякий раз вонзала в мою щеку при поцелуе. Ничто меня не страшило больше, чем перспектива попасть в объятия этих родственниц, таких любящих и таких непривлекательных. Случилось так, что, когда я был на руках у мамы, они спросили меня, которая из них мне больше нравится. После внимательного изучения их лиц я, указав на одну из них, глубокомысленно ответил: «Вот эта не такая противная, как та».
И еще одно. С самого моего рождения было решено, что я стану священником, и эта мысль постоянно меня угнетала. Мне очень хотелось быть инженером, но отец оставался непреклонен. Он был сыном офицера, служившего в армии великого Наполеона, и вместе со своим братом, профессором математики в крупном учебном заведении, получил военное образование, но позднее, что довольно необычно, стал священником и на этом поприще достиг высокого положения. Он был очень эрудированным человеком, истинным естествоиспытателем, поэтом и писателем, а о его проповедях говорили, что они столь же проникновенны, как проповеди Авраама в Sancta-Clara. Он обладал удивительной памятью и часто читал наизусть, не пропуская ни слова, из сочинений на разных языках. Он иногда шутил, что если бы некоторые классические произведения были бы утрачены, то он смог бы с легкостью восстановить их. Стиль его письма вызывал восхищение. Он писал короткими и выразительными предложениями, был остроумен и ироничен. Его забавные высказывания всегда отличались своеобразностью и меткостью. Я могу привести несколько примеров. На нашей ферме был в работниках косоглазый человек по имени Мане. Однажды он колол дрова. Когда тот поднял топор, мой отец, стоявший рядом, почувствовал себя очень неуютно и предостерег его: «Ради Бога, Мане, руби не то, на что смотришь, а то, что ты собирался рубить».
Однажды он пригласил на автомобильную прогулку приятеля, который беспечно позволил своему дорогому меховому пальто тереться о колесо экипажа. Мой отец обратил его внимание на это, сказав: «Втащите свое пальто внутрь, вы портите моё колесо».
У него была странная привычка разговаривать с самим собой, он часто вел оживленные беседы на разные голоса и предавался жарким спорам. Случайный слушатель мог бы поклясться, что в комнате при этом находилось несколько людей.
Хотя большую часть ответственности за свойственную мне склонность к изобретательству должна нести мать, воспитание отца, безусловно, было полезным. Оно включало в себя всякого рода упражнения — такие, как угадывание мыслей друг друга, нахождение несовершенства какой-либо формы или оборота речи, повторение длинных предложений или вычисления в уме. Эти ежедневные уроки имели целью укрепить память и развивать умственные способности, и особенно критичность ума, и, без сомнения, очень благотворно на меня повлияли.
Моя мать происходила из старинного рода потомственных изобретателей, одного из древнейших в стране. Ее отец и дед придумали многочисленные приспособления домашнего, сельскохозяйственного и иного назначения. Она была поистине великой женщиной, обладавшей редким мастерством, мужеством и стойкостью, которая выдержала жизненные бури и прошла через множество испытаний. Когда ей исполнилось шестнадцать лет, страшная эпидемия охватила страну. Ее отца вызвали к умирающим для совершения обряда последнего причастия, и пока он отсутствовал, она сама пошла помогать в дом по соседству, где всю семью поразила страшная болезнь. Все члены семьи, их было пятеро, вскоре умерли один за другим. Она обмыла, одела и положила тела, украсив их по обычаю страны цветами, и когда возвратился отец, он обнаружил, что всё готово для похорон по христианскому обряду.
Моя мать была первоклассным изобретателем и достигла бы, я уверен, многого, если бы не была так далека от современной жизни и ее многообразных возможностей. Она изобретала и создавала всевозможные инструменты и приспособления и ткала тончайшие узоры из нитей, спрядённых ей самой. Она даже высевала семена и выращивала растения и сама извлекала волокно. Она без устали трудилась с рассвета до поздней ночи, и большая часть одежды и обстановки в доме сделаны ее руками. Когда ей было за шестьдесят, ее пальцы двигались достаточно проворно, чтобы в мгновение ока завязать три узелка.
Имелась и другая, еще более важная причина моего позднего пробуждения. В детстве я страдал от особого недуга, необычных видений, зачастую являвшихся мне в сопровождении ярких вспышек света, которые искажали вид реальных предметов и мешали думать и творить. Это были изображения предметов и сцены, которые я действительно видел, как наяву, но никак мною не придуманных. Когда мне говорили слово — название какого-либо предмета, его образ живо представал перед моим взором, и иногда я был совершенно не в состоянии определить, являлось ли то, что видел, осязаемым или нет. Это вызывало у меня сильное чувство дискомфорта и тревоги. Никто из ученых психологов или физиологов, с которыми я консультировался, не смог дать удовлетворительное объяснение этим необычным явлениям. Они кажутся уникальными, хотя я, вероятно, был предрасположен к этому, поскольку знаю, что мой брат испытывал такие же проблемы.
Сформулированная мной теория объясняет видения как результат рефлекторного воздействия мозга на сетчатку глаза при сильном возбуждении. Они определенно не были галлюцинациями, порожденными нездоровым и мучимым болью сознанием, ибо в других отношениях я был нормальным и спокойным. Чтобы понять мои страдания, представьте, что я присутствовал на похоронах или на другом мучительном зрелище. Затем неминуемо в тишине ночи яркая картина этой сцены проявлялась перед моими глазами и застывала, несмотря на все приложенные усилия прогнать ее. Иногда она оставалась неподвижной в пространстве, хотя я просовывал сквозь неё руку.
Если мое объяснение верно, то вполне возможно спроецировать на экран изображение любого объекта, который только можно себе представить, и сделать его видимым. Такой шаг вперед произвел бы революцию во всех человеческих сферах. Я убежден, что это чудо возможно, и оно произойдет в будущем; могу добавить, что посвятил много раздумий решению этой проблемы.
Чтобы освободиться от этих мучительных явлений, я пытался сконцентрировать свои мысли на чем-нибудь другом, виденном мною раньше, и, поступая таким образом, часто добивался временного облегчения; но для этого мне приходилось постоянно вызывать в воображении новые образы.
Прошло немного времени, как я обнаружил, что исчерпал имевшийся в моем распоряжении запас таких образов; моя «катушка», как говорится, быстро закончилась, потому что я мало что видел в мире — только предметы домашнего обихода и ближайшего окружения. Пока я проводил такие мысленные операции во второй или в третий раз, чтобы изгнать видения из поля моего зрения, это лекарство постепенно теряло свою силу. Тогда я инстинктивно начал совершать экскурсии за пределы того маленького мирка, о котором мне было известно, и увидел новые сцены. Поначалу они были очень размытыми и нечеткими и ускользали, когда я пытался сконцентрировать на них свое внимание, но постепенно мне удалось зафиксировать их; они приобрели яркость и отчетливость и, в конце концов, приняли форму реальных предметов. Вскоре я сделал для себя открытие, что наилучшего состояния достигал, если просто продолжал двигаться по видеоряду всё дальше и дальше, получая всё время новые впечатления, и таким образом я начал путешествовать — мысленно, конечно. Еженощно (а иногда днем), когда я был один, я отправлялся в свои путешествия: видел новые места, города и страны, жил там, знакомился с людьми, заводил друзей и знакомых, и, хотя невероятно, но это факт: они были мне так же дороги, как и те, что были в реальной жизни, и ни на йоту менее яркими в своих проявлениях.
Этим я постоянно занимался лет до семнадцати, когда мои мысли серьезным образом настроились на изобретательство. Тогда, к своему удовольствию, увидел, что с величайшей легкостью мог видеть внутренним зрением. Мне не нужны были модели, чертежи или опыты. Я мог столь же реально представлять всё это в мыслях.
Таким образом, я неосознанно пришел к разработке того, что я считаю новым методом воплощения изобретательских концепций и идей, который радикально отличается от чисто экспериментального и является, по моему мнению, куда более быстрым и действенным. В тот момент, когда изобретатель конструирует какое-либо устройство, чтобы осуществить незрелую идею, то неизбежно оказывается поглощенным деталями и дефектами устройства. Пока занимается исправлениями и переделками, он отвлекается, и из его поля зрения уходит важнейшая идея, заложенная первоначально. Результат может быть достигнут, но всегда ценой потери качества.
Мой метод иной. Я не спешу приступить к практической работе. Когда у меня рождается идея, я сразу же начинаю воплощать ее в своем воображении. Я меняю конструкцию, вношу усовершенствования и мысленно управляю устройством. Для меня абсолютно неважно, управляю я своей турбиной в мыслях или испытываю ее в мастерской. Я даже замечаю, что нарушилась ее балансировка. Не имеет никакого значения тип механизма, результат будет тот же. Таким образом, я могу быстро развивать и совершенствовать концепцию, не прикасаясь ни к чему.
Когда учтены все возможные и мыслимые усовершенствования изобретения и не видно никаких слабых мест, придаю этому конечному продукту моей мыслительной деятельности конкретную форму. Изобретённое мной устройство неизменно работает так, как, по моим представлениям, ему надлежит работать, и опыт проходит точно так, как я планировал. За двадцать лет не было ни одного исключения. Почему должно быть по-другому? Инженерной работе в области электричества и механики свойственны точные результаты. Едва ли существует объект, который невозможно представить математически, и последствия, которые нельзя просчитать, или результаты, которые невозможно определить заранее, исходя из доступных теоретических и практических сведений. Осуществление на практике незрелой идеи, как это делается в большинстве случаев, является, считаю, не чем иным, как пустой тратой энергии, денег и времени.
Однако мой ранний недуг был вознагражден ещё одним образом. Непрерывная работа мысли способствовала развитию моих наблюдательных способностей и дала мне возможность открыть истину огромной важности. Я замечал, что появлению мыслеобразов всегда предшествовали реальные картины, увиденные при определенных и, как правило, исключительных условиях, и каждый раз мне приходилось определять местонахождение первоисточника. Через некоторое время это стало происходить без усилия, почти автоматически, и я обрел необыкновенную легкость в увязывании причины и следствия. Вскоре же, к своему удивлению, осознал, что всякая мысль, зарождавшаяся у меня, подсказывалась впечатлением извне. Не только эти, но и все другие мои поступки были внушены подобным образом. Со временем мне стало совершенно очевидно, что я всего лишь автомат, наделенный способностью двигаться, реагирующий на сигналы органов, и мыслящий, и действующий соответственно. На практике это вылилось в создание телеавтоматики, которая до сих пор применялась лишь несовершенным образом. Однако её скрытые возможности будут, в конце концов, выявлены. Я уже много лет разрабатываю самоуправляемые автоматы и верю в возможность создания механизмов, которые будут действовать подобно ограниченно разумным существам и произведут революцию во многих областях коммерции и промышленности.
Мне было около двенадцати лет, когда мне впервые удалось усилием воли изгнать видение, но я никогда не управлял вспышками света, о которых говорил. Вероятно, они являлись моим самым странным и необъяснимым опытом. Обычно вспышки возникали, когда я оказывался в опасной, либо тревожной ситуации, или перевозбуждён. В некоторых случаях я видел, как весь воздух вокруг меня наполнялся языками живого пламени. Их интенсивность отнюдь не ослабевала, но возрастала со временем и, по-видимому, достигла максимума, когда мне было около двадцати пяти лет.
В 1883 году в Париже крупный французский фабрикант пригласил меня на охоту, и я принял его приглашение. Я долгое время неотлучно находился на заводе, и свежий воздух чудесным образом вдохнул в меня силы. Когда же вечером вернулся в город, то ощутил, что мой мозг в полном смысле слова охвачен огнем. Я видел свет, как если бы в моем мозгу находилось маленькое солнце, и провел всю ночь, прикладывая холодные компрессы к испытывавшей муки голове. В конце концов, вспышки стали слабее и реже, но прошло более трех недель, прежде чем они полностью угасли. Когда мне передали повторное приглашение, моим ответом было решительное НЕТ!
Эти световые явления всё еще появляются время от времени, например, когда меня осеняет идея, открывающая новые возможности, но они уже не такие яркие, и не вызывают больших волнений. Когда я закрываю глаза, то неизменно вижу сначала глубокую однородную синеву, очень темную, подобную небу в ясную, но беззвездную ночь. Через несколько секунд это пространство оживает сверканием бесчисленных зелёных всполохов, расположенных рядами и надвигающихся на меня. Затем справа появляется красивый узор из двух расположенных под прямым углом систем, каждая из которых состоит из двух параллельных линий, одна близ другой, разноцветных, с преобладанием желто-зеленого и золотого. Затем сразу же линии становятся ярче, и всё поле начинает искриться мерцающим светом. Эта картина медленно пересекает всё видимое поле и секунд через десять уходит влево и исчезает, оставляя за собой довольно неприятный неподвижный фон серого цвета, который вскоре уступает место волнующемуся морю облаков, которые, казалось бы, пытаются принять живые формы. Любопытно, что я не могу спроецировать какую-либо форму на этот серый фон до тех пор, пока не наступит вторая фаза. Каждый раз, перед тем как заснуть, вижу бесшумно проплывающие передо мной образы людей и предметов. Когда их вижу, то знаю, что скоро перестану ощущать окружающее. Если они отсутствуют и отказываются появляться, то это означает что меня ждёт бессонная ночь.
Насколько большую роль играло воображение в годы моей юности, могу проиллюстрировать еще на одном необычном опыте. Подобно большинству детей я любил прыгать и проявлял большое желание удержаться в воздухе. Время от времени с гор дул сильный, щедро насыщенный кислородом ветер, подхватывавший мое тело, легкое, как пушинка, и тогда я воспарял и долго плавал в пространстве. Это было восхитительное ощущение, и острым было мое разочарование, когда потом освобождался от иллюзии.
В то время я приобрел много странных пристрастий, предубеждений и привычек; возникновение некоторых из них могу объяснить воздействием внешних впечатлений, в то время как происхождение других необъяснимо. У меня было острое отвращение к женским серьгам, но другие украшения, например браслеты, нравились более или менее в зависимости от дизайна. Вид жемчужины доводил до истерики, но меня зачаровывало сверкание кристаллов или предметов с острыми гранями и гладкими поверхностями. Я никогда бы не дотронулся до волос другого человека, разве что под дулом пистолета. От одного взгляда на персик у меня начинался жар, а если где-нибудь в доме находился кусочек камфоры, это вызывало у меня сильнейшее ощущение дискомфорта. Даже сейчас не могу не воспринимать некоторые выводящие из равновесия импульсы. Когда бросаю маленькие бумажные квадратики в блюдо, наполненное жидкостью, всегда ощущаю во рту специфический и ужасный вкус.
Я считал шаги во время прогулок и подсчитывал объем суповых тарелок, кофейных чашек и кусочков пищи — иными словами, моя трапеза не доставляла мне удовольствия. Все повторяющиеся действия или операции, которые я выполнял, должны были быть кратны трем, и если я ошибался, то чувствовал побуждение повторить все сначала, даже если на это уходили часы.
До восьмилетнего возраста мой характер был слабым и нерешительным. У меня не было ни мужества, ни сил принять твердое решение. Мои чувства накатывали на меня как волны и всегда доходили до крайностей. Мои желания проявлялись с расточительной силой и множились подобно головам гидры. Меня угнетали мысли о страданиях жизни, смерти и религиозный страх. Мной управляли суеверия, и я жил в постоянной боязни злых духов, привидений, великанов-людоедов и других чудовищ темного мира. Затем совершенно внезапно произошло потрясающее изменение, которое изменило ход всего моего существования.
Больше всего я любил книги. У моего отца была большая библиотека, и всякий раз, когда мне удавалось, я старался удовлетворить свою страсть к чтению. Он этого не позволял и приходил в ярость, когда заставал меня за этим занятием. Он спрятал свечи, когда обнаружил, что я читаю тайком. Он не хотел, чтобы я испортил себе зрение. Но я раздобыл свечное сало, сделал фитиль, отлил свечки в оловянные формы, и каждую ночь я затыкал замочную скважину и щели и читал, часто до рассвета, когда все ещё спали, а моя мать приступала к своей трудной повседневной работе.
Однажды я наткнулся на роман "Сын Абы", переведенный на сербский язык известным венгерским писателем Йосикой. Это произведение каким-то образом разбудило мои дремлющие волевые качества, и я стал учиться самоконтролю. Сначала мои решения таяли, как снег в апреле, но через некоторое время я преодолел свою слабость и испытал удовольствие, которого никогда раньше не знал, — делать то, что хочется. С течением времени это волевое умственное упражнение стало второй натурой. Сначала мне приходилось бороться со своими желаниями, но постепенно желание стало совпадать с волевым устремлением. После нескольких лет тренировок я добился такой полной власти над собой, что играючи справлялся со страстями, которые и для самых сильных людей означали погибель.
Одно время я испытывал маниакальное пристрастие к азартным играм, что очень волновало моих родителей. Садиться за игру в карты было для меня навысшим удовольствием. Мой отец вел образцовый образ жизни и не мог оправдать бессмысленную трату времени и денег, которой я предавался. Я был полон решимости, но мои аргументы выглядели слабо. И обычно я говорил ему: «Я могу остановиться, когда мне будет угодно, но стоит ли отказываться от того, что доставляет райское наслаждение?». Часто он давал волю своему гневу и презрению, но моя мать была другой. Она понимала природу людей и знала, что спасение может прийти к человеку, если только он сам приложит усилия. Я помню день, когда проиграл все свои деньги и умолял дать мне сыграть еще. Она пришла ко мне с пачкой векселей и сказала: «Иди и развлекайся. Чем скорее ты потеряешь все, что у нас есть, тем лучше. Я знаю, ты переболеешь этим». Она была права. Я победил свою страсть тогда и лишь сожалел, что она не была во сто крат сильнее. И не только подавил, но вырвал ее из своего сердца, чтобы не оставалось даже следа желания. С тех пор всякого рода азартные игры стали для меня столь же малоинтересны, как ковыряние в зубах.
Одно время я чрезмерно курил, что грозило разрушением моему здоровью. Тогда о себе заявила моя воля, и я не только перестал курить, но подавил всякое влечение. Когда-то давно страдал от заболевания сердца, пока не обнаружил, что его причина — невинная чашечка кофе, которую выпивал каждое утро. Я сразу же прекратил пить кофе, хотя, признаюсь, это была нелегкая задача. Таким образом, я обуздал другие привычки и страсти и не только сохранил свою жизнь, но и получил огромное удовлетворение от того, что большинство людей сочли бы лишениями и жертвами.
МОИ ПЕРВЫЕ ОПЫТЫ В ИЗОБРЕТАТЕЛЬСТВЕ
После учебы в Политехническом институте и университете у меня было полнейшее нервное расстройство, и пока длилась болезнь, я наблюдал многие явления, удивительные и невероятные...
Я кратко остановлюсь на этих необычных переживаниях в расчете на возможный интерес к ним со стороны студентов, изучающих психологию и физиологию, а также потому, что этот период, полный душевных страданий, оказал огромное влияние на мое умственное развитие и последующие труды. Но сначала необходимо рассказать об обстоятельствах и условиях, которые им предшествовали и которые могут отчасти объяснить их.
С детства я был вынужден концентрировать своё внимание на себе. Это причиняло мне много страданий, но, как я сейчас думаю, нет худа без добра, так как это научило меня понимать неоценимое значение самоанализа для сохранения жизни, а также как средство достижения цели.
Напряженная работа и непрерывный поток впечатлений, вливающихся в наше сознание через все врата познания, делают современное существование рискованным во многих отношениях. Большинство людей настолько поглощены изучением внешнего мира, что совершенно не замечают того, что происходит внутри них самих. Миллионы преждевременных смертей объясняются главным образом этой причиной. Даже среди тех, кто следит за собой, распространенной ошибкой является стремление избегать воображаемых опасностей и игнорировать реальные. И то, что верно для одного человека, относится в большей или меньшей степени ко всем людям. Рассмотрим для иллюстрации реакцию на введение «сухого закона». Сейчас в стране осуществляется жесткая, хотя и неконституционная мера с целью недопущения потребления спиртного, и всё же очевиден факт, что кофе, чай, табак, жевательная резинка и другие стимуляторы, к которым повсюду относятся снисходительно даже в отношении детей, наносят гораздо больший вред всей нации, если судить по числу умерших. Так, например, в студенческие годы я читал некрологи, опубликованные в Вене, родине любителей кофе, и пришел к выводу, что порой число смертей от болезней сердца достигало шестидесяти семи процентов от их общего количества. Подобные наблюдения можно было бы провести в городах, где имеет место чрезмерное потребление чая. Эти очень приятные напитки чрезвычайно возбуждают и постепенно истощают тонкие структуры головного мозга. Они также опасно влияют на артериальное давление, и их следует употреблять с особой осторожностью, так как они вредят медленно и незаметно. С табаком легко и приятно думается, и он снижает напряженность и сосредоточенность, необходимые при каждом творческом и энергичном усилии интеллекта. Жевательная резинка полезна в течение короткого времени, но вскоре она иссушает систему желез и наносит непоправимый вред, не говоря уже о том отвращении, которое она вызывает. Алкоголь в малых дозах — отличное тонизирующее средство, но поглощённый в больших количествах он действует как яд, при этом совершенно неважно, принимают ли его внутрь в виде виски или он образуется в желудке из сахара. Но нельзя упускать из виду, что по своему действию эти мощные поглотители воды, стоящие на службе у Природы, поддерживают ее суровый, но справедливый закон выживания сильнейших. Нетерпеливым реформаторам следует также помнить об извечной порочности человечества, которое скорее предпочтет безразличное попустительство осознанному ограничению. Истина заключается в том, что нам нужны стимуляторы, чтобы наилучшим образом выполнить свою работу в существующих жизненных условиях, и в том, что мы должны проявлять умеренность и контролировать свои аппетиты и склонности во всех сферах. Это то, чем я занимаюсь уже много лет, поддерживая таким образом молодость тела и разума. Воздержание не всегда было мне по душе, но я нахожу более чем достойное вознаграждение в тех полезных познаниях и ощущениях, которые я в итоге приобрел. Я приведу пару примеров в простой надежде обратить кого-то к своим наставлениям и убеждениям.
Не так давно я возвращался в свой отель. Ночь выдалась очень холодная, дорога скользкая, и не было ни одного такси. За мной шел другой мужчина, который, очевидно, подобно мне стремился попасть под крышу. Вдруг мои ноги оказались в воздухе. В то же мгновение я ощутил вспышку света в голове, нервы отреагировали, мышцы сократились, я развернулся на 180 градусов и приземлился на руки. Я продолжил свой путь, как ни в чем не бывало, когда незнакомец нагнал меня. «Сколько вам лет?» — спросил он, оглядев меня критически. — «Почти пятьдесят девять», — ответил я. — «Что из того?» — «Видите ли, — сказал он, — я видел, как это делают кошки, но никогда не видел, чтобы это делал человек».
Примерно месяц назад я захотел заказать новые очки и пошел к окулисту, который провел со мной обычные тесты. Тот взглянул на меня с недоверием, когда я с легкостью прочитал самый мелкий шрифт на значительном расстоянии. А услышав, что мне за шестьдесят, открыл рот от изумления.
Мои друзья часто отмечают, что мои костюмы сидят на мне точно по фигуре, но они не знают, что вся моя одежда шьется по меркам, снятым почти 35 лет назад и никогда не менявшимся. В течение всего этого периода мой вес не изменился ни на фунт.
В этой связи могу рассказать забавную историю. Однажды зимним вечером 1885 года г-н Эдисон, Эдвард X. Джонсон, президент компании Edison Illuminating Company, г-н Бачелор, управляющий завода, и я вошли в небольшое здание напротив дома № 65 по Пятой авеню, где размещались офисы компании. Кто-то предложил угадывать вес, и меня заставили встать на весы. Эдисон ощупал меня всего и, не глядя на весы, сказал: «Тесла весит 152 фунта с точностью до унции», — и угадал точно. Без одежды я весил 142 фунта и до сих пор сохраняю этот вес. Я спросил шепотом у г-на Джонсона: «Как Эдисон смог так точно определить мой вес?» — «Что ж, — сказал он, понизив голос, — скажу вам по секрету, но вы не должны никому говорить. Он долгое время работал на чикагских скотобойнях, где ежедневно взвешивал тысячи свиных туш. Вот почему!» Мой друг, достопочтенный Чонси М. Дюпью рассказывал об одном англичанине, которому он рассказал один из своих оригинальных анекдотов, и который слушал его с озадаченным выражением лица, но… прошел год, прежде чем он громко рассмеялся. Честно признаюсь, мне потребовалось больше времени, чтобы оценить шутку Джонсона.
Так вот, мое благополучие - это просто результат тщательного и размеренного образа жизни, и, пожалуй, самое удивительное, что в юности болезнь трижды превращала меня в безнадежную телесную развалину, и врачи отказывались от меня. Более того, из-за невежества и легкомыслия я попадал во всевозможные трудности, опасности и переделки, из которых выбирался почти чудом. Я много раз тонул, едва не был сварен заживо и лишь случайно избежал кремирования. Меня хоронили, теряли, замораживали. Я был на волосок от смерти, спасаясь от бешеных собак, кабанов и других диких животных, переболел ужасными болезнями, и на мою долю выпадали всяческие нелепые случайности. И если я сегодня крепок и бодр, то это представляется чудом. Но, вспоминая эти происшествия, я убеждаюсь, что мое спасение было не совсем случайным.
Деятельность изобретателя, по сути, направлена на спасение жизней. Управляет ли он энергиями, совершенствует ли механизмы или работает над улучшением комфортности, он делает наше существование более безопасным. Он, также лучше, чем обычный человек, способен защитить себя в случае опасности, потому что он наблюдателен и находчив. Если бы у меня не было других доказательств того, что я в какой-то мере обладаю такими качествами, я бы нашел их в своем личном опыте. Я приведу пару примеров, а читатель сможет судить сам.
Однажды лет в 14 мне захотелось напугать своих друзей, с которыми я вместе купался. Мой план был таков: нырнуть под длинную плавучую конструкцию и незаметно всплыть с противоположной стороны. Я научился плавать и нырять с той же лёгкостью, как это делает утка, и был уверен, что смогу совершить этот подвиг. Итак, я нырнул в воду и, когда скрылся из виду, сделал поворот и быстро поплыл к противоположной стороне. Полагая, что благополучно проплыл под этим сооружением, поднялся к поверхности, но, к своему ужасу, ударился о балку. Я, конечно, быстро нырнул и рванул вперед, энергично работая руками, пока у меня не начало перехватывать дыхание. Поднимаясь во второй раз, я снова ударился головой о балку! Однако, собрав всю свою энергию, я предпринял третью попытку, но результат был тот же. Меня охватило отчаяние. Муки задержанного дыхания становилась нестерпимей, а голова моя закружилась, и я почувствовал, что тону. В тот момент, когда мое положение казалось абсолютно безнадежным, я ощутил одну из тех самых вспышек света, и сооружение надо мной предстало перед моим мысленным взором. Я разглядел или угадал, что между поверхностью воды и досками, лежавшими на балках, было небольшое пространство, и в полубессознательном состоянии подплыл туда, прижался ртом к доскам и сумел вдохнуть немного воздуха, к сожалению, смешанного с водяными брызгами, от которых я чуть не задохнулся. Повторил эту процедуру как во сне несколько раз, пока мое сердце, колотившееся в ужасном ритме, не успокоилось, и я, наконец, пришел в себя. После этого я много раз безуспешно нырял, совершенно утратив ориентацию в пространстве, но в конце концов мне удалось выбраться из ловушки, в то время как мои друзья уже отчаялись меня найти живым и уже искали в воде мое тело.
Тот купальный сезон был испорчен моей опрометчивостью, но вскоре я всё забыл и уже через два года попал в более худшую ситуацию. Недалеко от города, где я в то время учился, стояла мельница с плотиной на реке. Как правило, уровень воды был всего на два-три дюйма выше уровня плотины, и подплывать к ней было не очень опасным занятием, и я часто так развлекался. Однажды, отправился на реку один, чтобы, как всегда, получить удовольствие от плавания в том месте. Однако, когда я был недалеко от каменной кладки, я с ужасом увидел, что вода поднялась! и меня понесло с большой скоростью. Я попытался выбраться, но было слишком поздно. К счастью, меня всё-таки не сбросило потоком вниз на камни, я спасся, ухватившись за плотину обеими руками. Давление на мою грудь было таким сильным, что я едва мог удерживать голову над поверхностью. Вокруг не было ни души, и мой голос потонул в грохоте водопада. Постепенно я терял силы и больше не мог противостоять натиску. И когда уже собирался разжать пальцы и разбиться о камни внизу, я увидел в яркой вспышке света знакомую диаграмму, иллюстрирующую гидравлический принцип, согласно которому давление движущейся жидкости пропорционально площади, на которую оказывается давление, и автоматически повернулся на левый бок. Как по волшебству давление уменьшилось, и я обнаружил, что в таком положении сравнительно легко могу противостоять силе потока. Но опасность по-прежнему грозила мне. Я знал, что рано или поздно меня унесет вниз, поскольку никакая помощь не могла прийти ко мне вовремя, даже если бы удалось привлечь к себе внимание. Сейчас я одинаково владею обеими руками, но тогда я был левшой и у меня было сравнительно мало силы в правой руке. По этой причине я не осмелился перевернуться на другой бок, чтобы передохнуть, и мне ничего не оставалось, как медленно продвигаться вдоль плотины. Мне требовалось перебраться подальше от мельницы, находившейся прямо передо мной, потому что здесь течение оказалось более быстрым, а река глубокой. Это было долгое и мучительное испытание, и я едва не погиб в самом его конце, потому что наткнулся на углубление в каменной кладке. Я сумел из последних сил преодолеть это препятствие и упал без чувств, достигнув берега, где меня и нашли. У меня была содрана практически вся кожа с левого бока, и прошло несколько недель, прежде чем температура спала, и я почувствовал себя хорошо. Вот только два из многих примеров, но и этого достаточно, чтобы показать: если бы не мое природное чутье изобретателя, некому было бы рассказать эту историю.
Меня часто спрашивали, как и когда я начал изобретать. На этот вопрос могу ответить лишь исходя из моих нынешних представлений, в свете которых первая попытка, насколько я помню, была довольно амбициозной, поскольку включала в себя изобретение приспособления и метода. Первое было похоже на меня, но второе оказалось в новинку. Вот как это произошло. Один из нашей детской компании обзавелся крючком и рыболовными снастями, что вызвало настоящий восторг в деревне, и на следующее утро все отправились ловить лягушек. Из-за ссоры с этим мальчиком я остался один, брошенный на произвол судьбы. Ни разу не видевший настоящего крючка и представлявший его себе как нечто чудесное, наделенное особыми свойствами, я был в отчаянии от того, что не попал в эту компанию. Подстрекаемый жгучей потребностью, я сумел раздобыть обрывок мягкой стальной проволоки, заострил конец, расплющив его с помощью двух камней, согнул его, придав нужную форму, и привязал к прочной веревке. Затем срезал удилище, набрал наживки и спустился к ручью, где в изобилии водились лягушки. Но я не смог поймать ни одной и почти охладел к этому занятию, когда мне пришло на ум покачать крючком перед лягушкой, сидевшей на пне. Сначала она застыла, как вкопанная, потом постепенно её глаза вылезли из орбит и налились кровью, она стала в два раза больше и злобно схватила крючок. Я немедленно подсек ее. И повторил это еще и еще раз, мой метод оказался безошибочным. Когда мои товарищи, которые, несмотря на свою прекрасную экипировку, ничего не поймали, подошли ко мне, они готовы были лопнуть от зависти. Я долгое время хранил свой секрет и наслаждался монополией, но в конце концов раскрыл его, уступив рождественскому настроению. Теперь каждый мальчишка мог делать то же самое, и следующее лето стало бедствием для лягушек.
В своей следующей попытке я, видимо, действовал, повинуясь первому инстинктивному побуждению, которое позже всецело поглотило меня — использовать энергию природы на службу человеку. И сделал это, используя майских жуков, которые стали настоящим бедствием для страны и иногда ломали ветки деревьев под тяжестью своих тел. Кусты были черными от них. Я прикрепил четверку жуков к крестовине, которая вращалась, надетая на тонкий шпиндель, и передал движение этой конструкции на большой диск и таким образом получил значительную «мощность». Эти существа оказались удивительными тружениками, так как стоило их запустить, и они уже не проявляли желания остановиться и продолжали кружить часами, и чем жарче было, тем усерднее они трудились. Все шло хорошо, пока не появился странный мальчик — сын отставного офицера австрийской армии. Этот шалопай ел майских жуков живьем и наслаждался ими так, словно это были лучшие устрицы блю-пойнт. Это отвратительное зрелище положило конец моим начинаниям на этом многообещающем поприще, и с тех пор я никогда не мог прикоснуться ни к майскому жуку, ни к какому-либо другому насекомому, если уж на то пошло. Затем, мне помнится, я занялся разборкой и сборкой часов моего дедушки. И всегда успешно справлялся с первой операцией, но часто терпел неудачу в последней. В конечном итоге все пришло к тому, что он неожиданно положил конец моим занятиям и сделал это не слишком деликатным образом. Прошло тридцать лет, прежде чем я снова взялся за разборку часового механизма.
Вскоре после этого я стал заниматься изготовлением пневматического оружия, которое состояло из полой трубки, поршня и двух пеньковых пыжей. При стрельбе из него, нужно было прижать конец поршня к животу, а трубку быстро потянуть назад обеими руками. Воздух между пыжами сжимался и нагревался до высокой температуры, и один из пыжей вылетал с громким звуком. Искусство состояло в том, чтобы среди прямых тонких трубок выбрать подходящую, с зауженным концом. Я с большим успехом применял это ружье, однако моя деятельность вступила в конфликт с окнами в нашем доме и была пресечена… небезболезненным способом.
Если мои воспоминания точны, то затем я пристрастился к вырезанию мечей из предметов мебели, которые мог легко достать. В то время я находился под влиянием сербской народной поэзии и восхищался подвигами героев. И имел обыкновение целыми часами «косить» своих врагов, принявших образ стеблей кукурузы, что было губительно для посевов, и я заработал, теперь уже, настоящую трепку от своей матушки.
Все это и многое другое было у меня за плечами еще до того, как мне исполнилось шесть лет в деревне Смиляны, где я родился, и даже проучился один год в начальной школе. Затем, мы переехали в городок Госпич, что находился неподалеку. Эта смена места жительства была для меня настоящей катастрофой. У меня чуть не разбилось сердце, когда я расстался с нашими голубями, курами и овцами, а также с нашей великолепной гусиной стаей, поднимавшейся, бывало, к облакам по утрам и возвращавшейся на закате в боевом порядке, таком совершенном, что он мог бы посрамить эскадрилью лучших авиаторов современности. В нашем новом доме я был словно пленник, наблюдая за незнакомыми людьми сквозь оконные шторы. Моя застенчивость была такой, что я предпочел бы встретиться лицом к лицу с рычащим львом, чем с одним из гуляющих по городу пижонов. Но мое тягчайшее испытание наступало в воскресенье, когда приходилось надевать парадную одежду и присутствовать на службе в церкви. Там со мной произошел несчастный случай, при одной мысли о котором кровь застывала у меня в жилах годы и годы спустя. Это стало моим вторым приключением в церкви. Незадолго до этого меня похоронили на ночь в старой часовне на труднодоступной горе, которую посещали лишь раз в году. Это было ужасное переживание, но сейчас оказалось еще хуже. В городе проживала состоятельная дама, любезная, но напыщенная женщина, которая обычно приходила в церковь ярко накрашенная, одетая в пышное платье с огромным шлейфом и в сопровождении слуг. В один из воскресных дней я только что закончил звонить в колокол на колокольне и мчался вниз по лестнице. Когда эта гранд-дама величаво шествовала к выходу, я в прыжке случайно наступил на ее шлейф. Он оторвался с треском, похожим на ружейный залп, произведенный новобранцами. Мой отец был вне себя от ярости. Он несильно ударил меня по щеке, и это было единственное телесное наказание, которому он когда-либо подвергал меня, но я чувствую его даже сейчас. Замешательство и смятение, возникшие после этого, невозможно описать. Я стал практически изгоем, пока не произошло событие, которое восстановило меня в глазах общества.
Один молодой предприимчивый коммерсант организовал пожарную команду. Была куплена новая пожарная машина, заготовлена униформа, а команда обучалась для несения службы и проведения парадов. На самом деле машина представляла собой насос окрашенный в красные и черные цвета, который приводили в действие шестнадцать человек. В тот день после полудня шли приготовления к официальному испытанию, и машину доставили к реке. Все население собралось, чтобы стать свидетелями грандиозного зрелища. Когда все речи и церемонии были закончены, была дана команда качать насос, но ни одной капли воды не упало из брандспойта. Преподаватели и эксперты тщетно пытались найти неисправность. Когда я прибыл на место фиаско казалось полным. Мои знания механизма были нулевыми, и я почти ничего не знал о давлении воздуха, но инстинктивно потрогал водозаборный шланг, лежавший в воде, и обнаружил, что он пуст. Когда я прошел поглубже в воду и расправил рукав, вода мощно хлынула, испортив немало воскресных нарядов. Архимед, бежавший голышом по улицам Сиракуз и кричавший во весь голос: «Эврика!», не произвел большего впечатления, чем я. Меня несли на плечах, я стал героем дня.
Поселившись в городе, я начал посещать четырехгодичные курсы в так называемой средней школе, чтобы подготовиться к обучению в колледже, или реальном училище. В течение этого периода мои детские опыты и подвиги, а также неприятности продолжались. Среди прочего, я добился уникального звания чемпиона страны по ловле ворон. Мой метод был чрезвычайно прост. Я уходил в лес, прятался в кустах и имитировал крик птицы. Обычно я получал несколько ответов, и вскоре ворона, вспорхнув, слетала вниз в заросли рядом со мной. После этого мне оставалось лишь бросить кусок картона для отвлечения ее внимания, вскочить и схватить ее, прежде чем она успеет выбраться из подлеска. Таким образом я отлавливал столько птиц, сколько хотел. Но однажды произошло нечто, что заставило меня зауважать их. Я поймал пару превосходных птиц и возвращался домой с другом. Когда мы вышли из леса, на опушке уже собрались тысячи каркающих ворон. Через несколько минут они взлетели, преследуя нас, и вскоре окружили. Было весело до тех пор, пока я вдруг не получил удар по затылку, который сбил меня с ног. Затем они яростно набросились на меня. Обескураженный, я отпустил обеих птиц и был счастлив присоединиться к своему другу, укрывшемуся в пещере.
В школьном классе находилось несколько механических моделей, которые интересовали меня. Но полностью моим вниманием завладели… водные турбины. Я сконструировал множество турбин и получал огромное удовольствие, испытывая их в действии. Мой дядя не одобрял такого рода занятия и не раз упрекал меня. А я был очарован описанием Ниагарского водопада, которое где-то прочитал, и рисовал в своем воображении большое колесо, вращаемое водопадом. Я сказал дяде, что поеду в Америку и осуществлю этот проект. А спустя тридцать лет я воплотил свои идеи в жизнь на Ниагаре и поразился непостижимой тайне человеческого разума.
Я конструировал другие, самые разные приспособления и хитрые штуковины, но из всего этого наилучшими были мои арбалеты. Стрелы, запускаемые мною, исчезали из вида, а с близкого расстояния пронзали сосновую доску толщиной в один дюйм. Из-за постоянного натягивания тетивы кожа у меня на животе сильно огрубела и выглядела как у крокодила; и я часто задаюсь вопросом, не этим ли тренировкам обязан я способностью даже теперь переваривать булыжники?! Не могу также обойти молчанием свои игры с пращой, которые давали мне возможность устраивать ошеломляющие выступления на ипподроме. А теперь я расскажу об одном из своих подвигов с этим старинным военным орудием, который до предела раззадорит вашу впечатлительность. Я упражнялся с пращой, прогуливаясь с дядей вдоль реки. Солнце садилось, играла форель, и время от времени какая-нибудь рыба выскакивала из воды, ее сверкающее тело четко вырисовывалось на фоне скалы.
Конечно, при таких благоприятных условиях любой мальчик мог бы бы оглушить рыбу, но я взялся за гораздо более трудную задачу и до мельчайших подробностей рассказал своему дяде, что я намереваюсь сделать. Я должен был метнуть камень в рыбу, прижать ее туловище к скале и разрубить надвое. Сказано - сделано. Мой дядя посмотрел на меня почти с испугом и воскликнул: “ Изыди, сатана!” Прошло несколько дней, прежде чем он начал со мной разговаривать. Другие деяния, не менее великолепные, уступают этому в яркости, но я полагаю, что мог бы преспокойно почивать на лаврах еще тысячу лет.
МОИ СЛЕДУЮЩИЕ ШАГИ
Открытие вращающегося магнитного поля
В возрасте десяти лет я поступил в реальное училище, новое и довольно хорошо оборудованное учебное заведение. Физическое отделение было оснащено множеством разнообразных классических научных приборов, электрических и механических. Демонстрации и эксперименты, которые время от времени проводили преподаватели, завораживали меня и, несомненно, были мощным стимулом к изобретательству. Я также страстно увлекался математикой и часто удостаивался похвалы профессора за быстрые вычисления. Это умение стало следствием приобретенной способности представлять цифры и выполнять действия не просто в уме, как делают многие, а словно на бумаге, с карандашом в руках. До определенной степени «сложности» мне было абсолютно всё равно, пишу ли я знаки на доске или вызываю их перед мысленным взором. Однако рисование от руки, которому отводилось много учебных часов, вызывало у меня невыносимую досаду. Это выглядело весьма странно, так как большинство членов моей семьи были неплохими художниками. Возможно, мое неприятие обусловливалось сложившейся привычкой к свободному образному мышлению. Если бы не пару совершенно бездарных мальчиков, которые вообще ничего не могли делать, на этих уроках я был бы последним. В существовавшей тогда образовательной системе рисование являлось обязательным предметом, а мое отношение к нему грозило испортить мою дальнейшую «карьеру». И отец прилагал немалые усилия, чтобы переводить меня из одного класса в другой.
На втором году обучения в этом учебном заведении мной овладела идея осуществления непрерывного движения, используя постоянное давление воздуха. Уже рассказанный, случай с насосом разжег мое юношеское воображение и открыл мне безграничные возможности вакуума. Меня охватило безумное желание обуздать эту неисчерпаемую энергию, но долгое время я блуждал в потемках. Однако в конце концов мои старания воплотились в изобретение, которое позволило мне достичь того, чего не удавалось ни одному смертному.
Представьте себе цилиндр, свободно вращающийся на двух подшипниках и частично окружённый прямоугольным желобом, идеально подогнанным под него. Открытая сторона желоба закрывалась перегородкой, так что цилиндрический сегмент внутри корпуса делил последний на два отсека, полностью отделенных друг от друга герметичными скользящими соединениями. Если из одного отделения откачать воздух и загерметизировать его, а другое оставить открытым, то в результате цилиндр будет постоянно вращаться, по крайней мере, я так думал. Была изготовлена и тщательно смонтирована деревянная модель, и после откачивания насосом воздуха из одного отделения я действительно увидел, что имеется тенденция к вращению, — меня переполняла радость. Механический полет был моей целью, которую я стремился достичь, несмотря на тяжёлое болезненное воспоминание о падении, завершившем мой прыжок с зонтом с крыши дома. Теперь у меня появилось нечто конкретное — летательный аппарат, состоящий из вращающегося вала с машущими крыльями и вакуума с его неисчерпаемой энергией. С этого времени я совершал свои ежедневные воображаемые путешествия в транспортном средстве, столь комфортном и роскошном, что оно могло бы приличествовать царю Соломону. прошли годы, прежде чем мне стало понятно, что атмосферное давление действовало под прямым углом к поверхности цилиндра, а незначительное вращательное движение, которое я наблюдал, произошло из-за утечки. Хотя этот вывод пришел мне в голову не вдруг, он вызвал у меня болезненный шок.
Едва окончив начальный курс в реальном училище, меня свалила опасная болезнь или, скорее, десяток болезней, и мое положение стало таким безнадежным, что врачи от меня отказались. В этот период мне разрешили читать вволю, и я брал книги в публичной библиотеке, в работе которой имелось много упущений, а мне было поручено произвести классификацию книг и составить каталОги. Однажды мне вручили несколько томов новых поступлений, не похожих на всё, что я когда-либо читал, и таких увлекательных, что они заставили совершенно забыть о моем безнадежном состоянии. Это были ранние произведения Марка Твена, и возможно, им я обязан вскоре последовавшим чудесным выздоровлением. Спустя двадцать пять лет, когда я познакомился с г-ном Клеменсом и между нами возникла дружба, я рассказал ему о том случае и изумился, увидев, как этот великий хохотун разрыдался.
Мое учение продолжилось в старших классах реального училища в Карлштадте в Хорватии, где жила одна из моих тетушек. Она была уважаемой дамой, женой полковника, пожилого ветерана, участника многих битв. Мне не забыть тех трех лет, что я провел в их доме. Ни в одной крепости во время войны не соблюдали более жесткой дисциплины. Меня кормили, как канарейку. Вся еда была высшего класса и вкусно приготовлена, но на тысячу процентов отставала по количеству. Ломтики ветчины, нарезанные тетей, напоминали папиросную бумагу. Когда полковник, бывало, клал на мою тарелку что-нибудь сытное, она обычно быстро убирала это и взволнованно говорила ему: «Осторожно, Нико очень нежный». Обладая ненасытным аппетитом, я испытывал танталовы муки. Зато жил в атмосфере утонченности и художественного вкуса, что было совершенно необычно в то время и в тех условиях.
Местность была низменной и болотистой, и малярийная лихорадка не покидала меня, несмотря на то что я потреблял огромное количество хинина. Время от времени уровень реки поднимался, и в город устремлялись полчища крыс, пожиравших всё, даже пучки острого перца. Эти вредители стали желанным развлечением для меня. Я прореживал их ряды всевозможными способами, что принесло мне незавидную славу городского крысолова. Однако в конце концов мой курс был пройден, страдания закончились, и я получил аттестат зрелости, который привел меня на распутье.
В течение всех этих лет мои родители ни разу не поколебались в своем решении заставить меня стать священнослужителем, меня же при одной только мысли об этом охватывал ужас. Я очень интересовался электричеством, чему способствовал энтузиазм нашего учителя физики, умного и умелого человека, который часто демонстрировал основные закономерности с помощью изобретенных им самим приборов. Мне вспоминается устройство в форме свободно вращающейся колбы, покрытой фольгой; вращение происходило при соединении с генератором постоянного тока. Не могу найти достойных слов, чтобы передать глубину испытываемых чувств при рассматривании выставленных им необыкновенных и таинственных предметов. каждое впечатление отзывалось в моем сознании тысячами отголосков. Хотелось знать больше об этой чудесной силе. Я жаждал экспериментов и исследований и с болью в сердце смирился с неизбежным.
Когда я готовился к долгому путешествию домой, то получил известие о желании отца отправить меня поохотиться. Подобный шаг выглядел странно, потому что он всегда был активным противником этого вида спорта. Однако узнав спустя несколько дней, что в нашем краю свирепствует холера, я при первой же возможности вернулся в Госпич, проигнорировав желание родителей. Невероятно, как абсолютно несведущи были люди относительно причин этого бедствия, посещавшего страну каждые пятнадцать — двадцать лет. Они считали, что смертоносные бациллы передаются по воздуху, и насыщали его резкими запахами и дымом. И при этом они пили зараженную воду, умирая толпами. Я подхватил эту ужасную болезнь в день прибытия и, хотя выжил во время кризиса, оставался прикован к постели в течение девяти месяцев. Мои силы полностью истощились, и я во второй раз оказался на пороге смерти. Во время одного из губительных приступов, который, казалось, мог быть предсмертным, в комнату стремительно вошел мой отец. Как сейчас вижу его мертвенно-бледное лицо, когда он пытался ободрИть меня тоном, противоречившим его заверениям. «Может быть, — сказал я, — мне и удастся поправиться, если ты разрешишь мне изучать инженерное дело». — «Ты поступишь в лучшее в мире техническое учебное заведение», — ответил он торжественно, и я понял, что он это сделает. С моей души спал тяжкий груз, но утешение могло прийти слишком поздно, если бы не удивительное исцеление, случившееся благодаря горькому отвару особых бобов. К всеобщему изумлению, я вернулся к жизни подобно новому Лазарю. Мой отец настоял, чтобы я провел год в оздоровительных физических упражнениях на свежем воздухе, и мне пришлось согласиться. Нагруженный охотничьим снаряжением и связкой книг, я бродил в горах, и это общение с природой сделало меня сильнее как телом, так и духом.
Я думал и планировал, но многие мои идеи были, как правило, фантастическими. Образ их был достаточно ясным, а знание принципов очень ограниченным. В одном из своих изобретений я предложил переправлять письма и посылки по морю в подводной трубе, помещая их в контейнеры сферической формы, достаточно прочные, чтобы выдержать давление воды. была точно рассчитана и спроектирована насосная установка для перегонки воды по трубе, тщательно проработаны и все остальные вопросы. Лишь одну пустяковую деталь, якобы не имеющую большого значения, беспечно оставил я без внимания. Я самонадеянно допустил произвольную скорость воды и, более того, с удовольствием её увеличил, придя, таким образом, к изумительным эксплуатационным характеристикам, подкрепленным безошибочными расчетами. Однако последовавшие затем размышления по поводу гидравлического сопротивления воды заставили меня отказаться от того, чтобы сделать это изобретение достоянием общественности.
Другим моим проектом было сооружение кольца вокруг экватора, которое бы находилось в равновесии и вращалось по кругу вместе с Землей, и его можно было бы тормозить реактивными силами, что позволяло бы передвигаться со скоростью около тысячи миль в час, что невозможно по железной дороге. Читатель улыбнется. Должен признать, что план этот трудноосуществим, но совсем не так плох, как проект знаменитого нью-йоркского профессора, который хотел перекачивать воздух из тропиков в умеренные зоны, совершенно забыв тот факт, что для этого Господь уже создал известный гигантский механизм.
Еще один замысел, гораздо более значительный и привлекательный, имел целью получать энергию из энергии вращения земных тел. Я обнаружил, что объекты на поверхности земли, благодаря суточному вращению земного шара, перемещаются попеременно в направлении и против поступательного движения Земли. В результате возникает большая разница в количестве кинетической энергии, которую можно было бы использовать самым простым образом, какой только можно вообразить, для передачи движущего усилия в любой обитаемый регион мира. Не могу найти слов, чтобы описать свое разочарование, когда позже понял, что был в затруднительном положении Архимеда, который тщетно искал точку опоры в пространстве.
По окончании каникул меня отправили в Высшую техническую школу в Граце в Штирии, по мнению моего отца, одно из лучших учебных заведений с хорошей репутацией. Именно этого момента я страстно ждал и начал учение при добром покровительстве и с твердым намерением добиться успеха. Уровень моей подготовки был выше среднего благодаря урокам моего отца и предоставленным возможностям. Я выучил несколько языков, просмотрел книги некоторых библиотек, выуживая более или менее полезную информацию. Кроме того, теперь я мог выбирать предметы по своему желанию, и рисование больше не досаждало мне.
Я решил сделать подарок своим родителям и в течение всего первого курса регулярно начинал работу в три часа ночи и трудился до одиннадцати вечера, включая воскресные и праздничные дни. Поскольку большинство моих однокурсников относились к учебе проще, я достаточно легко побил все рекорды: в течение года сдал девять экзаменов. Вооруженный лестными свидетельствами преподавателей, я поехал домой немного отдохнуть и ожидал триумфа, но был очень обижен, когда мой отец сжег все эти награды, заработанные тяжким трудом. Это здорово ударило по моему честолюбию, но позже, после его смерти, я испытал боль, найдя связку писем от моих преподавателей, где они предостерегали отца, что его сын может погибнуть от переутомления.
С этого времени я посвятил себя главным образом физике, механике и математическим исследованиям и проводил всё свободное время в библиотеках. У меня была настоящая мания доводить до конца всё, что бы я ни начинал, и это часто доставляло мне трудности. Случилось так, что я начал читать труды Вольтера, когда, к своему ужасу, узнал, что существует около сотни больших, напечатанных мелким шрифтом томов, которые этот монстр написал, выпивая по семьдесят две чашки черного кофе в день. Я вынужден был дочитать это всё до конца, но когда отодвинул от себя последнюю книгу, очень обрадовался и сказал: «Никогда больше!».
Мои успехи на первом курсе принесли мне благоприятные отзывы и дружбу нескольких преподавателей. Среди них — профессор Рогнер, преподававший арифметические науки и геометрию, профессор Пешль, возглавлявший кафедру теоретической и экспериментальной физики, и доктор Алле, читавший курс по интегральным исчислениям и специализировавшийся на дифференциальных уравнениях. Этот ученый был самым блестящим лектором из всех, кого я когда-либо слушал. Он проявлял особый интерес к моим успехам и часто, бывало, оставался на час или два в лекционном зале и давал задачи, решение которых доставляло мне удовольствие. Именно ему я рассказал о задуманном летательном аппарате, не иллюзорном вымысле, но изобретении, основанном на научных принципах, осуществление которого возможно с помощью моей турбины, изобретении, которое вскоре можно будет предъявить миру. Оба профессора, и Рогнер и Пешль, являлись любопытными личностями. Первый обладал своеобразной манерой высказываться, и всякий раз, когда он это делал, имела место буря, за которой следовала долгая и неловкая пауза. Профессор Пешль был по-немецки методичен и основателен. Его огромные руки и ноги напоминали медвежьи лапы, но все опыты он проводил искусно, с точностью хронометра и без осечки.
Я занимался на втором курсе, когда мы получили из Парижа динамо-машину Грамма с пластинчатым статором подковообразной формы и ротором с катушкой и коммутатором. Динамо собрали и смотрели, как по-разному может проявляться действие тока. Когда профессор Пешль проводил демонстрационные опыты, используя машину в качестве двигателя, возникли неприятности со щетками — они сильно искрили, и я заметил, что, возможно, удастся привести мотор в действие без этих приспособлений. Но он заявил, что это невозможно, и оказал мне честь, прочитав лекцию на эту тему, в заключение которой заметил: “Мистер Тесла может совершить великие дела, но он, конечно, никогда не сделает этого. Это было бы равносильно преобразованию постоянной силы притяжения, подобной силе тяжести, во вращательное движение. Этот проект вечного двигателя — неосуществимая идея». Но интуиция - это нечто, что превосходит знание. Мы, несомненно, имеем определенную, более тонкую материю, которая дает нам возможность постигать истины, когда логические выводы или любое другое волевое усилие мозга тщетны. Какое-то время я колебался, находясь под влиянием авторитета профессора, но вскоре пришел к убеждению, что прав, и взялся за решение задачи со всем пылом и беспредельной самонадеянностью юности.
Я начал с того, что сначала представил себе машину постоянного тока, запустил ее и проследил за изменением тока в якоре. Затем я представил себе генератор переменного тока и исследовал процессы, происходящие аналогичным образом. Затем мысленно представлял системы, состоявшие из моторов и генераторов, и работал с ними в разных режимах. Образы, которые я видел, были для меня совершенно реальны и осязаемы. Весь мой оставшийся семестр в Граце прошел в напряженных, но бесплодных усилиях такого рода, и я почти пришел к выводу, что проблема неразрешима. В 1880 году я отправился в Прагу, в Богемию, выполняя желание моего отца завершить свое образование в тамошнем университете. Именно в этом городе я предпринял решительный шаг вперед, заключавшийся в исключении коллектора из конструкции двигателя и в изучении явлений в этом новом аспекте, но результата всё еще не было.
В следующем году мои взгляды на жизнь резко изменились. Я понял, что мои родители пошли на слишком большие жертвы ради меня, и решил избавить их от этого бремени. В это время до Европейского континента докатилась волна американских телефонов, и намечалась телефонизация Будапешта, столицы Венгрии. Это представлялось идеальной возможностью, тем более что во главе предприятия стоял друг нашей семьи. Именно здесь я перенес полное расстройство нервной системы. То, что довелось испытать во время этой болезни, превосходит всё, чему можно верить. Мое зрение и слух всегда были экстраординарными. Я мог отчетливо распознавать объекты на таком расстоянии, когда другие не видели и следа их. В детстве я несколько раз спасал от пожара дома наших соседей, так как слышал легкое потрескивание, не нарушавшее сон людей, и звал на помощь.
В 1899 году, когда мне было за сорок и я проводил свои эксперименты в Колорадо, я мог очень отчетливо слышать раскаты грома на расстоянии 550 миль. Предел же слухового восприятия у моих молодых помощников — чуть больше 150 миль. Таким образом, мое ухо оказалось чувствительнее более чем в три раза. и всё же в то время я был, так сказать, глух, как пень, по сравнению с остротой моего слуха в период нервного напряжения.
В Будапеште я мог слышать тиканье часов, находившихся через три комнаты от меня.
Муха, садившаяся на стол в комнате, порождала в моем ухе глухой звук, напоминавший падение тяжелого тела. экипаж, проезжавший на расстоянии нескольких миль, вызывал весьма ощутимую дрожь во всём моем теле.
Свисток локомотива в двадцати или тридцати милях заставлял так сильно вибрировать стул или скамью, где я сидел, что боль была невыносимой.
Земля под моими ногами непрерывно дрожала. Мне приходилось ставить кровать на резиновые подушки, чтобы хоть какое-то время отдохнуть.
Рычащие шумы, близкие и далекие, часто производили эффект произнесенных слов, которые могли бы меня напугать, если бы я не умел раскладывать их на составные части.
От солнечных лучей, периодически появлявшихся на моем пути, у меня так сильно стучало в голове, что я чувствовал себя оглушенным.
Мне приходилось собирать всю силу воли, чтобы пройти под мостом или другой конструкцией, так как я испытывал убийственное давление на череп.
В темное время я ощущал себя летучей мышью и мог обнаруживать объект на расстоянии двенадцать футов, чувствуя особую дрожь на лбу.
Мой пульс колебался от еле-еле до двухсот шестидесяти ударов, и все ткани тела были охвачены судорогами и дрожью, что оказалось труднее всего переносить. Известный врач, ежедневно дававший мне большие дозы бромистого калия, назвал мою болезнь единственной в своем роде и неизлечимой. Всё время сожалею, что в то время не находился под наблюдением специалистов в области физиологии и психологии. Я отчаянно цеплялся за жизнь и совсем не надеялся на выздоровление. Можно ли было тогда поверить, что такая безнадежная физическая развалина когда-нибудь превратится в человека удивительной силы и стойкости, способного проработать тридцать восемь лет, почти не прерываясь ни на один день, и оставаться всё еще сильным и бодрым и душой и телом? Но это мой случай! Огромное желание жить и продолжать начатое, а также помощь преданного друга и сильного человека сотворили чудо. Ко мне вернулось здоровье, а с ним и бодрость духа. Вновь взявшись за решение проблемы, я почти пожалел, что борьба вот-вот закончится — так много энергии оставалось в запасе. Когда я брался за эту задачу, это было не просто решение, обычное для людей — это был священный обет, вопрос жизни и смерти. Я знал, что погибну, если потерплю неудачу. Теперь я чувствовал, что битва выиграна. Где-то в глубине сознания было решение, но я еще не мог выразить его вслух. В один из дней, который навсегда останется в моей памяти, я наслаждался прогулкой с другом в городском парке, читал стихи. В том возрасте знал наизусть целые книги слово в слово. Одной из них был «Фауст» Гёте. Солнце садилось, и это напомнило мне великолепные строки:
Оно заходит там, скрываяся вдали,
И пробуждает жизнь иного края...
О, дайте крылья мне, чтоб улететь с земли
И мчаться вслед за ним, в пути не уставая!
Прекрасная мечта! Но день уже погас.
Увы, лишь дух парит, от тела отрешась,
— Нельзя нам воспарить телесными крылами!*
* И.-В. Гёте. «Фауст».
Когда я произнес эти вдохновенные слова, мысль, как вспышка молнии, поразила меня, и через мгновение открылась истина. Тростью на песке начертил схемы, которые шестью годами позже продемонстрировал, обращаясь к американскому электротехническому институту, и мой спутник превосходно меня понял. Образы, увиденные мной, были удивительно отчетливы и понятны и до такой степени обладали твердостью металла и камня, что я сказал ему: «Вот это мой двигатель. Посмотри, как он у меня работает». Не могу описать свои эмоции. Пигмалион, увидевший, как оживает его статуя, не был тронут глубже. Тысячу тайн природы, на которые я мог бы случайно наткнуться, я бы отдал за ту, которую вырвал у нее вопреки всему и с риском для жизни.
Перевод Евгения Пацино
Как аудиокнигу эти статьи можно прослушать здесь:
Рутуп
VK
Youtube
