— Серёжа, посмотри!
Голос Марины был сдавленным шёпотом, полным такого неподдельного ужаса, что Сергей мгновенно оторвался от экрана ноутбука. Она стояла посреди комнаты, белая как полотно, и протягивала ему глянцевый фотоснимок.
— Что это? — он взял фотографию. Снимок был сделан явно тайком, из-за угла дома. На нём была Марина, стоящая спиной к фотографу, но её напряжённая поза была красноречивее любого выражения лица. Она смотрела на чахнущие чёрные розы, и во всей её фигуре читалось мрачное, злорадное торжество. А внизу, под снимком, были напечатаны три слова: «Я знаю, что это была ты».
— Это… это было в почтовом ящике, — пролепетала Марина, и по её щеке скатилась слеза. — Без конверта, просто так лежало. Серёжа, мне страшно! Это твоя мать, да? Она мне угрожает! Она мстит мне за то, что я потребовала свои деньги!
В её голосе звучала идеально сыгранная истерика. Она была подлой, низкой трусихой, и сейчас её страх был подлинным. Страх разоблачения. Но этот страх давал ей силы для самой изощрённой лжи. Она видела, как лицо мужа каменеет, как в его глазах вспыхивает гнев, направленный не на неё, а на ту, кого она назначила виновной. Она сделала свой ход, выставляя себя затравленной жертвой.
— Она перешла все границы, — глухо произнёс Сергей, сжимая фотографию так, что на глянце уголки побелели от заломов. — Я поговорю с ней. Я поговорю с ними обоими.
Марина спрятала лицо в ладонях, сотрясаясь от беззвучных рыданий. Внутри неё всё ликовало. Теперь он на её стороне. Теперь он её защитник. Она так искусно вплела правду в паутину лжи, что сама почти поверила в свою версию. Она действительно боялась, но не свекрови, а анонимного автора снимка. Людмила Андреевна? Вполне возможно. Но что, если это была Валентина Игоревна? Или, что ещё хуже, Григорий Семёнович, чей пронзительный взгляд, казалось, видел её насквозь? Этот страх, липкий и холодный, толкал её на новые, ещё более отчаянные поступки. Лучшая защита — это нападение. Она не просто отобьётся, она уничтожит противника его же оружием.
***
На следующий день на даче царила гнетущая атмосфера. Сергей после тяжёлого разговора с родителями уехал в город, оставив за собой шлейф взаимных обид. Людмила Андреевна с Мариной не разговаривала, лишь изредка бросая на неё взгляды, полные ледяной ненависти. Григорий Семёнович хмуро копался у своего нового мангала, делая вид, что ничего не произошло.
— Семёныч, доброго дня! — раздался бодрый голос из-за забора. — Что, шашлыком запахло?
Это был их сосед, Анатолий Борисович, бывший инженер-гидротехник, а ныне пенсионер-всезнайка с неуёмной энергией. Рядом с ним, как всегда, была его жена, Нина Павловна, в прошлом учительница биологии, женщина с мудрыми глазами и доброй улыбкой.
— Да какой шашлык, Толя, — вздохнул Григорий Семёнович, откладывая шампуры. — Настроения нет.
— А что так? «Неужто опять из-за роз?» —участливо спросила Нина Павловна. — Я смотрю, Людмиле твоей совсем житья от них нет. Жалко женщину, столько сил вбухала.
Григорий Семёнович махнул рукой.
— Да не говори. Чахнут, и всё тут. И ведь покупали самые дорогие удобрения, опрыскиватели…
— А вы почву на кислотность проверяли? — деловито осведомился Анатолий Борисович, поправляя очки. — Розы, они ведь что любят? Слабокислый грунт, pH где-то 6.0-6.5. А у нас тут суглинки, после дождей реакция щелочная становится. Корни в такой среде просто не могут усваивать железо, вот тебе и хлороз, и пятнистость, и всё на свете. Тут хоть золотом их посыпай, толку не будет.
Нина Павловна кивнула, добавляя: — И потом, эти английские сорта, они же такие капризные. Они выведены для влажного, прохладного климата. А наше подмосковное лето с резкими перепадами температур для них — стресс. То жара под тридцать, то ночные ливни. Грибок тут как тут. Их нужно было с самого начала адаптировать, закалять, а не просто высадить и ждать чуда.
Марина, поливавшая петунии на веранде, слышала каждое слово. Этот незапланированный ликбез от соседей лишь укрепил её в собственной правоте. Она не виновата. Розы были обречены с самого начала. Она им не помогала умереть, она просто не мешала. Это ведь совсем другое дело, правда?
Она поймала на себе внимательный взгляд Нины Павловны. Соседка смотрела на неё без осуждения, но с таким глубоким пониманием, что Марине стало не по себе. Словно эта мудрая женщина видела не только поникшие цветы, но и почерневшие от злости и страха уголки её собственной души.
В этот момент родилась идея. Дерзкая, жестокая и абсолютно гениальная в своей подлости. Через три дня у Валентины Игоревны был юбилей. И лучший подарок для неё уже рос в саду её заклятой подруги.
***
Ночь была безлунной и тихой. Марина выскользнула из дома, вооружённая острым секатором. Её сердце колотилось где-то в горле, но руки были твёрдыми. Она подходила к каждому изуродованному, больному кусту и методично, безжалостно срезала всё, что ещё можно было назвать цветком. Она срезала полураскрывшиеся, потемневшие по краям бутоны. Срезала те, что уже поникли, но ещё сохраняли форму. Срезала даже самые жалкие, едва завязавшиеся головки.
Она действовала как хладнокровный палач. Это была её вендетта. За унижение, за выманенные деньги, за страх, который поселился в её душе после анонимной фотографии. Каждый щелчок секатора отдавался в её голове эхом: «Это тебе за враньё. Это за твою наглость. Это за то, что заставила меня стать такой». Она чувствовала себя сильной, как никогда. Это была сила загнанного в угол зверя, который перестал бояться и решил атаковать сам.
Вернувшись в дом с охапкой тёмных, почти траурных цветов, она до утра колдовала над ними на кухне. Она удалила все больные листья, подрезала стебли, добавила в воду специальное средство для стойкости. К утру у неё в руках был огромный, пышный, невероятно стильный и зловещий букет из полусотни чёрных роз. Он был прекрасен в своём готическом несовершенстве. Это был букет-оксюморон, букет-насмешка, букет-приговор.
***
На юбилей к Валентине Игоревне они приехали вместе с Людмилой Андреевной и Григорием Семёновичем. Свекровь всю дорогу молчала, глядя в окно. Она ещё не знала, какой сюрприз её ждёт. Увидев утром пустые, обкорнанные стебли своих роз, она лишь глухо спросила: «Это ты?», на что Марина с ледяным спокойствием ответила: «Не знаю, о чём вы. Может, садовник подстриг?». Людмила Андреевна поняла, что это бесполезно.
Валентина Игоревна встречала гостей на веранде своего роскошного, перестроенного дома. Она сияла. Её сад, в отличие от сада Людмилы, благоухал и пестрел всеми цветами радуги.
— Людочка, Григорий, Мариночка! Как я рада вас видеть! — пропела она, одаривая Людмилу Андреевну взглядом, полным снисходительной жалости.
И тут Марина вышла вперёд. В её руках был тот самый букет. Он был так велик, что почти скрывал её лицо. В наступившей тишине её голос прозвучал громко и отчётливо:
— Уважаемая Валентина Игоревна! От всей нашей семьи примите этот скромный подарок. Мы знаем, как вы цените всё редкое и эксклюзивное. Эти розы вырастила для вас Людмила Андреевна. Она вложила в них всю свою душу, чтобы порадовать вас в этот знаменательный день!
Время остановилось. Марина увидела, как лицо Валентины Игоревны вытягивается от изумления, а затем искажается торжествующей, злобной ухмылкой. Она видела, как побледнела Людмила Андреевна, как она схватилась рукой за сердце, не в силах вымолвить ни слова. Она видела, как потемнело лицо Григория Семёновича, в глазах которого читалось горькое разочарование. Даже её муж Сергей, стоявший рядом, смотрел на неё с недоумением, не понимая сути происходящего.
Это был триумф. Полный и безоговорочный. Марина не просто унизила свекровь, она сделала это публично, её же собственными руками, превратив её поражение в подарок для её вечной соперницы. Она смотрела в глаза оцепеневшей Людмилы Андреевны и чувствовала пьянящее чувство победы. Страх исчез. Осталась только холодная, звенящая пустота.
***
Обратная дорога прошла в гробовом молчании. Но это молчание было страшнее любого крика. Приехав на дачу, Людмила Андреевна молча прошла в свою комнату и заперла дверь. Григорий Семёнович подошёл к Марине. Он не кричал. Он говорил тихо, и от этого его слова были ещё страшнее.
— Я думал, что дно уже пробито. Но ты умудрилась копнуть глубже. Поздравляю.
Он отвернулся и пошёл к калитке. У забора он столкнулся с соседом, Анатолием Борисовичем.
— Семёныч, ты чего такой мрачный? «Юбилей не удался?» —участливо спросил тот.
— Хуже, Толя. Гораздо хуже, — глухо ответил Григорий Семёнович. — У меня в семье, кажется, завелась змея.
Анатолий Борисович нахмурился. — Постой, Семёныч. Я, может, лезу не в своё дело… Но я видел кое-что. Неделю назад. Внук Вальки-юбилярши бегал тут с «Полароидом», знаешь, такие, что сразу фото печатают. Щёлкал всё подряд. И он долго крутился у вашего забора. Я ещё подумал, чего это он там высматривает. А потом смотрю — он бежит к бабке своей, протягивает ей снимок, и та так хитро улыбается… Я тогда значения не придал, а сейчас вот… пазл сложился.
Григорий Семёнович замер. Он медленно повернулся и посмотрел на соседа, а потом перевёл взгляд на окна своего дома. Картина начала проясняться, и от этого она становилась ещё уродливее.
Он не стал устраивать новых разборок. Он просто дождался вечера и собрал всех в гостиной: подавленную Людмилу, настороженную Марину и хмурого Сергея.
— Я хочу закончить эту историю, — сказал он твёрдо. — Фотографию Марине послала Валентина. Её внук сделал снимок, а она использовала его, чтобы стравить вас. Чтобы насладиться тем, как вы грызёте друг друга. Она победила, Галя. Она не просто вырастила розы лучше, она заставила тебя плясать под свою дудку и уничтожила твою семью изнутри.
Он посмотрел на жену, которая слушала его с широко раскрытыми глазами. Затем его взгляд переместился на Марину.
— Валентина послала фото, Марина. Но она лишь запечатлела то, что уже было. Твоё лицо. Твои чувства. Она дала тебе в руки спичку, но костёр ты разожгла сама. И сегодняшний твой поступок… Это был не поступок жертвы. Это был поступок палача.
Марину будто окатили ледяной водой. Вся её броня из самооправданий и напускной жертвенности рассыпалась в прах. Она больше не была обиженной девочкой, мстящей за унижение. Она была тем, кем её назвал свёкор. Палачом. Мелким, подлым, жестоким. И впервые за всё это время ей стало стыдно. Не страшно, а именно стыдно. До тошноты.
В наступившей тишине Людмила Андреевна встала. Она подошла к окну, за которым виднелись изуродованные остатки её былой гордости.
— Я сама во всём виновата, — сказала она тихо, но так, что услышал каждый. — С самого начала. С этих глупых соревнований, с этого вранья про ремонт… Я это начала.
Она повернулась и посмотрела на Марину. В её глазах не было ненависти. Только безмерная, всепоглощающая усталость.
На следующее утро Марина с Сергеем улетали в Таиланд. Поездка, вырванная в бою, теперь казалась не наградой, а ссылкой. Перед отъездом, когда они остались наедине, Людмила Андреевна протянула ей небольшой пакет.
— Возьми. Это тебе. На сувениры.
В пакете лежали деньги. Не та сумма, что она брала, а гораздо больше.
— Мне не нужно, — прошептала Марина.
— Нужно, — твёрдо сказала свекровь. — Возьми. И попробуй… попробуй там отдохнуть. И забудь всё это. Если сможешь.
Марина взяла пакет. Их руки на мгновение соприкоснулись. Это не было примирением. Это было признанием того, что ссора окончена, и она не принесла никому ничего, кроме опустошения.