– Мама, я больше не могу! Слышишь? Не могу! – голос Марины, обычно бархатный и капризный, срывался на визг. Она с отвращением отбросила тяпку, которая тут же утонула в густых сорняках. – У меня спина сейчас просто пополам переломится! А руки… Ты видела мои руки?!
Марина драматическим жестом выставила вперед ладони. Идеальный миндалевидный маникюр, который еще неделю назад был ее гордостью, представлял собой жалкое зрелище. Ногти, покрытые дорогим гелем цвета пыльной розы, были обломаны, под ними чернела земляная кайма.
Галина Анатольевна, сидевшая на перевернутом ведре в тени яблони, тяжело вздохнула. Ее вздохи за последние недели превратились в отдельный вид искусства. В них было все: вселенская скорбь, материнская мука, горькое разочарование и тщательно замаскированный упрек.
– А что ты хотела, доченька? Земля – она такая, она фальши не любит. Сама себя не вскопает, сорняк сам не выдернется. Вот Жанночка… – она сделала многозначительную паузу, и этот яд, закамуфлированный под ностальгию, медленно потек в воздух. – Она в это время уже все огурцы подвязывала. И помидоры пасынковала. У нее, знаешь, как все спорилось в руках…
– Вот и звони своей Жанночке! – взорвалась Марина. – Хватит мне про нее рассказывать! Почему я должна за нее отдуваться? Она сбежала, вывезла все банки, как будто мы тут враги народа, а я теперь должна в этой грязи копаться!
– Тише ты, доченька, отец услышит, – испуганно зашипела Галина Анатольевна, оглядываясь на дом. – Не я же их выгнала. Сами уехали, гордые. Словно одолжение делали, что жили тут. А кто теперь все это будет делать? Кто? Я – старуха, у меня давление. Отец после их отъезда совсем сдал. А твой-то, орел, – она кивнула в сторону террасы, – лежит, как падишах.
На террасе, в удобном шезлонге, действительно возлежал муж Марины, Вадим. Его правая рука, от кисти до локтя закованная в белоснежный гипс, картинно покоилась на животе. В здоровой левой руке он держал телефон и, судя по доносившимся оттуда звукам, смотрел какое-то юмористическое шоу.
– А что Вадим? – не унималась Марина. – Он дрова колол! Для вас! Для бани! А то, что топор был тупой, а полено сучковатое – это не его вина!
Вадим, услышав свое имя, оторвался от телефона.
– Мариша, золотце, не кипятись, тебе не идет, – лениво протянул он. – Устала? Так отдохни. Помнишь, как в том спа-салоне на Бали? «Почувствуйте гармонию тела и духа». Представь, что ты не сорняки рвешь, а проходишь курс детокс-терапии на свежем воздухе. Очень модно, между прочим.
– Иди ты к черту со своей гармонией! – прошипела Марина.
***
Началось все с малого. Через неделю после драматичного отъезда Юры и Жанны выяснилось, что сорняки не собираются ждать, пока улягутся семейные страсти. Они росли с удвоенной, почти злорадной силой. Картошка, которую Жанна успела окучить в последний раз, требовала срочной битвы с колорадским жуком.
– Мариночка, доченька, – начала тогда Галина Анатольевна издалека, – там на картошке жуки появились. Их бы собрать надо, пока всю ботву не съели.
– Собрать? В смысле, руками? – брезгливо поморщилась Марина. – Фу, какая гадость! Мама, XXI век на дворе, есть же какая-то химия!
Химия, конечно, была. Но ее нужно было разводить, опрыскивать, а это, как оказалось, тоже работа. В итоге, поддавшись на уговоры матери, Марина, вооружившись банкой с керосином, вышла в огород. Это была катастрофа. Жуки падали ей на руки, на волосы. Она визжала, роняла банку, снова визжала.
Вадим, наблюдавший за этим с террасы, давился от смеха.
– Мариша, ты похожа на валькирию, сошедшую на поле брани! Только вместо меча у тебя банка с керосином. Давай, родная, покажи этим полосатым захватчикам, кто на этой земле хозяин!
– Если ты сейчас же не заткнешься, – прорычала Марина, стряхивая с плеча особенно наглого жука, – я этих жуков тебе в суп соберу!
– Не получится, дорогая, – невозмутимо парировал Вадим, похлопывая по гипсу. – Я на диете. Доктор прописал.
И так было во всем. Прополка превращалась в пытку. Попытка полить огород закончилась тем, что Марина облила себя с ног до головы, поскользнулась в грязи и устроила истерику. Галина Анатольевна ходила за ней тенью, вздыхала и капала на мозги.
– Вот у Жанночки шланг никогда не перекручивался… Она знала какой-то секрет… Она бы сейчас раз-раз, и все полито. А потом бы еще пирогов напекла…
– Мама! Прекрати!
Но Галина Анатольевна не прекращала. Она вела свою тихую, изматывающую войну. Вечерами она звонила Юре. Говорила слабым, страдальческим голосом.
– Юрочка, сынок, как вы там? У нас все хорошо, не волнуйся… – долгая пауза, наполненная трагизмом. – Отец что-то совсем плох. Сидит, в одну точку смотрит. И давление у меня скачет. Наверное, от погоды. Марина старается, бедняжка, но у нее же ручки не для земли сделаны. Вся в мозолях, смотреть больно. Ну ничего, мы справимся. Как-нибудь…
Юра слушал молча, потом коротко отвечал: «Держитесь, мама» – и клал трубку. Он пересказывал эти разговоры Жанне, и она лишь криво усмехалась.
– Играет на чувстве вины. Старая песня. Не поддавайся.
Они обустраивали свой новый мир. Их дача, их крепость, преображалась на глазах. Юра починил крыльцо, покрасил рамы. Жанна разбила великолепный цветник, от которого все соседи были в восторге. Они наслаждались каждым моментом, проведенным здесь. Чувство свободы и покоя было таким новым и таким пьянящим.
Их соседи, баба Валя и дядя Миша, оказались людьми душевными и простыми. Но настоящим открытием стал сосед с другой стороны, Степан Аркадьевич. Высокий, сухой старик лет семидесяти пяти, с седой бородой, как у Толстого, и невероятно живыми, молодыми глазами. В прошлом – ведущий инженер какого-то секретного НИИ, а ныне – философ, садовод и мастер на все руки.
Однажды у Юры сломалась газонокосилка. Он промучился с ней полдня, пока из-за забора не раздался скрипучий, но добродушный голос:
– Мучаешься, сосед? Давай погляжу.
Степан Аркадьевич, не дожидаясь приглашения, перелез через невысокий заборчик, по-мальчишески ловко, и подошел к Юре. Он долго разглядывал косилку, цокал языком, что-то подкручивал отверткой, которую извлек, казалось, прямо из воздуха.
– Тут контакт отошел, ерунда. Вот так… Готово!
Он нажал на кнопку, и косилка весело затарахтела.
– Степан Аркадьевич, спасибо вам огромное! – обрадовался Юра. – Просто спасли! Я уж думал, новую покупать.
– Технику надо чувствовать, Юрий, – важно произнес старик, вытирая руки ветошью. – Она как женщина, ласку любит. И твердую руку.
Они разговорились. Жанна вынесла им из дома холодный квас. К ним присоединилась и жена Степана Аркадьевича, Людмила Павловна, бывшая учительница русского языка и литературы, интеллигентная и мудрая женщина. Разговор как-то сам собой зашел о семьях и отношениях. Юра, не вдаваясь в подробности, обмолвился, что у них сейчас сложный период в общении с родней.
Степан Аркадьевич посмотрел на него своими пронзительными глазами.
– Родня – это как погода, сосед. Ты ее не выбираешь. Бывает солнце, а бывает и затяжной дождь с градом. И тут главное – крышу над головой иметь крепкую. Свою собственную. – Он кивнул на их дом. – А еще важно помнить одну вещь. Обида – это ржавчина. Она не металл портит, на который попала, а сосуд, в котором ее держат. Понимаешь?
– Понимаю, – кивнул Юра. – Но простить – не всегда значит забыть.
– А никто и не говорит забывать, – вмешалась Людмила Павловна мягко. – Память – это наш опыт. Но помощь и прощение – это не всегда о них. Это, в первую очередь, о вас. О том, какие вы люди. Нельзя позволять чужим ошибкам делать вас хуже.
– Вот жена моя правильно говорит, – подхватил Степан Аркадьевич. – Помогать – не значит, что они этого заслужили. Помогать – это про то, кто ты есть. Нельзя сжигать мосты. Но поставить на своей стороне моста крепкие ворота с хорошим замком – очень даже можно. И открывать их только тогда, когда сам решишь. И только на своих условиях.
Этот разговор глубоко запал в душу и Юре, и Жанне. Они еще долго обсуждали его тем вечером, сидя на своем новом крыльце и глядя на звезды.
***
А на старой даче разворачивался очередной акт трагикомедии. Урожай кабачков, который в былые годы Жанна мастерски перерабатывала в икру, тещиными языками и прочие деликатесы, в этом году превратился в стихийное бедствие. Огромные, пожелтевшие плоды лежали под кустами, напоминая дирижабли, потерпевшие крушение. Марина смотрела на них с ужасом.
– Мама, что мне с ними делать? – спросила она обреченно.
– Так икру, доченька. Как Жанна…
– Я не умею! – взвыла Марина. – И не хочу! Я ненавижу эту икру!
В довершение всех бед, сломался насос в скважине. Дача осталась без воды. Это стало последней каплей. Вадим больше не мог лениво отшучиваться, потому что отсутствие воды касалось и его комфорта. Сергей Петрович, отец, который до этого молча наблюдал за происходящим, осунулся. А Галина Анатольевна поняла, что пора наносить главный удар.
Она набрала номер Юры поздно вечером. Дождалась, когда он ответит, и зарыдала в трубку. Не просто заплакала, а зарыдала – громко, с подвываниями, как профессиональная плакальщица.
– Юрочка! Сыночек! Беда у нас! Беда! Насос сломался, воды нет ни капли! Отец совсем плох, за сердце держится, я «скорую» боюсь вызывать! Марина в истерике, Вадим со своей рукой беспомощен… Мы тут пропадаем, сынок! Одни-одинешеньки! Если бы Жанночка… если бы ты… хоть на часок… просто посмотреть, что с насосом… Я тебя умоляю, Юра!
Она бросила трубку, не дожидаясь ответа, оставляя его наедине с этой картиной апокалипсиса.
Юра сидел с телефоном в руке, лицо у него было мрачное. Жанна подошла и села рядом.
– Насос?
– Да. И отец при смерти, и всемирный потоп, – горько усмехнулся он. – Манипуляция чистой воды.
– И что ты будешь делать?
Юра долго молчал, глядя в темноту за окном. Потом повернулся к жене. В его взгляде не было вины или жалости к ним. Была решимость.
– Мы поедем.
– Что? – Жанна не верила своим ушам. – Юра, ты серьезно? После всего? Они нас использовали, унизили, предали! Почему мы должны им помогать?
– Не им, Жанн. Себе, – тихо, но твердо сказал он. – Помнишь, что говорил Степан Аркадьевич? Про ржавчину, которая съедает сосуд изнутри? Я не хочу, чтобы эта ржавчина съела нас. Мы поедем не для того, чтобы спасать их урожай или копать им грядки. Мы поедем, чтобы поставить точку. Чтобы закрыть этот гештальт. Мы приедем, как МЧС. Оценим ущерб, устраним аварию и уедем. Без эмоций. Без упреков. На наших условиях. Чтобы доказать, в первую очередь самим себе, что мы сильнее этого. Что мы можем быть выше.
Жанна смотрела в его глаза и видела в них не слабость, а новую, незнакомую ей силу. Он был прав. Сбежать было легко. Вернуться на своих условиях, чтобы победить не их, а свою собственную обиду – вот что было по-настоящему сложно и по-настоящему сильно.
– Хорошо, – кивнула она. – Поехали.
***
Они приехали на следующий день к обеду. Картина, представшая перед ними, была даже более удручающей, чем в рассказах Галины Анатольевны. Заросший сорняками огород, горы гниющих кабачков, и посреди всего этого хаоса – Марина. Грязная, растрепанная, в мужниной футболке, она сидела на земле и тупо смотрела на сломанный ноготь. Рядом, в шезлонге, скучал Вадим. Увидев машину Юры, он даже не пошевелился.
Из дома, прихрамывая и охая, выбежала Галина Анатольевна. Ее лицо изображало вселенскую муку, но в глазах блеснул торжествующий огонек.
– Юрочка! Жанночка! Приехали! Спасители наши!
– Здравствуй, мама, – спокойно сказал Юра, выходя из машины. Он нес большой ящик с инструментами. – Где насос?
Жанна не пошла в дом. Она окинула взглядом поле боя. Вздохнула. Подошла к Марине. Та подняла на нее глаза, полные слез и ненависти.
– Приехала посмотреть на мое унижение? Порадоваться?
– Приехала воды привезти, – просто ответила Жанна и достала из багажника две пятилитровые бутыли с чистой питьевой водой. – И аптечку. Дай сюда руку.
Марина, опешив, протянула руку. Жанна аккуратно обработала сорванный ноготь антисептиком и заклеила пластырем. Она делала это молча, сосредоточенно.
– Держи тяпку вот так, – вдруг сказала она, поднимая брошенный инструмент. – Не от плеча, а от поясницы. И спину прямо держи. Тогда не согнешься.
Марина смотрела на нее, как на привидение.
Тем временем Юра вместе с отцом, который заметно оживился при виде сына, уже возился у скважины. Он работал быстро и умело. Через полчаса раздался характерный гул, и из шланга, брошенного на землю, с шипением хлынула вода.
– Готово, – сказал Юра, вытирая руки.
Галина Анатольевна тут же засуетилась.
– Ой, Юрочка, спасибо! Ой, Жанночка, спасли! Может, останетесь? Поужинаем? Я сейчас быстренько…
– Мы поедем, мама, – перебил ее Юра. – У нас свои дела.
Они действительно собрались уезжать. Жанна на прощание подошла к Марине, которая все так же сидела на земле, глядя на свои руки.
– Ты не обязана это делать, – тихо сказала Жанна. – Это не твое. И никогда твоим не было. Просто скажи им об этом.
Они уезжали. Галина Анатольевна стояла на крыльце, растерянно глядя им вслед. Вадим впервые поднялся из шезлонга. А Марина… Марина вдруг встала, подошла к горе кабачков, с отвращением пнула самый большой и пошла в дом. Через минуту она вышла оттуда с телефоном в руке.
Юра и Жанна ехали домой, на свою дачу. Они молчали, но это было комфортное молчание. Они не чувствовали ни злорадства, ни опустошения. Только легкость. Они не проиграли и не выиграли. Они просто вышли из этой игры.
– А наш дом все-таки лучше, – улыбнулась Жанна, когда они свернули на свою улицу.
– Намного, – кивнул Юра, накрывая ее руку своей.
Они вернулись в свой тихий, уютный мир, где пахло цветами, а не обидами, и где каждый закат они встречали вместе, на своем собственном крыльце. Они поставили ворота на том мосту. И ключ от них теперь лежал только в их кармане.
А как вы думаете, правильно ли поступили Юра и Жанна, вернувшись на помощь? Или стоило раз и навсегда сжечь все мосты?