– Жанночка, ты посмотри, какая черноплодка в этом году! – голос свекрови, Галины Анатольевны, сочился медовой сладостью, но под этой сладостью Жанна уже давно научилась различать стальные нотки приказа. – Вся усыпана, ветки ломятся! Папа наш так любит варенье из нее, ты же знаешь. С яблочками, как ты умеешь. Наваришь ведь, да? Баночек двадцать, думаю, хватит.
Жанна выпрямила уставшую спину и медленно повернулась. Она стояла посреди их нового, еще не до конца обжитого, но уже бесконечно родного сада. Солнце садилось, и его косые лучи пробивались сквозь листву старых яблонь, рисуя на траве причудливые узоры. Воздух был густым, пах нагретой землей и прелыми листьями. В руке она сжимала телефон, и голос свекрови, казалось, нарушал эту вечернюю идиллию, врывался в ее новый мир, как непрошеный гость из прошлого.
– Не знаю, Галина Анатольевна, – ровным, лишенным всяких эмоций голосом ответила Жанна. Пауза, которую она сделала, была чуть длиннее, чем того требовали приличия. – Не уверена, что у меня в этом году будет на это время.
В трубке на мгновение повисла оглушительная тишина. Жанна почти физически ощутила, как на том конце провода у свекрови от удивления округлились глаза.
– Как это… не будет времени? – в голосе Галины Анатольевны зазвенел металл. – А что может быть важнее, Жанночка? Это же для семьи! Для отца! Он ведь так ждет…
– У меня тоже есть семья, Галина Анатольевна, – все так же спокойно, но с едва уловимой жесткостью произнесла Жанна. – И у моей семьи тоже есть свои планы. И свое время.
– Что это значит? – свекровь перешла в наступление, почувствовав, что почва уходит у нее из-под ног. – Ты на что это намекаешь? Ты что-то хочешь мне сказать?
– Мам, Жанна просто устала, – раздался рядом голос Юры. Он подошел и обнял жену за плечи, забирая у нее телефон. – Мы тут с утра до ночи работаем, на новой даче дел невпроворот.
– На какой еще новой даче? – опешила Галина Анатольевна. – Юра, что происходит?
– Мы свою купили, мама, – твердо сказал Юра. – Так лучше будет.
– Но зачем?! – в голосе свекрови теперь смешались паника и негодование. – Место же есть! Живите, сколько хотите! Мы же все равно дачу тебе, сынок, завещать собирались!
Юра посмотрел на жену. В ее глазах он увидел отражение заходящего солнца и холодную, как лед, решимость. Он прижал телефон плотнее к уху.
– А вы теперь можете ее Марине завещать.
***
Еще три месяца назад эта дача была и их миром. Миром тяжелого труда, который, впрочем, приносил своеобразное удовлетворение. Старенький, но крепкий дом, принадлежавший родителям Юры, стал их вторым домом на все лето. Галина Анатольевна и Сергей Петрович, люди, в общем-то, не злые, но с четко выстроенной системой приоритетов, выделили семье сына небольшую комнатку на втором этаже, с окном, выходящим в заросший яблоневый сад.
И Жанна, и Юра оказались людьми неконфликтными и благодарными. Они не просто «жили на даче», они вкладывали в нее всю душу и все силы. Бесконечная прополка под палящим солнцем, когда спина ноет, а по лицу ручьями течет пот. Полив, когда пересохшая земля жадно глотает воду, и кажется, что этому нет конца. А потом – обработка урожая. Бесчисленные банки с огурцами, помидорами, салатами, компотами и вареньями, которые Жанна до поздней ночи закатывала на тесной летней кухне, стоя у раскаленной плиты.
Галина Анатольевна, поначалу еще пытавшаяся участвовать в огородных баталиях, быстро смекнула, что у невестки все получается гораздо лучше и, главное, безропотнее. Она плавно отошла в сторону, приняв на себя роль мудрого руководителя и главного дегустатора.
– Жанночка, ты так чудесно готовишь этот лечо, – говорила она, пробуя свежую заготовку. – Сделай баночек двадцать, не меньше. Мариночка его обожает.
И Жанна делала. Молча, стиснув зубы. Потому что Марина, младшая сестра Юры, была в этой семье священной коровой. Вечно занятая «поиском себя», «выстраиванием личных границ» и очередной «всепоглощающей любовью», она считала ниже своего достоинства заниматься такими приземленными вещами, как прополка сорняков. У нее же маникюр. Или, как она любила говорить, «лапки».
На дачу они с очередным мужем, конечно, приезжали. Исключительно на шашлыки. Привозили с собой дорогое вино, заморские сыры и абсолютную уверенность в том, что все вокруг им должны. Уезжали они всегда с полностью забитым багажником. Банки, любовно закатанные Жанной, стройными рядами перекочевывали в машину Марины. Юра, видя, как плоды труда его жены исчезают в этом бездонном чреве, лишь виновато отводил глаза. Он с детства привык, что сестренке – все самое лучшее, а ему – что останется.
– Ну, ты же понимаешь, – говорила ему мать, – она у нас такая тонкая, ранимая. Ей нужно помогать.
Апофеозом этой всепоглощающей любви и несправедливости стала история с поездкой на море. Весь год Юра и Жанна откладывали деньги. Мечтали свозить свою семилетнюю дочку Ксюшу на юг. Но в начале лета Сергей Петрович пожаловался на сердце, и Галина Анатольевна завела грустную песню о том, что им бы, старикам, подлечиться, подышать морским воздухом, но где же на их пенсию…
Сердце у Юры было доброе.
– Жан, а давай родителям деньги отдадим? – предложил он тем вечером. – Пусть съездят, отдохнут. Заслужили ведь. А мы с Ксюшей и здесь, на даче, хорошо время проведем.
Жанна тогда почувствовала укол сомнения. Что-то внутри нее протестовало. Но, посмотрев в честные, полные сыновней любви глаза мужа, она не смогла отказать.
– Конечно, Юр. Ты прав. Родителям нужнее.
Дочь Ксюшу пришлось на август-сентябрь отправить в хороший, но все же лагерь. На даче без сверстников ей было откровенно скучно. Ради этого даже решили отдать ее в школу на год позже – путевка пришлась на начало учебного года. Этот шаг дался им непросто, но они утешали себя мыслью, что делают благое дело. Они чувствовали себя значительными, взрослыми, способными на такой широкий жест. Это пьянящее чувство морального удовлетворения, такое понятное русскому человеку, на время заглушило все сомнения.
Родители уехали, осыпав их благодарностями. Две недели Юра и Жанна, взяв отпуск, безвылазно провели на даче, приводя в порядок запущенный участок и закатывая последние банки.
Возвращения свекров ждали с нетерпением. Жанна напекла любимых свекром пирожков с капустой, приготовила фаршированные перцы – коронное блюдо Галины Анатольевны. Дом сиял чистотой.
Родители выглядели посвежевшими, отдохнувшими и очень довольными. Привезли стандартный набор: магнитик на холодильник, большую ракушку, в которой «шумело море», и, конечно, тысячу фотографий в телефоне.
– Давайте на телевизор выведем, так лучше видно будет! – суетился Сергей Петрович, подключая провода.
И вот на большом экране замелькали счастливые лица. Галина Анатольевна в широкополой шляпе на фоне кипарисов. Сергей Петрович, гордо демонстрирующий маленький улов на рыбалке. Море, солнце, пальмы… Жанна смотрела и улыбалась, радуясь за них.
И тут на очередной фотографии рядом с сияющей бабушкой она увидела худенького, светловолосого мальчика. Сердце у Жанны пропустило удар. Сомнений быть не могло. Это был Паша, сын Марины, любимый внук.
– А вы разве Пашеньку с собой брали? – стараясь, чтобы голос не дрожал, спросила Жанна.
– Ну да, – засуетилась Галина Анатольевна, избегая ее взгляда. – Я же говорила, кажется… Юр, сынок, я же вам говорила, помнишь?
Юра, который до этого всегда, как верный пес, поддакивал матери, на этот раз молчал. Он смотрел на экран, и лицо его медленно каменело. Он прекрасно помнил, что ни о каком Паше и речи не было.
Если бы они знали… Если бы они хоть на секунду предположили, что их деньги, отложенные на отдых их собственной дочери, пойдут на то, чтобы на море поехал любимый внук, в то время как их Ксюша сидит в лагере… Ни один здравомыслящий родитель на такое бы не пошел.
Но следующий слайд стал контрольным выстрелом. На фоне цветущей магнолии стояла вся счастливая компания: Галина Анатольевна, Сергей Петрович, сияющая Марина с мужем и Пашенька.
Внутри у Жанны все будто покрылось коркой льда. Значит, вот как. Пока они здесь, на этой проклятой даче, гнут спины, удобряя землю своим потом, вся «золотая» часть семьи нежится на солнышке. На их деньги. Как? Как можно так откровенно, так цинично делить детей и внуков? Это было не просто несправедливо. Это было предательство.
Юра тоже был потрясен. Даже для его неконфликтной натуры это оказалось слишком. В его глазах, обычно таких мягких, плескалась сложная смесь обиды, гнева и холодной ярости. Он вдруг увидел всю свою жизнь, всю эту систему отношений в истинном, уродливом свете.
Жанна молча встала, сняла с себя вечный фартук, который, казалось, уже прирос к ней, и бросила его на стул.
– Юра, собирайся. Мы едем домой. Срочно.
– Как это? – всполошились родители. – Доченька, Юра, что случилось? Мы же даже не поговорили толком!
– Почему же? – голос Жанны был непривычно твердым и звенящим. – Мы очень даже поговорили. Мне, например, теперь все предельно ясно.
И Юре тоже стало все ясно. Так ясно, что глазам больно. Не говоря больше ни слова, они поднялись в свою комнатку, побросали в сумку самые необходимые вещи и, не прощаясь, вышли из дома.
В машине долго ехали молча, каждый переваривая случившееся. Потом Юра, не отрывая взгляда от дороги, тихо, но очень твердо сказал:
– Жанн… А хочешь, свою дачу купим?
– На что? – упавшим голосом спросила она. – Все деньги ушли… на море.
– Кредит возьмем! – неожиданно бодро и зло произнес Юра. – Мы же оба работаем. Выплатим как-нибудь. Зато своя будет. Наша.
И уже в машине, пока Юра вел, Жанна открыла на телефоне сайт с объявлениями. Это было единственно верное решение, спасительная соломинка. Осень – лучшее время для покупки. Сразу видно, что за участок, что на нем растет.
И они нашли. Домик нашелся на совершенно другом направлении, подальше от родительской дачи, чтобы, не дай бог, не пересекаться. Крепкий, ухоженный, с садом, где росли старые, но плодоносящие яблони и сливы, и с огородом, который ждал новых хозяев. Бывшие владельцы, пожилая пара, переезжающая к детям в другой город, даже не стали собирать весь урожай.
– Оставляем вам, на новоселье! – улыбнулась старушка.
И это было невероятное чувство – ходить по своей земле, срывать свои яблоки, строить планы на своем участке. Это чувство собственности и свободы пьянило и лечило израненные души.
***
В этот момент со стороны соседнего участка послышался голос:
– Жанна, Юра, чем занимаетесь, соседи?
Это была баба Валя, их новая соседка, энергичная и добродушная женщина лет семидесяти. Рядом с ней стоял ее молчаливый, но улыбчивый муж, дядя Миша.
– Да вот, урожай собираем, Валентина Ивановна, – улыбнулся Юра, подходя к забору. – С черноплодкой воюем.
– Ох, дело хорошее! – закивала баба Валя. – Я из нее знаешь какой сироп делаю? С вишневыми листьями. От вишневого не отличишь, честное слово! Ароматный, вкусный!
– А я вот наливочку хотел поставить, – поделился планами Юра. – Говорят, терпкая получается, благородная.
Дядя Миша, до этого молчавший, покачал головой:
– Ты с этим, Юра, осторожнее. На счёт вкуса не спорю, но дело в том, что черноплодка сама по себе вещества содержит, кровь сгущающие, а в сочетании с даже со слабым алкоголем это гремучая смесь может получиться. Для сердца не очень.
– Вот-вот, – подхватила баба Валя. – Мне-то она тоже нравится, но, к сожалению, давление снижает чувствительно. И не только у меня, у всех в семье. Водителям перед поездкой вообще ее есть нельзя, чтобы не уснуть за рулем. Так что ты, Юра, если наливку сделаешь, за руль потом ни-ни.
– Да уж, лучше сироп или варенье, – вздохнула Жанна. – Безопаснее будет.
– А самая вкусная наливка – из вишни, – мечтательно произнесла баба Валя. – И красивая, как рубин. Эх, жаль, вишня в этом году у нас отошла уже…
Они еще немного поболтали о погоде, о планах на зиму. Этот простой, добрососедский разговор был как бальзам на душу. Здесь их никто не использовал, никто не пытался ими манипулировать. Здесь они были просто Юрой и Жанной, новыми хозяевами, добрыми соседями.
Когда соседи ушли, Юра обнял жену за плечи.
– Знаешь, что, Жан?
– Что?
– А поехали заберем наши банки.
Жанна удивленно посмотрела на него.
– Зачем?
– Это твой труд, – твердо сказал он. – Каждый вечер, до часу ночи, в жаре. Это все твое. Каждая банка. Они не имеют на них никакого права. Мы завтра же возьмем грузовичок в аренду, маленькую «Газель», и поедем. Заберем все до последней банки.
В его голосе было столько стали, сколько Жанна не слышала никогда прежде. Это был уже не тот мягкий, уступчивый Юра, который боялся обидеть маму. Это был мужчина, который защищал свою семью и свою женщину.
И Жанна кивнула.
На следующий день, подъезжая к знакомому повороту, она не чувствовала ничего, кроме холодной решимости. Они остановили небольшую грузовую «Газель» у ворот. Галина Анатольевна, увидев их, выбежала на крыльцо.
– Юрочка, Жанночка, приехали! А я знала, я знала, что вы одумаетесь! Проходите, я как раз чайник поставила…
– Мы не за чаем, мама, – перебил ее Юра. – Мы забрать свое.
Он открыл задний борт грузовика. Жанна, не говоря ни слова, прошла мимо опешившей свекрови в дом и направилась прямиком в кладовку. Там, на полках, стройными, идеальными рядами стояли они – плоды ее бессонных ночей. Сотни банок. Огурчики, помидоры, лечо, икра, компоты, варенье…
Она брала банку за банкой и молча выносила их на улицу, где Юра аккуратно принимал их и ставил в кузов.
– Что… что вы делаете? – залепетала Галина Анатольевна, когда до нее наконец дошел смысл происходящего. – Это же… это же на зиму! Мариночке…
– Мариночка теперь сама себе все на зиму сделает, – отрезала Жанна, не глядя на нее. – На своей даче.
Они работали молча и слаженно, как хорошо отлаженный механизм. Банка за банкой. Ряд за рядом. Кузов «Газели» постепенно наполнялся стеклянным, разноцветным сокровищем. Это был не просто увоз заготовок. Это был ритуал. Ритуал прощания с прошлой жизнью, ритуал возвращения себе своего достоинства, своего времени, своих сил.
Когда последняя банка была погружена, Жанна в последний раз оглядела опустевшие полки кладовки. Стало легко и пусто. Она вышла на улицу. Юра уже закрывал борт. Галина Анатольевна стояла на крыльце, прижимая руки к груди, и плакала – тихо, беспомощно, не понимая до конца всей глубины пропасти, которая разверзлась между ними.
Юра сел за руль, Жанна – рядом. Он завел мотор. Машина тронулась, увозя их прочь от этого дома, от этих воспоминаний, от этого предательства. В зеркале заднего вида Жанна видела удаляющуюся фигурку свекрови, но не чувствовала ни капли жалости. Только усталость и странное, звенящее чувство свободы. Дорога впереди была неизвестна, но впервые за долгое время она казалась абсолютно своей.