Шестьдесят лет — это такой возраст, когда кажется, что все главные бури уже отгремели. Что жизнь твоя — это тихая, спокойная река, которая плавно несёт тебя к своему устью. Ты знаешь каждый изгиб её русла, каждый подводный камень. У тебя есть взрослый сын, тёплая квартира, заставленная воспоминаниями, и лучшая подруга, с которой вы вместе с самого детства, — что ещё нужно для счастья?
Именно так я и думала до того самого дня. До того самого вторника, который расколол мою жизнь на «до» и «после».
Моя Ирка, моя лучшая, единственная подруга, сидела напротив меня за кухонным столом. На столе — наш неизменный ритуал: чашки с дымящимся чаем, вазочка с вишнёвым вареньем и тарелка с её любимыми сушками. Мы так сидели десятилетиями. Сначала девчонками, шепчась о мальчишках. Потом — молодыми женщинами, делясь радостями и тревогами материнства. Потом — разведёнными, поддерживая друг друга в горечи и одиночестве. Ирка знала обо мне всё. Каждую мою трещинку на сердце, каждый шрам. Я доверяла ей больше, чем себе.
– Оль, ну ты чего такая смурная? — спросила она, макая сушку в чай. — Опять давление?
Я покачала головой и тяжело вздохнула.
– Да нет, Ириш… Тут другое. Максим вчера приходил.
Ирка тут же подобралась. Максим, мой сын, был для неё почти родным. Она нянчила его, когда я сбегала на сессию, лечила ему сбитые коленки, пекла пироги на день рождения. «Наш мальчик», — так она всегда говорила.
– Что-то случилось? Он же на новой работе… Всё хорошо?
– С работой всё отлично. Он… он про отца спросил.
Ирка замерла с сушкой на полпути ко рту. Эта тема была для нас болезненной. С Сергеем, моим бывшим мужем и отцом Максима, мы развелись, когда сыну было всего три года. Он уехал в другой город, завёл новую семью, и наше общение сошло на нет. Я никогда не запрещала ему видеться с сыном, но он сам не проявлял инициативы. А я… я была слишком гордой, чтобы навязываться. Так и вырос мой мальчик практически без отца.
– И что спросил? — осторожно поинтересовалась Ирка.
– Он сказал… — я сглотнула подступивший к горлу ком. — Сказал, что хочет быть уверен. Что вот ему уже тридцать, он сам скоро о семье задумается, и ему важно знать… свои корни. Понимаешь? Он хочет сделать тест ДНК.
Ирка медленно опустила сушку на блюдце. Её лицо стало серьёзным, почти строгим.
– Оль… А зачем? Ты же знаешь, что он — сын Сергея. К чему эти унижения? Копаться в прошлом…
– Это для него важно, Ира. Не для меня. Он чувствует себя… неполноценным, что ли. Говорит, что это как пустая страница в его биографии. Я не могу ему отказать.
Я посмотрела на неё с мольбой. Мне нужна была её поддержка. Её одобрение. Как всегда.
Она помолчала, глядя куда-то в сторону окна, за которым начинался тихий осенний вечер. Потом вдруг решительно повернулась ко мне, и в её глазах блеснула привычная деловитая энергия.
– Знаешь что? Ты права. Мальчику нужна ясность. Дело деликатное, конечно… Слушай, а давай я помогу? У меня же племянница в диагностическом центре работает, всё сделаем тихо, без лишней огласки. И надёжно. Чтоб никаких ошибок.
Я почувствовала огромное облегчение. Будто гора с плеч свалилась. Конечно, Ирка! Кто же ещё? Она всегда знала, как лучше.
– Ирочка, родная, я не знаю, что бы я без тебя делала! — я с благодарностью сжала её руку. — Я поговорю с Сергеем, он вроде не должен быть против. И с Максимом.
– Вот и договорились, — она тепло улыбнулась. — Не переживай, Оленька. Всё будет хорошо. Мы же с тобой сила!
Через неделю всё было готово. Сергей, на удивление, согласился без лишних вопросов — видимо, с возрастом и в нём что-то изменилось. Мы с Максимом собрали образцы, я упаковала их в специальный конверт, который мне дала Ирка, и отдала ей.
– Ну, с Богом! — сказала она, пряча конверт в сумку. — Дня через три-четыре будет результат. Я позвоню.
Эти три дня я жила как в тумане. Сердце сжималось от дурного предчувствия. Зачем мы всё это затеяли? Жили же спокойно… А вдруг что-то не так? Я гнала от себя эти мысли, но они возвращались снова и снова, липкие, как паутина.
В пятницу днём позвонила Ирка. Голос у неё был странный, глухой.
– Оля… Пришёл результат. Ты сидишь?
Моё сердце ухнуло куда-то в пятки.
– Говори.
– Оль… Вероятность отцовства — ноль процентов. Сергей… он не отец Максима.
Я молчала. Я не могла дышать. Воздух застыл в лёгких. Комната поплыла перед глазами. Ноль процентов. Этого не может быть. Просто не может быть.
– Оля? Ты меня слышишь? Оленька!
– Я слышу, — прошептала я.
– Милая, я сейчас приеду, — затараторила Ирка. — Только ты не вешай нос. Ну, всякое в жизни бывает… Главное, что Максим у тебя есть. А кто там отец — дело десятое…
Я нажала отбой.
Не может быть.
Я подошла к серванту и достала старый фотоальбом. Вот я, молодая, счастливая, рядом со мной — Сергей. Мы ждём Максима. Я помню каждый день той беременности. Помню, как он впервые толкнулся у меня под сердцем. Помню первую встречу с Сергеем, нашу любовь, нашу свадьбу… У меня никого, кроме него, не было. Никогда.
Сердце не обманешь. Оно знало правду. А если сердце знает правду, значит, врёт бумага. Врёт лаборатория. Врёт… кто?
Холодная, змеиная мысль пронзила мозг. Ирка. Она забирала конверт. Она «помогала» через свою племянницу.
Нет. Бред. Зачем ей это? Мы же подруги. Сёстры почти.
Но червячок сомнения уже был посеян. Он начал точить меня изнутри, не давая спать, не давая есть. Я смотрела на распечатку с результатом, которую привезла Ирка, и видела в ней только ложь.
Ирка была само сочувствие. Она обнимала меня, поила валерьянкой, говорила правильные, успокаивающие слова.
– Ну и чёрт с ним, с этим Сергеем! — горячо убеждала она. — Значит, так тому и быть. Теперь хоть Максиму голову морочить не будешь. Закрыли тему и живём дальше. Главное — чтобы он не узнал. Это будет для него удар.
Её забота была такой… настойчивой. Слишком правильной. В каждом её слове я теперь слышала фальшь. Особенно когда она твердила: «Главное — больше никаких тестов, никаких поисков! Это опасно, Оля! Неизвестно, на кого наткнёшься!»
Именно тогда я всё решила.
В понедельник утром, ничего не сказав ни Ирке, ни Максиму, я нашла в интернете адрес другой, независимой лаборатории на другом конце города. Я позвонила сыну и, соврав что-то про необходимость сдать дополнительные анализы для диспансеризации, попросила его заехать. Он, конечно, поворчал, но приехал. Мы снова собрали образцы. Я сама отвезла их в клинику, сама заплатила, сама заполнила все бумаги. Фамилию указала девичью. Просто на всякий случай.
И стала ждать. На этот раз — с холодной, звенящей пустотой внутри. Я уже не сомневалась. Я просто ждала подтверждения своей страшной догадки.
Неделя тянулась, как резиновая. Я машинально делала домашние дела, ходила в магазин, даже пару раз встретилась с Иркой, выдавливая из себя улыбку и поддерживая разговор о пустяках. Она была весела и расслаблена, как будто с её плеч тоже упал какой-то груз. Она всё время возвращалась к теме «закрытого вопроса», радовалась, что теперь-то мы уж точно не будем вспоминать этого «предателя Сергея».
Каждое её слово било меня наотмашь. Я смотрела на её лицо, такое родное и знакомое, и видела перед собой чужого, незнакомого человека. Как я могла не замечать этого раньше? Как я могла быть такой слепой?
Я начала вспоминать. Вспоминать мелочи, на которые никогда не обращала внимания. Как Ирка всегда мрачнела, когда я с нежностью говорила о Сергее, даже после развода. Как она язвительно комментировала каждую его редкую открытку или телефонный звонок. Как она радовалась нашему разрыву, маскируя это под сочувствие: «Да он тебя не стоил, Олька! Найдёшь себе лучше!»
И самое главное… Я вспомнила вечер перед моей свадьбой. Мы сидели с ней, пили шампанское. И она, вдруг став серьёзной, сказала: «Ты уверена, что он — тот самый? Мне кажется, он не сделает тебя счастливой. Ты заслуживаешь большего». Я тогда посмеялась, списав всё на девичью ревность. А теперь… теперь эти слова обрели новый, зловещий смысл.
Она всю жизнь его… любила? И ненавидела меня за то, что он выбрал не её? Эта мысль была такой дикой, такой чудовищной, что мой разум отказывался её принимать. Но других объяснений не было.
В пятницу мне на электронную почту пришло письмо. «Ваши результаты готовы». У меня задрожали руки. Я открыла вложенный файл. На экране медленно прогружался документ. Я зажмурилась, а потом заставила себя посмотреть.
«Вероятность отцовства составляет 99,9999%».
Я не почувствовала ни радости, ни облегчения. Только ледяное, всепоглощающее спокойствие. Всё встало на свои места. Пазл сложился. Ужасный, уродливый, но целый.
Я распечатала оба результата. Положила их рядом на стол. Чёрное и белое. Ложь и правда.
Ирка не знала, что я сделала повторный анализ. Она думала, что победила. Что навсегда вычеркнула Сергея из моей жизни и жизни моего сына. Она недооценила меня. Недооценила материнское сердце.
Я взяла телефон и набрала её номер.
– Ириш, привет. Зайдёшь на чай? Я пирог испекла, твой любимый, с вишней.
– Оленька, конечно! — радостно отозвалась она. — Лечу!
Она впорхнула в квартиру, как всегда, шумная, весёлая, с пакетом тех самых сушек.
– Ну, как ты, моя хорошая? Совсем оттаяла? Я же говорила, всё к лучшему!
– Да, Ира. Ты была права. Всё к лучшему, — тихо сказала я, пропуская её на кухню.
Она села за стол, с удовольствием вдыхая аромат свежей выпечки.
– Вот, совсем другое дело! А то ходила, как в воду опущенная. Я так за тебя переживала!
Я молча поставила перед ней чашку с чаем. А потом… потом я просто положила перед ней два листа бумаги. Два результата.
Она скользнула по ним взглядом. Сначала непонимающе. Потом её глаза расширились. Улыбка медленно сползла с лица, оставляя после себя маску ужаса и растерянности. Она переводила взгляд с одного листа на другой, и краска отхлынула от её щёк, делая их пепельно-серыми.
– Это… это что? — пролепетала она.
– Это правда, Ира. А это — твоя ложь.
Она подняла на меня глаза. В них больше не было ни дружеского тепла, ни сочувствия. Только загнанный страх.
– Я не понимаю… Откуда…
– Я перепроверила, — мой голос звучал ровно, без единой дрожи. Я сама себе удивлялась. — Моё сердце знало, что ты врёшь. Оно всегда знало. А теперь это знает и бумага.
Молчание было таким густым, что его, казалось, можно было резать ножом. Было слышно только, как тикают старые часы в коридоре, отсчитывая последние секунды нашей сорокалетней дружбы.
– Зачем, Ира? — спросила я, и этот вопрос был единственным, что имело значение. — Просто скажи, зачем?
Она вдруг ссутулилась, съёжилась, будто постарела на двадцать лет за одну минуту. По её щеке поползла первая слеза, оставляя тёмную дорожку на напудренной коже.
– Я… я не хотела зла, Оля… — её голос сорвался на шёпот.
– НЕ ХОТЕЛА ЗЛА?! — я впервые за весь разговор повысила голос, и он зазвенел от гнева и боли. — Ты украла у моего сына отца! Ты заставила меня поверить, что я… что я не помню собственной жизни! Ты врала мне в лицо, обнимала меня, утешала… и всё это было ложью! За что?!
Она зарыдала. Громко, по-бабьи, некрасиво размазывая слёзы по лицу.
– Я его любила, Оля! — выкрикнула она сквозь рыдания. — Всю жизнь любила! Со школы ещё! А он тебя даже не замечал сначала… А потом посмотрел один раз — и всё. И пропал. А я? Я всегда была рядом! Я была лучше, умнее, я бы его на руках носила! А он выбрал тебя!
Я смотрела на неё и не верила своим ушам. Это был какой-то дешёвый, бульварный роман. Только он был моей жизнью.
– Ты вышла за него замуж, — продолжала она, захлёбываясь словами. — Ты родила ему сына… А я осталась одна. И даже когда вы развелись, он всё равно был твой. В твоих мыслях, в твоих воспоминаниях… Максим — это была последняя ниточка, которая вас связывала. Я хотела её обрезать! Я хотела, чтобы ты его наконец отпустила! Чтобы он стал ничей, раз не мой! Я думала, так будет лучше для всех… Я хотела тебя защитить от новой боли…
– Защитить? — я горько рассмеялась. — Ты не меня защищала, Ира. Ты мстила. Мелко, гадко, всю свою жизнь. Ты завидовала мне и ненавидела меня. А я… я считала тебя сестрой.
Я встала. Подошла к двери и открыла её.
– Уходи.
Она подняла на меня своё заплаканное, опухшее лицо.
– Оля… Олечка, прости меня! Я дура, я не знаю, что на меня нашло! Пожалуйста…
– Я сказала, уходи, — повторила я ледяным тоном. — И не смей больше никогда появляться в моём доме. И не смей приближаться к моему сыну. Наша дружба… она умерла. Ты сама её убила.
Она медленно поднялась, шатаясь. Прошла мимо меня, не глядя. На пороге она на секунду обернулась, в её глазах была последняя отчаянная мольба. Но она увидела только пустоту.
Дверь за ней захлопнулась. Я осталась одна посреди кухни, где на столе так и стоял нетронутый пирог, остывали две чашки чая и лежали два листа бумаги.
Один — свидетельство чудовищного предательства.
Другой — свидетельство моей победы.
Вечером я рассказала всё Максиму. Он сидел напротив меня, такой взрослый, такой серьёзный, и слушал, не перебивая. Когда я закончила, он долго молчал. А потом встал, подошёл ко мне и крепко обнял.
– Мам… Спасибо тебе.
– За что, сынок?
– За то, что ты у меня такая. Сильная. За то, что не сдалась.
На следующий день он позвонил Сергею. Я слышала, как он говорил с ним в своей комнате. Сначала напряжённо, потом всё теплее и теплее. Они проговорили больше часа. А потом он вышел ко мне с таким лицом, какого я не видела у него никогда. Спокойным и цельным.
– Он приедет на следующих выходных, — просто сказал Максим. — Хочет познакомиться. По-настоящему.
Я смотрела на своего сына и понимала, что буря миновала. Да, она оставила после себя руины на месте того, что я когда-то считала дружбой. Она оставила шрамы на сердце. Но она же расчистила небо.
Иногда, чтобы построить что-то настоящее, нужно до основания разрушить старое, прогнившее. Ложь не может быть фундаментом. Ни для дружбы, ни для семьи. Только правда. Горькая, болезненная, но единственно верная.
Через несколько дней я случайно увидела Ирку на улице. Она шла, сгорбившись, глядя себе под ноги. Чужая. Совершенно чужая женщина. Я не почувствовала ни злости, ни жалости. Ничего. Просто пустоту.
Я отвернулась и пошла дальше своей дорогой. Впереди меня ждала встреча с внуками, которых я ещё не видела, но уже любила. Впереди меня ждала новая, честная страница в жизни моей семьи. И я знала, что теперь мы со всем справимся. Потому что мы — вместе. А это — самое главное.