Бывает, что хит рождается в муках, в студиях с миллионными бюджетами, под присмотром продюсеров с загорелыми щеками и калькулятором в сердце. А бывает — как у Найка Борзова: случайно, с гитарой, на которой «сало с трудом держалось на струнах», и под звуки самоиграйки Yamaha, такой тупой, что ей бы в музей синтетических звуков.
История песни «Три слова» началась не с любовной драмы и даже не с поиска глубинной метафизики, а с вопроса журналиста РБК. Он, не моргнув глазом, спросил:
— Слушайте, а вы специально сделали гармонию под Close To Me от The Cure?
Найк задумался, напел — и удивился:
— Да ну… а ведь и правда!
На дворе был 2000-й, альбом Супермен как раз создавался — и Борзов по вечерам забредал в подвал музыкальной школы, где его звукорежиссёр терпеливо записывал всё, что лилось из Найка. А лилось много. В ту ночь он сыграл бит, зациклал его, наиграл гитару, попросил звукача и его подругу добить бас и клавиши, пошёл покурить, вернулся, накатал текст, спел — и вот она, «Три слова», почти целиком родилась на первом дубле.
Смех в барабанной партии? Да, это Найк — угорал в процессе и случайно оставил этот смех на дорожке. И правильно сделал.
Наутро за ним заехали Нестеров и Габолаев из группы «Мегаполис». Пока ехали от «Парка культуры» до «Мосфильма», они прокрутили «Три слова» восемь раз. Потом ещё несколько, уже стоя у студии. Потом повернулись и сказали хором:
— Это хит. Мы должны её записать!
Найк сопротивлялся:
— Да вы что, это же трэш! У меня тут великий романтический альбом, а это какая-то порка мадонны…
Но его всё-таки уговорили. С одним условием: воссоздать в студии ту самую «кривую» версию, с которой всё началось — со смехом, ломаным грувом и Yamaha-хаосом.
И ведь сработало. Песня стала гимном поколения, её крутили по радио, пели в маршрутках и на кухнях, записывали на болванки и в сердце.
И, пожалуй, именно потому, что в ней всё не по правилам, а по любви.
