Полина нервничала уже целую неделю. Было, из-за чего: в пятницу должна приехать в гости родная сестра Люся, столичная штучка, ни слуху, ни духу столько лет: как уехала из деревни в Москву, так и все, ни ответа, ни привета, если не считать редкие наезды на похороны родителей. На похороны бабок, дедок, дядь и теть, вообще, всей многочисленной родни, она приезжать не считала нужным. Не больно веский повод отрываться от важных московских дел.
В те дни, когда в одной комнате Полина семья, а в другой – гроб с дорогим человеком, как-то и не до Люси было. Что Поле Люся, когда слезы глаза застилают унылой, осенней пеленой, а на душе – смертная тоска. Вот как дальше жить, если больше никогда не получится поговорить с мамой, услышать от нее слова утешения, понежиться в малых, но таких важных материнских заботах: вот она чайку согрела, ребятишек спать прогнала, посуду перемыла, пока Поля, упахавшаяся вся, усталые, ноющие ноги протянула и сидит, не шевелясь, в одну точку уставившись.
А папа? Тот никогда с разговорами не приставал, скуп был отец на слова. С виду посмотришь – бирюк бирюком. Но это пускай соседи смотрят, а Поля с ним жила. А жить, когда рядом незримая с первого взгляда папина любовь, в сто раз теплее и спокойнее. Кто с самого утра, оббегав леса, тащит в дом корзинами грибы и ягоды, отборные, хоть на витрину выставляй? Отец, кстати, в самые тяжелые для семьи времена, так и делал. С четырех по бору шастает, а в десять заводит свой жигуленок и ходу – в город, на рынок.
Мама ему вдогонку еще молока, сметаны, творогу от Басули в багажник подкинет. Смороды, клубники – отдельно, в плетеных корзинках, прикрытых чистенькими тряпицами – в грузовик не влезет, а в папин багажник все уместиться. Впихнет невпихуемое, как говорится. Жигуленок – вжих, тадах-тах – только папу и видели. К пяти вечера возвращается с деньгами. На эти деньги Люську выучили, на эти деньги Полиных детей вырастили.
Спасибо им, век Поля на папу с мамой молиться будет. Добрые, тихие, никогда ни в какие перебранки не вступали, никому от них зла не было. Жили тихо и ушли тихо. Без болезней и старческих немочей – даже так, хоть и чудовищно думать об этом, «помогли» измотанной своей Польке: ну как ей, бедной, разрываться между больницей, хозяйством и работой?
Потому и плакала Полина горько по родным своим, по ненаглядным своим, милым, незабываемым, единственным. Потому и не обращала внимания на притулившуюся рядом, затихшую Люську, которой было втрое хуже – не попрощалась, не увиделась ни с одним напоследок, вечно дела, дела, дела…
Полине в субботу стукнет сорок пять. Отмечать юбилей она не собиралась – зачем? После сорока она даже пироги не пекла на день рождения. Даже тортик не покупала. Для кого? Ребята выросли и улетели из родительского гнезда в погоне за синей птицей счастья. Андрею, мужу, эти праздники даром не упали. Он, если захочет, в любой день себе праздник устроит – купит чекушку и рад.
Тортом водку закусывать – моветон. Тут лучше селедка подойдет. Но даже селедка, тщательно очищенная от косточек, ровными дольками выложенная на овальное блюдо, посыпанная тоненькими кольцами маринованного лука, удовольствия не принесет. Полинка все испортит. Начнет зудеть, пилить, капать на мозги вечным своим недовольством.
И такой Андрюха, и сякой, и денег не зарабатывает, и по дому ничего не делает, и вообще, зачем только Полина за него, дурака, вышла… Одно и тоже, из года в год. Хочется волком завыть, да и бежать из-за стола, прихватив бутылку с собой. Андрей так и делал – только Полина начнет с ним свой серьезный разговор, так Андрюха делает ноги. И нет его весь вечер, всю ночь, и весь следующий день – пропадает на заимке, в тридцати километрах от деревни. Глухое место, медвежий угол. Андрей там может жить неделями. Если бы не клятая работа, вообще бы оттуда не высовывался. Для него та заимка – место силы. Место силы… Нынче – модно так говорить. Для кого – дом родной – место силы. Для кого – Москва – место силы. Для кого-то – вообще помойка какая-нибудь. Ну вот для Полиного мужа – заимка в тайге.
Очень обидно это. Андрей вроде неплохой мужик по сравнению с остальным мужицким населением их деревни, но только потому, что местные – хуже некуда. Нормальных, работящих и хозяйственных – единицы. Что с мужчинами сделалось – непонятно. Куда подевались настоящие хозяева, справные, дельные – история умалчивает. Хотя, история как раз и не молчит. Вопит! Еще бабушка Тася рассказывала, как изничтожили всех справных хозяев в тридцатые. А в сороковые последних война сожрала. Вот и остались самые никудышненькие пропойцы. А от этих пропитох родились такие же пропитохи, которым государство такую вольготную жизнь устроило, мама не горюй!
Ну а что? Восемь часов – рабочий день. Зарплата, премия капает. Чего надрываться? Понастроили квартир с отоплением и водопроводом. Не надо колготиться с дровами и водой. В магазине все необходимое имеется. Пей – не хочу. Председатели закон нарушали, зарплату придерживали, чтобы страду закончили и не перепились в середине недели. А то было, Поля помнит, техника стоит, коровы на ферме дурным матом, недоенные, непоеные, орут. Картошка в поле гниет, неубранная. А где все? Пьют, знамо дело. Мама Полина не выдерживала, двойную смену на ферме отрабатывала. Ей скотину жалко было и совестно за баб. И папа тоже, как дурак, один в поле. Сутками. Потом медаль получил. Так с ним мужики, разобидевшись, не разговаривали. Мол, целовальник *оп. Отец переживал. Но с курса не сбился. Не за медаль вкалывал. За совесть!
Так вот, Андрей за совесть вкалывать не будет. Ему что? Зарплату платят – принесет. Не платят – не приносит. И не почешется, что есть-пить дети будут. Скотина его особенно раздражает. Навозом ему, деревенскому, пахнет. Хлопотно ему, видите ли. Он, видите ли, Полину и так дичью снабжает. Он, видите ли, полный холодильник рыбой затарил. Ему, видите ли, осточертела Полина со своими разговорами.
- Продавай свою скотину! – орет, - насто*издело уже все это! В три горла молоко жрешь! Только и дел, что огород, да хлев, да работа! Бабы молоко с фермы таскают, ты чего, самая умная? Сама не живешь, дай другим пожить!
Устал, бедный. Умучился! А парней на что учить? «Пусть в техникумах учатся. Это пока бесплатно!»
- И что им потом? Здесь, в деревне, подле тебя, дурака, сидеть, в вечной нищете?
- А и пусть сидят! Подумаешь, несчастье! Нет, пусть за Люськой в Москву едут, хаты за сто лямов покупают в три квадрата и радуются. Всю жизнь ипотеку платить за квартиру, где курице тесно, итить колотить! – орет.
Дверью хлопнет. В сердцах. И в тайгу сбегает. В место силы, сволочь такая.
А Полине где место силы искать? Здесь, у дома, ее место силы. В поле картофельном. В коровушке, в овечках. Курочки какие хорошие, сами пестренькие, толстенькие. Яйца порой о двух желтках, каждый день, да по яичку. На рынке десяток – сто рублей. Все копейка в дом.
А зачем Полине нынче эта копейка? Может, прав Андрей. Что она все время о накоплениях думает. Кому копить. Дети выросли, выучились, осели в городах. Сами деньги зарабатывают, чтобы ипотеки платить.
Вот, для них все! Каждые выходные парни приезжали. С девушками. Потом с женами. Скоро и внуков повезут. И каждый раз сумками вывозили продукты.
- Не могу пить молоко из магазина. Не молоко, а мел разбавленный. И творог пластмассовый. И мясо резиновое! – старший один раз пожаловался.
Ради них колотится Полина. И будет колотиться, пока не помрет. Раньше – для выживания. И теперь – для жизни. На ребят, кстати, обижаться грех. В дедушку ребята. Работы не боятся и не брезгуют, в отличие от папы. Приедут, джинсы свои скинут, в рабочее переоденутся, и к матери – на подмогу. Даром мясо не едят, как говорится.
Тоскуют по дому – сразу видно. Но… удобства городские крепко их держат. Да и девки из города. Для них это все – дикость. Они даже Полину козу боятся до одури, не говоря уж о поросятах. Баню не понимают. Жарко им. Дурочки молодые, что с них взять. Полина не обижается, главное, чтобы сыновей Полиных любили, а остальное – пустяки.
С отцом у парней отношения, как ни странно, замечательные. У них глаза блестят, как отца видят, от нетерпения. Уж сколько ночей они на той заимке провели… Воздух, говорят, богатый. Воля, говорят. Лес, рыбалка, радость, говорят. Тоже, вишь, место силы, слава богу, хоть про мать не забывают и от помощи не отлынивают.
- Мам, да отстань ты от бати, - объясняют, - ну такой он человек, что теперь. Не мучай ты его. Лучше бы сама с ним хоть раз в жизни порыбачила. Там, на озере, лебеди живут. Красивые! Нас нисколько не боятся. Там ягоды поспели на болоте. Съездила бы хоть раз, мама? Ну что ты, правда, все в землю носом…
В общем, такая ерунда получается. Полина, правда, стойко за свои убеждения держится и с позиции не сворачивает. Она уже давно привыкла к размеренному ходу своего существования, к вечным заботам, труду и круговерти «работа-дом-хозяйство». Она двести лет никуда от дома не отлучалась, и не собирается – ей нормально и комфортно в своем круговороте.
И тут – новость. Люська приезжает в «гости». Какие гости? «Юбилей Полинкин отмечать»
Этого только и не хватало.
Анна Лебедева