Худший суп, который я ел! – заявил свекор и демонстративно вылил его в раковину.
Мила подумала: «Не могу больше терпеть такое отношение. Если муж не вмешается, возьму дело в свои руки, тогда Вениамин Петрович попляшет».
Когда Станислав обмолвился о скором приезде отца, Мила не почувствовала тревоги. Вениамина Петровича она знала шапочно – старик обитал на другом конце страны, в семье старшего сына, куда перебрался доживать свой век. Дорога на свадьбу оказалась непосильной для его пенсии, и за десять лет брака с мужем Мила слышала его голос лишь несколько раз в телефонной трубке.
"Что ж, познакомимся ближе", – подумала она, приводя в порядок гостевую комнату. Специально для свекра Мила приобрела хрустящее свежестью постельное белье и мягкие, словно облака, тапочки. На обед она приготовила свою фирменную утку с яблоками, чей дразнящий аромат наполнил весь дом предвкушением.
Едва переступив порог, Вениамин Петрович скривил лицо в недовольстве:
– Фу, чем это у вас тут воняет? Неужто испортилось чего?
Мила не успела оправиться от первого удара, как Вениамин Петрович выразил недовольство скромными размерами комнаты, неудобным диваном и "дурацкими" тапочками. Но апогеем его возмущения стала злополучная утка с яблоками.
– Еда должна быть простой да сытной, чтобы мужика накормить, а это у вас тут какие-то финтифлюшки басурманские.
Перед сном Станислав, виновато поглядывая на жену, пытался оправдать отца:
– Прости, я не ожидал такой реакции. Папа всегда был не без ворчания, но с возрастом это, кажется, только усугубилось. Потерпи, пожалуйста, всего пару недель.
И Мила, стиснув зубы, терпела нескончаемый поток язвительных замечаний и придирок, для которых у Вениамина Петровича всегда находился повод.
– Готовить ты, невестушка, совсем не умеешь, у моей покойницы жены куда сподручнее получалось! И убираешься тяп-ляп, пыль на полках протерла для видимости, а под кроватью – целые залежи!
Однажды свекор с притворным любопытством поинтересовался:
– И что это за имя такое – Мила? Глупое какое-то.
– Это сокращенно от Людмилы, – сдержанно ответила невестка, стараясь сохранить остатки самообладания.
– Ах, так ты, значит, Людка? Ну, так и буду тебя звать, а то выдумала моду – Мила! Нечего тут выпендриваться, не царица!
– Я Мила, – отчеканила невестка, чье терпение, наконец, дало трещину. – Прошу вас называть меня так, как я вас прошу. Это элементарное уважение.
Свекор насмешливо прищурился, прожигая ее взглядом:
– Рано тебе еще об уважении рассуждать, не доросла ты до него!
Когда мучительные две недели визита подошли к концу, Мила с облегчением вздохнула, мысленно предвкушая долгожданную свободу: "Все почти кончено, осталось только брату мужа купить билет, проводить его в аэропорт, и мы снова заживем спокойно".
– Никакого билета я покупать не буду, и вообще, мы отца не ждем, – огорошил их по телефону деверь, его голос был полон усталой решимости. – Мы этого домашнего тирана много лет терпели, теперь ваша очередь.
– Если дело только в деньгах, мы сами его отправим, – попытался было возразить Станислав, чувствуя, как нарастает паника.
– Я не пущу его обратно. Он мне всю душу вымотал, жена чуть не ушла, дети домой идти не хотят, потому что там дед. Мы за эти две недели, наконец, пожили как люди. Так что оставляйте отца себе, если вышлете его в родной город, он станет бездомным. Мне все равно, как вы решите, в мой дом он больше не войдет!
Деверь, словно обрубив концы, бросил трубку, и сколько ни звони, в ответ – тишина, глухая, непробиваемая. Вскоре и вовсе заблокировал брата, словно тот был назойливой мухой.
– Неужели он оставит отца? Не может же он так… – прошептала Мила
Н, но внутри уже зрело тягостное предчувствие: Вениамин Петрович – это надолго, если не навсегда.
Свекор, выслушав сумбурный рассказ о перевороте в его жизни, растерянно замолчал. В этот миг он казался не злым деспотом, а обычным стариком, потерявшимся и беспомощным. Сердце Милы болезненно сжалось: «Как можно так бесчеловечно, словно от проказы, избавиться от родного отца?»
Но тут на лице Вениамина Петровича снова проступила привычная гримаса недовольства, и он отрезал:
– Да я и сам не больно-то рвусь! Невестка там стряпает хуже Людки, дети – невоспитанные поросята, так что я сам видеть их не желаю.
Глядя на это злое, сморщенное лицо, Мила вдруг осознала: теперь этот человек – ее ноша, ее крест. И внезапно перестала осуждать деверя с его бегством.
Преданный старшим сыном, Вениамин Петрович принялся отыгрываться на младшем и его жене с удвоенной силой. Убедившись, что его положение здесь прочно, он потребовал переоборудовать комнату по своему вкусу. Новая мебель, вычурная и дорогая, пробила брешь в семейном бюджете. Станиславу пришлось пожертвовать мечтой о новой машине, пустив в ход заветную заначку.
От невестки свекор требовал ежедневного кулинарного разнообразия, чтобы каждый день на столе красовалось новое, изысканное блюдо.
– Вчерашнее сами доедайте, я ем только свежее! – безапелляционно заявлял он.
Угодить привереде было практически невозможно. Вениамин Петрович без устали сравнивал стряпню Милы с кулинарными шедеврами покойной жены, а однажды и вовсе фыркнул:
– Может, тебе на курсы какие сходить? Женщина, не умеющая готовить, – это просто позор!
С этими словами он демонстративно подхватил тарелку борща и с отвращением понес ее к раковине.
Это стало последней каплей. Вскипев от обиды, Мила, глядя в нагло ухмыляющееся лицо свекра, отчеканила:
– Не нравится моя готовка – готовьте сами! Вот посуда, вот продукты, ни в чем себе не отказывайте!
Вениамин Петрович, казалось, только и ждал повода для скандала. Он тут же обрушился на невестку с бранью:
– Да кто ты такая, чтобы так со мной разговаривать?! Я – ветеран труда, уважаемый человек, двоих детей вырастил!
– Может, вы и были когда-то уважаемым человеком, а сейчас – просто старый брюзга, – отрезала Мила, не желая больше терпеть.
Мужу она объявила твердо:
– Я замуж выходила не для того, чтобы терпеть хамство и придирки. Я люблю тебя, но жить так не буду. Или ты что-то делаешь, или я ухожу.
Станислав попытался вразумить отца, но Вениамин Петрович стоял на своем, как скала:
– Сама виновата, Людка тоже язык не держала. В наше время к старикам относились с уважением!
В отчаянии Станислав пригрозил:
– Смотри, отправлю тебя обратно домой, останешься ни с чем!
Вениамин Петрович не испугался, лишь еще больше озлобился.
— Давай, кончай комедию ломать! Только и ждете, как бы от меня, старика, избавиться. Пока кормил-поил, одевал вас, был я нужен, а теперь, состарился — вон из дома? Что, сынок, чемодан собирать да на паперть идти?
Станислав, словно загнанный в угол зверь, беспомощно взглянул на жену. Мила безошибочно прочла в его глазах невысказанный ужас: если они сейчас отправят Вениамина Петровича восвояси, старший брат и пальцем не пошевелит, чтоб приютить отца. И тогда – улица, холод, голод…
"Ненавижу свою проклятую порядочность!" – с отчаянием подумала Мила и, махнув рукой, с досадой буркнула: — Ладно, оставайся, раз такой разговор.
И словно мстя за минутное колебание, за мимолетное желание избавиться от него, Вениамин Петрович развернул свой деструктивный театр в полную силу. Телевизор гремел до полуночи, выкрученный на предельную громкость, из холодильника исчезали самые лакомые куски, а Станиславу ежедневно читались нудные лекции о том, каким должен быть "настоящий" мужчина.
— Преподавать в университете — бабское дело! Мужик должен руками работать, а не штаны в кабинете протирать. Позоришь род! Розетку, небось, сам починить не можешь, мастера вызывал? Руки-то из задницы растут!
Мила, обычно сдержанная, не выдержала:
— Себя-то вы, надо полагать, к эталонам мужественности причисляете? Почему ж розетку сами не починили, герой вы наш?
— Это не мой дом, не мои обязанности, — отрезал Вениамин Петрович, сверкнув глазами. — Я свое отпахал, теперь вы обязаны меня холить и лелеять. И, кстати, давно пора постирать мои вещи, чего расселась? Живо за работу!
Когда Вениамин Петрович с победным видом вывалил перед ней гору грязного белья, Мила бросила на мужа умоляющий, красноречивый взгляд. Станислав, словно дрессированный пес, тут же подхватил ворох одежды.
— Сейчас постираю, папа.
— Стоять! Куда пошел? — гаркнул Вениамин Петрович, прищурившись. — Стиркой жена должна заниматься, для чего она еще нужна? Вижу, Людка тебя совсем под каблук загнала, но я из вас нормальную семью сделаю! Я покажу, как надо жить!
– Какая разница, кто нажмет на кнопки стиральной машины? – Мила пожала плечами, давно научившись отбрасывать оскорбительное «Людка», словно шелуху.
– Субординация должна быть в семье! Неужели тебя родители этому не учили? – прогремел свекор.
– Они учили меня не преклоняться перед тиранами, – отрезала Мила. – Так что стирать вам я не стану.
Вскоре стало ясно: Вениамин Петрович избрал ее на роль личного врага. Случайности множились с пугающей частотой. Вот он "случайно" пролил компот на ее любимое платье, а вот – запер дверь изнутри, заставив Милу барабанить в собственную квартиру долгих два часа.
– Ой, заснул, милочка, стар я стал, не слышу, – невинно оправдывался Вениамин Петрович.
Мила нутром чувствовала – никакой случайности тут нет. Как и в том, что суп, над которым она колдовала два часа, оказался пересолен до горечи. Свекор валил вину на ее "женскую забывчивость", но Мила знала – не обошлось без его грязных делишек.
Однако по-настоящему больно Миле стало от других слов. Стоило ей пожаловаться на усталость после работы, как Вениамин Петрович язвительно бросил:
– Да от чего тебе уставать-то? Ни ребенка, ни котенка. Вот были бы дети, тогда другое дело, тогда могла бы жаловаться. А так у тебя не жизнь, а малина. И вообще, чего тянешь с детьми? Тебе уже за тридцать, не молодеешь.
Кровь отлила от лица Милы, оставив лишь ледяной озноб. Вениамин Петрович ударил в самое сердце. Десять лет брака они со Станиславом мечтали о ребенке, но тщетно. Даже лучший врач в городе развел руками:
– "Препятствий нет, вы оба здоровы. Так бывает, не отчаивайтесь".
Мила храбрилась перед мужем, но в глубине души ее грызла уверенность: бездетность – ее вина. Со временем она научилась жить с этой болью, словно с занозой, и вот теперь ей ткнули ею прямо в лицо, напоминая о бессилии что-либо изменить.
Вениамин Петрович, уверенный в безошибочности своего удара, перешел в наступление:
– Женщина без ребенка – лишь тень, пустоцвет. Какой смысл в твоем существовании, если ты не познала радости материнства?
Мила, собрав волю в кулак, с ледяным спокойствием парировала:
– У вас двое детей, и оба бегут от вас, как от чумы. Не вам говорить о счастье быть родителем.
Улыбка сползла с лица Вениамина Петровича, и Мила ощутила слабый укол удовлетворения.
Слова свекра, словно заноза, засели в голове, отравляя каждый миг. Этот разговор стал самым болезненным из всех. Вениамин Петрович и без того выпил из Милы все соки. В последнее время она стала невыносимо чувствительной: малейший упрек вызывал слезы, от стресса подступала тошнота.
От стресса ли? Мила, стоявшая у раковины с горой грязной посуды, замерла, не замечая, как вода льется через край. Забыв перекрыть кран, она бросилась прочь из кухни.
Час спустя сомнений не осталось: обвинения свекра были не просто жестокими, но и несправедливыми. Теперь, с точки зрения Вениамина Петровича, в ее жизни появился смысл. Ее захлестнула волна ликующей радости, от которой перехватило дыхание. Но тут же ее сменил леденящий душу страх. В памяти всплыли слова деверя: «Дети не хотят приезжать домой, потому что там дедушка».
Неужели ее малыша ждет та же участь – отравленное детство, наполненное горечью и отчуждением? Нет, она не позволит свекру омрачить их семейное счастье! Впереди несколько месяцев, чтобы найти решение, и она обязательно это сделает.
Через несколько дней Вениамин Петрович потребовал отвезти его в поликлинику. Он вполне мог добраться на автобусе – остановка была прямо под окнами дома, – но, видимо, наслаждался возможностью помыкать сыном и невесткой.
Мила вызвалась сама, прекрасно понимая, что ей это только на руку. На полпути Вениамин Петрович заерзал в кресле, начал беспокойно озираться, словно что-то потерял, и наконец не выдержал:
– Куда это ты меня везешь? Поликлиника в другой стороне, – проворчал Вениамин Петрович, исподлобья глядя на невестку.
– Мы едем не в поликлинику, – отрезала Мила.
Машина остановилась у обшарпанной пятиэтажки, словно забытой временем.
– Выходим, – скомандовала Мила, и в ее голосе не было места для возражений.
Вениамин Петрович, готовый взорваться от негодования, то ли из любопытства, то ли поддавшись ее властному тону, молча последовал за ней. Поднялись по гулкой лестнице на последний этаж. Мила открыла дверь обшарпанной квартиры и жестом пригласила свекра войти.
– Ну и кто тут живет? – процедил Вениамин Петрович, оглядывая убогое жилище.
– Тут живете вы, – Мила протянула ему ключ. – Я больше не намерена терпеть дома скандалиста и ворчуна. Уходить я не собираюсь, поэтому переселяю вас сюда. Мы со Стасом будем оплачивать квартиру, об этом не беспокойтесь.
Вениамин Петрович на мгновение опешил, но тут же скривил губы в язвительной усмешке.
– Избавиться решила? Старый отец, как кость в горле, да? Хотите запрятать меня подальше, на пыльную полку, и забыть, как ненужную вещь.
– Вы сделали все, чтобы это случилось. Я была готова принять вас в нашем доме, даже смириться с некоторыми неудобствами, но вы предпочли превратить нашу жизнь в ад. Если вы не в состоянии жить с другими людьми, живите один, хотя бы не отравляйте своим ядом окружающих.
Мила направилась к двери, бросив на прощание:
– Вещи ваши я привезу.
В ответ – лишь тягостное молчание.
– Как ты могла просто увезти отца? – воскликнул Станислав, когда Мила рассказала ему обо всем.
– Твой родной сын вообще вышвырнул его из дома, – напомнила Мила. – Мы обеспечим ему уход, но жить с нами он не будет. Я не хочу, чтобы наш ребенок с детства считал такое поведение нормой.
– Он все-таки мой отец, – упрямо твердил Станислав.
Мила, взмахнув рукой в сторону двери, будто отсекая все возражения, предложила:
– Раз так сердце болит, поезжай, привези его.
Станислав, получив неожиданное разрешение, словно запнулся о собственные мысли. Мила, выждав момент, словно давая ему шанс передумать, холодно подвела черту:
– Ты знаешь, я поступила верно. Твой отец сам вычеркнул себя из нашей жизни, отказался от семьи, детей, внуков. Возраст – не индульгенция, за ошибки приходится платить. Рано или поздно.
Мила держала слово. Каждый месяц исправно оплачивала квартиру свекру. Она не препятствовала визитам Станислава, его заботе о старике, но условие оставалось незыблемым: Вениамин Петрович не должен переступать порог их дома.
Этот обет она нарушила лишь однажды, когда на свет появилась Варя. Вениамин Петрович, робко напросившись в гости, принес внучке незатейливую погремушку. Его смиренный вид, печать старости на лице неожиданно тронули Милу. Она сама пригласила его к столу.
– Наваристый какой, – похвалил Вениамин Петрович суп, заставив невестку замереть от изумления. – Я, собственно, вот что хотел сказать… Может, помощь нужна с Варей? Я бы пожил у вас, присмотрел…
"Видать, не мёд одному, назад рвется," – мелькнула мысль у Милы, полная жалости и сомнения.
– Попробовать можно, – тихо ответила она, – но если старое вернется, то…
Она не договорила, но Вениамин Петрович понял ее без слов и покаянно кивнул.
– Тогда снова в изгнание. Буду паинькой, Милка, обещаю.
И в этот раз, вопреки голосу разума, Мила ему поверила. Может, и зря? Зерно сомнения уже проклюнулось в ее сердце, бросая тень на хрупкую надежду.