Продолжаем читать сокращённую версию мемуаров Александра Сергеевича Яковлева «Цель жизни. Записки авиаконструктора».
Война у порога
В начале 1939 года в Овальном зале Кремля состоялось большое правительственное совещание, на которое пригласили всех, кто проявил себя как авиационный конструктор или изобретатель, в том числе и меня — как одного из авторов отечественных спортивных самолётов. Это было моё первое участие в столь ответственном мероприятии. Некоторые пришли с чертежами, схемами и диаграммами, среди приглашённых были не только представители авиационной промышленности, но и инженеры с лётчиками ВВС. В зале находились М.М. Каганович, В.Я. Климов, А.А. Микулин, С.В. Ильюшин, Н.Н. Поликарпов, А.А. Архангельский, М.Н. Шульженко и другие. В президиуме — И.В. Сталин, В.М. Молотов, К.Е. Ворошилов. Совещание вёл Молотов, вызывая конструкторов по списку, и каждый должен был рассказать, над чем работает, и поделиться своими ближайшими планами.
Один за другим выступали конструкторы, а Сталин в это время расхаживал по залу, курил трубку и делал вид, будто не участвует в обсуждении, однако иногда внезапно подавал реплику или задавал вопрос, точно подслушав суть. Особенно запомнилось, как начальник НИИ ВВС Филин настойчиво отстаивал идею широкого строительства тяжёлых четырёхмоторных бомбардировщиков Пе-8, тогда как Сталин настаивал на массовом выпуске двухмоторных Пе-2. Пе-8 запустили в серию на одном заводе параллельно с Пе-2, но уже в ходе войны к вопросу вернулись, и завод стал выпускать только Пе-2 — лёгкие тактические фронтовые бомбардировщики, нужные фронту.
Неожиданно Молотов назвал мою фамилию. Я и не предполагал, что придётся выступать перед такой авторитетной аудиторией, перед руководителями партии и правительства. Но делать было нечего. Я поднялся, подошёл к краю стола президиума, откуда говорили предыдущие конструкторы, и рассказал о своих работах по учебно-тренировочным самолётам, а также высказал мнение о причинах отставания нашей авиации. Я искренне говорил то, что знал и думал.
В ходе совещания встал вопрос о секретности: не утекают ли сведения о нашей авиации за границу, как охраняется государственная тайна в научных учреждениях. Вдруг Сталин спросил, как обстоит дело с этим в ЦАГИ и кто там начальник. Нарком Каганович ответил, что Шульженко, он здесь присутствует. Михаил Никитич, бледный от волнения, поднялся с места. Сталин погрозил ему пальцем и сказал: «Имейте в виду, вы за это отвечаете». В завершение нас вновь призвали обдумать создавшееся положение и, не стесняясь, внести предложения по обсуждавшимся вопросам.
Участие в кремлёвском совещании взволновало не только меня, но и весь наш тогда ещё небольшой коллектив. Незадолго до этого мы в инициативном порядке построили быстроходный двухмоторный разведчик и приступили к его лётным испытаниям. Машину, показавшую отличную скорость — 560 километров в час, — испытывал Пионтковский. Ею заинтересовались. На аэродром прибыл начальник ВВС, герой испанской войны Яков Владимирович Смушкевич. Он посмотрел полёт, машина ему понравилась, и он пообещал доложить о ней Сталину. Вскоре он это сделал. О самолёте узнало правительство, и нас начали торопить с испытаниями. Сначала мы хотели использовать его как тактический разведчик, но под давлением военных приспособили к роли фронтового бомбардировщика. Так появился ББ — ближний бомбардировщик.
После первых испытательных полётов, когда стало ясно, что ББ значительно превосходит другие самолёты этого типа, меня вызвали к И.В. Сталину — это было 27 апреля 1939 года. С момента знакомства с ним на Тушинском аэродроме прошло несколько лет, за это время я видел его только на официальных заседаниях, но теперь шёл по личному вызову. По дороге мысленно представлял себе встречу, пытался угадать вопросы и обдумать ответы. В Кремле, поднимаясь по лестнице с красной ковровой дорожкой, я с волнением вошёл в секретариат. Секретарь предупредил: «Товарищ Сталин назначил на шесть, сейчас пять сорок пять, подождите». Ровно в шесть меня пригласили в кабинет. Там были Сталин, Молотов и Ворошилов, они тепло поздоровались. Первое впечатление от кабинета Сталина запомнилось на всю жизнь — поразили его исключительная простота и скромность.
Когда я вошёл в кабинет, волнение сразу не прошло, но постепенно стало утихать — ровный голос и размеренная походка Сталина действовали успокаивающе. Он начал расспрашивать о работе и новой машине, и по мере перехода к техническим деталям, в моей родной стихии, я освоился, перестал стесняться и уже свободно отвечал на вопросы. Сталин, Молотов и Ворошилов проявляли живой интерес к нашему ББ и удивлялись, как удалось при тех же двигателях и бомбовой нагрузке превзойти по скорости СБ. Я объяснил, что дело в аэродинамике, в научном прогрессе за пять лет и в том, что наша машина легче. Сталин ходил по кабинету, удивлялся и повторял: «Чудеса, просто чудеса, это революция в авиации». Было решено запустить ББ в серийное производство.
После обсуждения вопросов дальнейшей работы нашего конструкторского бюро Ворошилов что-то написал на листке, показал Сталину, и тот, прочитав, кивнул. Ворошилов зачитал ходатайство перед Президиумом Верховного Совета СССР о награждении меня орденом Ленина, автомобилем ЗиС и премией в 100 тысяч рублей, и все трое тут же его подписали. Это было совершенно неожиданно, я растерялся и, кажется, даже не поблагодарил, но, опомнившись, сказал, что работал не один, а целый коллектив, и награждать одного меня было бы несправедливо. Сталин ответил, что нужно немедленно представить список сотрудников, чтобы наградить их тоже. Со мной дружески попрощались и пожелали успехов.
Я вернулся из Кремля довольно поздно. Мать знала, где я был, но, видя моё возбуждённое состояние, ни о чём не стала расспрашивать, а я и сам не сказал, что меня собирались наградить орденом Ленина — зачем говорить раньше времени. Всю ночь я ворочался, перебирая в памяти происшедшее, и только под утро задремал. Просыпаюсь — мама стоит и плачет. С испугом спрашиваю, что случилось, а она: «Вот, от людей последняя узнала!» Оказалось, утром, пойдя за молоком, она встретила лифтершу, которая и поздравила её с наградой сына. Потом мама нашла газету, прочитала — и расплакалась от радости и обиды, что я ей ничего не сказал. Утром на заводе я составил список сотрудников, которых считал достойными награды. Весь день принимал поздравления, а вечером, утомлённый, сразу заснул.
Однажды меня разбудили звонком: из секретариата Сталина просили срочно перезвонить — он хотел поговорить лично. Я набрал номер и услышал его голос: он заметил, что в списке награждённых нет летчика, но, услышав, что тот представлен к ордену Ленина, сказал: «Ах, верно, это я пропустил», и поинтересовался, как дела. Я ответил: «Хорошо, товарищ Сталин», но, волнуясь, не поблагодарил за награду. Он попрощался, пожелав успеха. В другой раз, работая с Виктором Алексеевым, я получил звонок от секретаря Сталина Поскребышева, который сообщил, что за мной выслали машину. Меня доставили на Старую площадь и провели в пустую комнату с диваном, накрытым круглым столом и недопитым чаем.
К волнению добавилась растерянность: я не понимал, где нахожусь и что будет дальше, пока не вошел Сталин, пожал руку, поинтересовался здоровьем и пригласил присесть. Разговор оживился, он задал вопросы о зарубежной авиации, поразив меня своей осведомленностью. Сталин спросил, почему на истребителях «Спитфайр» стоят мелкокалиберные пулеметы, и, согласившись с моим ответом, отметил, что мало иметь пушку — нужен и подходящий двигатель. Он поинтересовался моим мнением о работе конструктора Климова и возможности установки пушки Шпитального. Я ответил, что работа интересная и полезная, и что не занимался истребителями, но счел бы такую задачу честью. «Вот подумайте над этим», — сказал Сталин.
Сталин взял меня под руку, ввел в зал, усадил в президиуме рядом с собой и продолжал разговор, пока я с волнением вслушивался в выступления о трудностях с серийным производством СБ и повышением его скорости. В зале были Ворошилов, Каганович, Архангельский, Окулов, Кобзарев и другие знакомые мне специалисты и военные. Я опасался, что меня попросят выступить, но обошлось. Минут через пятнадцать Сталин увел меня обратно, угостил чаем и фруктами и, вернувшись к теме истребителя, спросил, возьмусь ли. Я ответил: «Подумаю». Он пожелал успеха, добавив уже на прощание: «А все-таки дураки англичане, что пренебрегают пушкой».
В то время у немцев уже был истребитель «Мессершмитт-109» с 20-миллиметровой пушкой, и, видимо, это не давало покоя Сталину, который стремился не ошибиться в выборе вооружения для наших самолетов. Меня вновь вывел тот же военный, но обратно на завод не сопровождал. Осмыслив всё, я понял: положение с самолетом СБ вызывало серьёзную тревогу, и власть всё больше смотрела в сторону молодых конструкторов.
Вскоре нас вновь вызвали в Кремль — теперь уже для обсуждения конкретной работы. В большой приемной собрались и ветераны, и молодежь: Лавочкин, Ильюшин, Флоров, Таиров, Климов, Микулин, Шевцов и другие. По списку нас вызывал секретарь Сталина Поскрёбышев. Когда дошла очередь до меня, я был готов: у меня уже было поручение подумать о создании истребителя с мотором Климова.
В кабинете, кроме Сталина и наркома Лазаря Кагановича, были Ворошилов, Молотов, кто-то из членов Политбюро и заместитель начальника ВВС Филипп Агальцов. Сталин спросил, надумал ли я делать истребитель с двигателем Климова. Я ответил утвердительно, добавив, что уже получил все данные, и наше КБ готово к работе. Я назвал предполагаемые летные характеристики истребителя и сообщил, что он будет вооружён 20-миллиметровой пушкой и двумя пулемётами. Сталин одобрил, но предупредил, что такой же заказ дан и другим конструкторам, и победит тот, кто быстрее и лучше выполнит задачу. На вопрос о сроках он предложил сделать машину к Новому году. Я заметил, что американцы тратят на это два года, но Сталин перебил: «А вы разве американец? Покажите, на что способен русский инженер… тогда пригласим на чай».
В конце июля 1939 года Сталин позвонил и предложил мне встретиться с летчиком Сергеем Прокофьевичем Денисовым, командиром истребителей И-16, воевавшим в Испании и Монголии. В беседе Денисов подробно рассказал о воздушных боях с немцами и японцами, сравнил характеристики и тактику разных истребителей, отметил слабость И-16 из-за малого калибра и разноса пулеметов, а также поделился впечатлениями от разговора со Сталиным, поразившего его глубоким знанием авиации и вниманием к вопросам вооружения и тактики воздушного боя.
Ещё в 1937 году, опираясь на опыт войны в Испании, Сергей Прокофьевич Денисов по собственной инициативе направил руководству ВВС и авиапромышленности докладную записку с критикой недостатков И-16 и «Чаек», но она была проигнорирована, и в боях на Халхин-Голе те же проблемы вновь дали о себе знать. Вернувшись из Монголии, он рассказал об этом Сталину, который, возмутившись бездействием, потребовал письменные предложения и лично вызвал наркома авиационной промышленности Лазаря Кагановича, устроив ему разнос за равнодушие. Затем Сталин порекомендовал Денисову наладить прямой контакт с конструкторами Лавочкиным, Микояном и со мной. В своих замечаниях Денисов подчеркивал, что деление истребителей на маневренные и скоростные ошибочно, наши самолеты нуждаются в радиосвязи и более мощном, грамотно размещённом вооружении, и я постарался максимально учесть всё это при создании нашего первого истребителя.
В конце 1939 года, когда наш скоростной бомбардировщик ББ запускался в серийное производство, меня на заводе разыскал Александр Поскребышев и соединил по телефону со Сталиным, который спросил, будет ли готов истребитель в декабре, и, услышав подтверждение, ответил: «Ну что же, чашка чая за мной». Подобные звонки, без сомнения, получали и другие конструкторы, а записка Сталина к мотористу Владимиру Климову с требованием срочно прислать двигатели для моей машины лишь подтверждает, насколько пристально партия и правительство следили за перевооружением нашей авиации.
Наш коллектив с огромным энтузиазмом трудился над созданием истребителя, воплощая мою давнюю мечту, зародившуюся ещё при виде машин Поликарпова. Мы работали в тесной связи с мотористом Владимиром Климовым, который специально для нашего самолёта спроектировал двигатель с возможностью установки пушки в полом валу редуктора, что избавляло от необходимости синхронизировать огонь с вращением винта. Мы с Климовым твёрдо решили уложиться в срок, и всё шло как по маслу: макет двигателя поступил задолго до настоящего, и вскоре машина уже стояла в сборочном цехе — с установленными моторами, пушкой, пулемётами, оборудованием и приборами. Мы не сомневались, что успеем.
В октябре 1939 года, на завершающем этапе работы над истребителем, меня неожиданно включили в авиационную комиссию торговой делегации во главе с Иваном Тевосяном для поездки в Германию с целью ознакомления с их авиационной техникой. Я сильно разволновался, ведь предстояло оставить машину в самый ответственный момент, и попытался убедить наркома обороны Климента Ворошилова, что уезжать мне нельзя. Он ответил, что настоящий руководитель должен иметь помощников и что решение о моей поездке окончательное, заверив, что я успею вернуться к выводу самолета на аэродром. На следующий день мы отправились через Прибалтику в Берлин, где я провёл месяц, увидев многое, что оказалось полезным для конструктора.
Остальные части доступны по ссылке:
Теперь вы знаете немного больше, чем раньше!
Подписывайтесь на канал, ставьте лайк!