Вздохнув, я принялась разбирать сумки из супермаркета, рассовывая продукты по шкафам и холодильнику. Мужчины моей семьи, героические покорители диванных подушек, кажется, намертво приросли к своим креслам перед телевизором. Опустошив пакеты, я с глухим стуком бросила их в мусорное ведро и обессиленно рухнула на табуретку. Ноги гудели, словно я неделю крутила педали велотренажера. В голове пульсировала мысль: еще успеть бы к Нинке в больницу…
А эти… восседают, словно падишахи, ждут, когда им яства поднесут! Леню я еще понимаю, у мужа заслуженный выходной, имеет право на ленивое блаженство. Но Пашка-то! Взрослый лоб, а все к мамке на обед бегает, хоть и живет в своей берлоге.
— Света, ну ты чего там возишься? — проворчал голос из гостиной. — Обед-то будет сегодня? Мы тут, знаешь ли, проголодались не на шутку.
Я лишь фыркнула в ответ. "Проголодались" они! А я, значит, как загнанная лошадь, не устаю? Поднялась, нашарила в шкафу кастрюлю, которую, между прочим, вчера сама же и отмыла до блеска. Не царское это дело, видимо.
— Света, ну сколько можно? — Леня уже маячил в дверях. — Пашка вон, бедняга, с голоду помирает.
Я молча вперила в него взгляд, полный невысказанного укора. Пятьдесят восемь мне, две операции за прошлый год, целую неделю как белка в колесе – работаю, мужа обслуживаю, о больной подруге пекусь… И вот она, благодарность! Удобная жена, не иначе.
И тут меня словно током прошило. Сегодня ведь… особенный день! Тихо так, с нажимом говорю:
— Леня, а ты знаешь, что сегодня за день?
— Суббота, — буркнул он, глядя на меня как на юродивую.
— Нет, — усмехнулась я. — Тридцатое апреля сегодня. Ничего не екает в памяти?
— А чего должно екать? — он озадаченно почесал затылок.
— Тьфу на тебя, Леня! У меня день рождения сегодня! — я с грохотом водрузила кастрюлю на стол. — Пятьдесят восемь лет твоей жене стукнуло! Забыл, да?
Леонид побагровел, словно рак на мелководье, и выдавил:
— Ну и чего орать-то? Сама-то не напомнила с утра!
— А, так это я виновата, получается? Что ты у меня такой беспамятный?
— Мам! — на кухню ворвался Пашка. — Ты чего тут раскричалась?
— У мамы, оказывается, день рождения, — пробормотал Леня виновато. — Вот она и взбеленилась.
— День рождения? — Пашка выпучил глаза. — Сегодня? Ой… Ну, это… С днем рождения, что ли.
Вы представляете? Это презрительное «что ли» резануло по сердцу, словно ржавым ножом. В висках запульсировала обида. Неужели я для них всего лишь кухонный комбайн? Бесперебойная модель «мама-жена» с пожизненной гарантией?
— С днем рождения, — Леня неловко подтолкнул Пашку локтем. — Мы… это… помнили. Просто не с утра же поздравлять. Хотели вечером… Ты пока там чего-нибудь на обед сообрази, а вечером мы тебя… ну, поздравим как следует. По-настоящему.
По их бегающим глазкам я сразу поняла: врут, как сивые мерины! Сейчас думают, как задобрить психованную бабу, чтобы она обед сварганила. А там, глядишь, и отмажутся как-нибудь… Цветочек с клумбы сорвут или конфетку из заначки подсунут.
— Вон отсюда! — рявкнула я так, что они подскочили, словно ужаленные. — Никакого обеда! Вообще ничего не будет! Забудьте про еду, про стирку, про уборку! Хватит! Я сыта по горло!
Я ушла в комнату, рухнула на диван, и вдруг почувствовала, как с души спадает камень. Сижу себе спокойно, пью чай с конфеткой. Леня с Пашкой исподтишка поглядывают на меня из коридора волками, потом начинают шептаться и, крадучись, подползают ближе.
— Свет, ну прости, а? Ну, замотались, забегались…
Я смотрю на них и понимаю: не дошло до них, что я оскорбилась не из-за забытого дня рождения, а от того, что мне все это до чертиков надоело!
— Моя подруга Нинка в больнице лежит, — говорю я спокойно, хотя внутри все кипит. — Знаете, почему? Потому что у нее муж – почти как у меня, штаны на диване протирает. И два сына – такие же оболтусы, как ты, Паша. И она все тянула, пока от стресса не слегла. Вот лежит теперь Нинка в больнице. А я смотрю на нее и думаю: меня туда тоже скоро увезут. Потому что не бывает так, чтобы человек пахал, как трактор, и ничего не сломалось.
— Ой, ну вот, старая песня, — Паша демонстративно закатил глаза.
— Ах вот как! — Меня словно кипятком ошпарило, я даже подскочила. — Это ты хамить научился? Интересно, а белье стирать ты тоже теперь умеешь, герой? Унитаз драить не забываешь, сынок?
— Мам, ну чего ты опять заводишь? — Пашка инстинктивно попятился. — Опять про свою Нинку, ну мы-то тут при чем?
— А при том! — Я уперла руки в боки, грудь колесом. — Знаете, сколько раз я за последний год в лежку пластом лежала? Трижды температура за сорок, и все три раза сама себя из могилы вытаскивала. Хоть раз кто-то из вас мне чаю принес? Супчику? Таблетку подал? Хоть раз посуду помыли, пока я встать не могла? Да вы даже не заметили, что я умираю! Ходили мимо, как мебель, и только требовали: «Где ужин? Почему рубашка не поглажена?»
— Да ты чего… — Леня смотрел на меня, как на привидение. — Мы же все понимаем… Ну… работа, все дела… Ты же должна понять…
— Я понимаю только одно, — говорю, а меня всю трясет от обиды и злости. — Я понимаю, что вам важен только ваш собственный комфорт, что я должна быть удобной женой, прислугой и матерью в одном флаконе. А то, что я скоро копыта откину от такой жизни, это, по-вашему, мелочи, издержки производства. Всё, мужики. Мои полномочия окончены. Каждый сам себе готовит, стирает и убирает.
— Да ты… — Леня побагровел и задыхался от возмущения. — Ты вообще жена или кто?
— Правильно, папа! — Пашка аж подпрыгнул от восторга. — Что за бред? Женщина должна…
— Если ты не хочешь выполнять свои… женские… обязанности… — Леня топнул ногой, как маленький ребенок. — То на кой черт ты вообще тогда…
— А мне вот интересно, — говорю я, процеживая каждое слово сквозь зубы. — А твои-то обязанности какие, позволь узнать? Десять лет назад кран на кухне починил, и теперь герой? А этот!
Я ткнула в Пашку пальцем, словно в нашкодившего котенка.
Всё...хорошие мои!- С этой минуты делаете всё сами..а я пойду отмечать своё день рождение,про которое забыла!
Лёня смотрел на меня так, словно я свалилась с другой планеты. Я видела, как в его голове, словно ржавые шестерни, с трудом проворачиваются мысли, отказываясь принять новость о взбрыкнувшей жене.
— Ну-ну, — пробормотал он, отступая вглубь квартиры, словно я была заразной.
А я осталась сидеть, погружаясь в непривычную пустоту. Чем бы мне заняться? Этот вопрос казался чужим, словно из прошлой жизни. Сколько лет я уже не задавала его себе? Десять? Пятнадцать? Господи, неужели это и есть все?
Впереди маячили внуки, безликая пенсия, а потом… небытие. А где же я? Жила ли я когда-нибудь для себя? В юности рисовала акварелью закаты, потом, когда Пашке было восемь, летала на танцах, словно птица. А потом… колесо завертелось, унося меня все дальше от себя.
На кухне раздался грохот, стих, затем снова, еще громче.
— Свет! — донеслось из кухни. — А где у нас… штука эта, сковородку чем хватать?
— Прихватка около плиты, — отозвалась я, стараясь сохранить спокойствие.
— А где точно?
— А ты поищи хорошенько!
— Нашел… Тьфу, обжегся!
Раздался звон, дребезжание и оглушительный грохот. Я плотнее прижалась к спинке кресла, отвернувшись от двери. Если сейчас пойду спасать положение, то все, прощай, свобода. Снова стану вечной Золушкой на побегушках.
Спустя томительное ожидание в дверях возник Паша, словно неприкаянный дух. Помявшись с ноги на ногу, пробормотал:
— Мам, тут такое дело… футболка немного пострадала. Нельзя ли ее реабилитировать в стиральной машине?
— Ванная – твой верный союзник, порошок – на полке, словно трофей над полем брани, — отозвалась я с улыбкой.
— Ты всерьез отказываешься от подвига? — Пашкин лоб омрачился тучей. — Это же абсурд, женское бремя!
— Вообрази, — я склонила голову, словно прислушиваясь к внутреннему голосу, — не женское, а общечеловеческое. И ты, будучи человеком, просто обязан владеть этим искусством.
Паша еще немного постоял, переминаясь, и исчез. А через полчаса кухню пронзил вопль Леонида, полный отчаяния:
— Света! Чем суп ворочать?! Ковшом?!
— Сковородой, — прозвучал мой ответ, — и желательно по собственной голове, для просветления!
— Что ты несешь?!
— Чем угодно ворочай, хоть бубном! — взревела я. — Не мое собачье дело!
Леня что-то пробурчал вполголоса, но возражать не посмел.
К вечеру меня осенило, как прекрасна жизнь, когда можно просто раствориться в диване и заниматься тем, что душе угодно. Я извлекла из недр шкафа старый альбом, отыскала верный карандаш и принялась за наброски… И душу наполнил такой неземной покой! Я рисую, творю что-то исключительно для себя, для услады сердца!
Да уж, денек выдался – настоящее пиршество абсурда!
<p>На следующее утро характер у Лени словно прорезался сквозь тонкую пленку благодушия. Он вплыл в комнату, словно трагический актер на подмостки, и застыл в центре, заламывая руки.
– Я умираю от голода! – провозгласил он тоном, достойным Шекспира.
– Искренне сочувствую, – отозвалась я, пожимая плечами, словно равнодушная богиня.
– Это просто возмутительно! – взвыл Леня, вкладывая в голос всю мощь оскорбленного самолюбия. – Что ты за жена такая?! Нормальная женщина должна…
– Опаньки! – я фыркнула, словно выпустила пар из перегретого чайника. – Любезный, а нормальный муж, по-твоему, что должен?
– Я деньги зарабатываю! – Леня ударил себя кулаком в грудь, словно Тарзан, защищающий свою территорию. – Я ремонт сделал! Я…
– Ремонт? – меня затрясло от негодования. – Ты нанял бригаду пятнадцать лет назад! И это твой подвиг Геракла?!
– Ну, вообще-то… – он сбавил тон, словно прикручивая громкость на старом магнитофоне. – Я работаю… деньги приношу…
– И я работаю, – спокойно парировала я. – И на мою зарплату еще твоя мама живет, Леня, которой ты даже копейки не даешь.
– Мама! – Пашка возник в дверях с мятой кучей белья, словно призрак нестиранного прошлого. – У меня тут футболка помялась…
– Так погладь, – невозмутимо предложила я.
– Я не умею! – взвыл Пашка, словно его лишили последнего куска пирога.
– Знаешь, – я повернулась к нему, – меня тоже никто не учил. Я просто брала и делала.
Затем поднялся какой-то переполох, хаос закрутился в вихре нелепости. Леня вдруг метнулся к шкафу, натянул рубашку и брюки, словно собирался на бал. Потом плескался в ванной, словно пытаясь смыть с себя грехи нерадивого мужа. И вдруг – вот это поворот! – триумфально водрузил на стол коробку с тортом.
— Света… — пробормотал он виновато. — Выходи. Мы тебя поздравить хотим. Ну, это… нормально.
— Очухались, как сонные мухи, — огрызнулась я. — А вы вообще помнили, что у вашей матери и жены день рождения? Или решили в последний момент праздник изобразить?
— Светуль, ну ты чего сразу… – заныл Леня. — Мы правда хотим исправиться, гостей позвали…
— Гостей? — я чуть не поперхнулась воздухом. — В девять вечера? А у нас дома свинарник, кухня не мыта, я как чучело…
— Ну, мы… Это… немного друзей, только мужики…
И тут до меня дошло. Они думают, что мама Света сейчас все разрулит, приберет, поможет, примет гостей, пирогов напечет… Ага, размечтались! Пусть лучше отправятся прямиком в дремучий лес!
Резко натянув джинсы и рубашку, я схватила сумку, телефон и решительно зашагала к выходу. Леня уставился на меня с ужасом в глазах:
— Ты куда?
— К сестре, — бросила я через плечо. — Она, в отличие от некоторых, про мой день рождения не забыла, поздравила еще вчера, сегодня на тортик зовет.
— Но… но… — Леня сник, как воздушный шарик. — Как же…
— А вот так! — рявкнула я. — Принимай гостей, веселись, отмечай, а у меня свои планы!
У Марины я проторчала целую неделю. Леня названивал раз пять, потом, поняв, что трубку я не возьму, сдался. Паша бомбардировал сообщениями:
«Ну, мам, ты чего?»
«Ты серьезно так обиделась?»
«Мы соскучились, возвращайся!»
И ни единого слова о том, что они что-то поняли, осознали… Ни проблеска раскаяния.
В воскресенье я засобиралась домой. Повернула ключ в замке, а изнутри будто рой пчелиный вырвался – шум, гам, гогот. Оказалось, Пашка, пока меня не было, решил к отцу перебраться – с бытом, видите ли, сам не справляется. И вот сидят теперь вдвоем, а вокруг – осколки их пиршества: грязная посуда, немытые полы, пустые бутылки, картонные коробки из-под пиццы. И посреди этого хаоса – они, футбол смотрят, будто так и надо.
— Что уставились? — весело, но с какой-то злой искоркой спросила я.
— Мам, — выдавил Пашка, словно провинившийся школьник. — Ты… вернулась?
— Я за вещами, — уточнила я, проходя в комнату. В душе теплилась надежда, но глаза видели только подтверждение худших опасений.
За неделю у Марины я многое передумала. Решила: если мои мужчины не прозреют, не захотят меняться – разведусь и начну жизнь с чистого листа. Хватит быть тенью, прислугой без права голоса. Поэтому и пришла – забрать свои вещи, морально готовясь к войне.
— За вещами, значит, — Леня скривился, будто лимон съел. — То есть, ты уходишь? К этой своей сестрице-разведенке?
— Вы тут за неделю в грязи утонули, квартиру в свинарник превратили, а теперь пытаешься Маринку задеть? — усмехнулась я, чувствуя, как поднимается волна гнева.
— Она тебя околдовала! На меня натравила! — взвыл Леня, словно его ужалили.
— Такие выводы, — я задумчиво стянула шарф с шеи, словно удавку. — Ты делаешь из того, что у меня появилось мнение, отличное от твоего? И только теперь ты соизволил заметить, что я – отдельный человек, а не часть квартиры, кухни и списка покупок?
Я бросила взгляд на Пашку – он понуро сидел, опустив голову, словно провинившийся школьник.
— Чего ты хочешь? — вдруг прошептал Леня, едва слышно, словно боялся нарушить зыбкую тишину.
Вот так, шепотом, словно выталкивал слова из самой глубины души.
— Что нам сделать?
— Неужели не понимаешь? — усмехнулась я, в которой сквозила горькая ирония. — Я хочу, чтобы вы, два взрослых мужчины, перестали видеть во мне лишь домашнюю утварь, бесплатную прачку и кухарку. Я хочу, чтобы вы разделили со мной бремя домашних забот.
Леня резко вскочил, словно его ужалила пчела.
— Да что за чушь! — взревел он, распаляясь от негодования. — Что за бабские замашки! Я вкалываю как вол, прихожу домой вымотанный, а ты мне – полы мыть?! Это вообще нормально?!
— Я тоже работаю как вол, — тихо ответила я, стараясь не поддаваться его ярости. — И возвращаюсь домой, обессиленная. Но для тебя и твоего драгоценного сына это, видимо, не считается.
— Нормальная женщина никогда бы такого не устроила, — прошипел Леня, словно ядовитая змея. — Никогда бы не бросила родную семью!
Тут уж и мое терпение лопнуло. Удобная жена решила показать зубы. Да.
— Выбирайте, — отрезала я, глядя им прямо в глаза. — Либо вы оба начинаете брать на себя часть обязанностей по дому, либо я ухожу. Я люблю вас, но больше не могу позволить этой любви высасывать из меня все соки, превращать в загнанную лошадь. Я имею право чувствовать себя женщиной, а не бесправной прислугой. Выбирайте.
Муж и сын обменялись взглядами, в которых читалась растерянность и осознание надвигающейся катастрофы. В их переглядывании я увидела, что загнала их в угол, лишила привычного комфорта…
Три месяца пролетели, словно в тумане перемен. Жизнь изменилась, не сразу, как восход солнца, а постепенно, как распускающийся бутон.
Леня, ворча, словно старый медведь, теперь сам усмиряет непокорные складки на рубашках, отмывает полы до блеска, и, о чудо, даже осилил чистку ванной! Пашка, герой нашего времени, научился жарить яичницу, и однажды, с риском для кухонной утвари, сотворил щи. Кастрюля пала смертью храбрых, но таков путь к кулинарным вершинам!
А я… Я обрела три дня свободы от бытовой рутины. Снова взяла в руки кисти, гуляю по улицам, вдыхая свежий ветер перемен, и наслаждаюсь обществом сестры.
И день рождения… Мы отметили его, вопреки всему. И, знаете, он стал одним из самых счастливых в моей жизни. Потому что я, наконец, почувствовала себя не загнанной лошадью, а женщиной, любимой женой и матерью, окруженной заботой и теплом.