— И что? Ты вот так меня бросишь из-за какой-то премии?! — в голосе Жени звучало отчаянное неверие.
— Не из-за премии, Женя. Из-за предательства, — ответила я, стараясь сохранить внешнее спокойствие, хотя внутри бушевала буря.
Знаете, как это бывает? Правда всегда просачивается в щели обыденности. Шла мимо кухни, а там — обрывки мужского разговора. Громкие голоса, приправленные сальными смешками и их извечными прибаутками. Вроде бы и не подслушиваешь, просто проходишь мимо, и тут они – слова, словно ядовитые дротики, пронзают насквозь.
— Ну а премию-то куда пристраиваешь? — донесся голос Витьки, мужа моего дружка-недотепы.
Уж Пенсионер с вечными прожектами, неисправимый фантазер.
— А никуда! — расхохотался мой Женя. — Все на себя любимого трачу.
Я замерла, словно громом пораженная, не дойдя до кухонного порога. Сердце колотилось, как испуганная птица, в ушах шумело, словно морской прибой. Боже, что он несет?
— Татьяне-то ничего не сказал? — удивился Витька. — Она же тянет вас обоих, из кожи вон лезет.
— А с какой стати я должен?! — возмутился мой благоверный. — Я ж ей зарплату отдаю. А премию эту… Все равно на семью уходит. То машину в кредит взяли, то ремонт затеяли…
— И давно ты так?
— Да уж с год, поди, и миновал. Благо, на железной дороге пристроился после пенсии, не бросили. А как начальник новый явился, так премии посыпались, словно из рога изобилия, будто в последний раз гуляем. Я ей возьми да и скажи, что премии, мол, отменили, один оклад остался. А денежки-то – фьють! – и растворились в мареве, как дым над рекой.
И тут они как зальются хохотом, стены, кажется, содрогнулись. Витька еще подливает масла в огонь:
— Во, Жека, молодец! Бабы — они ж пиявки, всю кровь выпьют. У мужика заначка быть должна, стратегический резерв, чтоб не пропасть!
А у меня в голове лишь одна мысль пульсирует: «Тридцать пять лет…»
Стояла я у двери, дрожала, как осенний лист, от обиды и ярости. Хотелось ворваться в комнату, разрыдаться в голос, выкричать все, что накипело. Но я лишь тихонько отступила к спальне и затворила за собой дверь. Все слова – потом, все слезы – после. Сперва нужно понять: каким же образом он это все провернул?
Не сразу, конечно, я решилась на разведку. После того мерзкого разговора ходила как потерянная. Женя, вроде бы, что-то заподозрил, но… Да и плевать! Пусть думает, что просто устала или нездорова.
Вообще-то, зрение у меня не ахти, да и память уже подводит, но тут словно пелена с глаз спала. Выждала, когда Женя на рыбалку с тем же Витькой смоется, и полезла в его ящик с документами. Ну, знаете, этот мужской, запретный ящик, куда женам вход воспрещен.
Боже мой, что я там только не обнаружила! Чеки из бутиков, таких дорогих, куда я и носа не сую, охотясь за акциями и скидками. Квитанции, выписки счетов… А потом и карту нашла! Отдельную! О существовании которой я даже не подозревала.
Сижу на полу у комода, и пальцы мои, словно осенние листья на ветру, перебирают эту россыпь предательских бумажек. И вдруг такая тоска сдавила горло, что дышать стало трудно. Вот эта серая рубашка, которую он якобы "на распродаже выхватил"… Пять тысяч! А я-то, дура, умилялась:
— Ах, Женечка, какой ты у меня экономный! Смотри-ка, как новенькая!
А вот часы эти, что "сын сослуживца почти даром отдал"… А вот квитанции из кафе — "с ребятами посидели"… Один обед — две моих воспитательских зарплаты!
И ведь чувствовала… вот именно, нутром чуяла, что все эти вещички и гулянки "с друзьями" никак не вписываются в нашу скромную жизнь. Но я верила. Потому что… Ну как не верить родному человеку? Тридцать пять лет вместе, двоих кровиночек вырастили, сына и дочь, трое внуков у нас уже вон бегают.
Я собрала все эти улики, сама не знаю зачем, и спрятала. Сколько же он премий-то получил… Сердце замерло от одной только мысли об этом, считать даже страшно.
Всю ночь глаз не сомкнула. Женя посапывал рядом, безмятежный в своем счастливом неведении, а меня терзали мысли. Как жить дальше? Если он способен на такую подлость, что еще скрывается в потемках его души? Может, там и другая женщина есть? А может, и не одна… Мысли роились, как муравьи, потревоженные в муравейнике, – одна за другой, неотступно, жалящим роем. До рассвета так и не сомкнула век.
Наутро поднялась раньше Жени. По привычке хотела было пойти на кухню, приготовить завтрак, но руки словно налились свинцом. Вместо этого, повинуясь внезапному порыву, схватила телефон, вызвала такси и поехала к Марине, нашей доченьке.
— Что стряслось-то, мам? — спросила она, деловито звеня посудой на кухне.
— Да так, — отмахнулась я, — Захотелось повидаться.
Марина сразу учуяла неладное, но тактично промолчала. И слава богу. Иначе я бы рассыпалась в рыданиях в ту же секунду. А тут еще и Женя звонит, как обухом по голове:
— Ты где?
— У дочери.
— А кто мне жрать готовить будет?!
Вот тут-то плотину и прорвало.
— А сам-то, облезлый, с голоду помрешь? — я даже не узнала собственный голос, таким он был обжигающе-ледяным. — Может, твою премиальную заначку на доставку из ресторана спустим? Или, может, твое любимое кафе на дом возит?
После томительной паузы Женя робко пролепетал:
— Ты о чем?
— О том, что ты целый год мне рога наставлял! И где деньги, Зин? Где деньги, Жень?
— Какие деньги? Ты чего…
— Я все видела! — оборвала я его, как гнилую нитку. — Чеки, квитанции, твою заветную карточку! И слышала, как ты Витьке хвастался, подлец! Так что сказки свои рассказывай кому другому!
И тут началось… Словно бес вселился. Вся его сущность вывернулась наизнанку.
-Ты что рылась в моих вещах?!
-А ты посмел меня обманывать?...и повесила трубку.
И отключилась. Судорога сотрясала тело, слезы обжигали щеки, а в душе – мертвый камень, придавивший все живое.
Домой я вернулась спустя два дня, словно тень, бесшумно скользящая по углам. Молча. Замок поддался с тихим щелчком, и меня встретила прихожая, пропитанная тяжелым запахом перегара и затхлой безысходности.
— Ну что, кормить будешь? — прогремел вместо приветствия голос Жени с дивана, даже не удостоившего меня взглядом.
— Себя накормлю, — отрезала я, словно лезвием, проходя мимо него на кухню. — Проголодался? Холодильник к твоим услугам. Сосиски в морозилке, сам разберешься.
— Чего-о-о? — он подскочил, словно ужаленный. — Тань, ты чего это? Что с тобой?
— А ничего, — отозвалась я, включая чайник и доставая хлеб. — Просто интересно, Женя, сколько ты уже вытянул из нашего бюджета? На какую сумму приоделся? На сколько тысяч купил себе обновки, пока я пахала как проклятая?
Вижу – заметался. Зверек, загнанный в угол. Начинает юлить, как змея, лишь бы выскользнуть.
— Таня… Татьяна, — затараторил он, приближаясь ко мне. — Ну я… Это… я же для нас старался. Машину вон взяли…
— На мою зарплату! Это я кредит выплачиваю, Женя! — я сжала кулаки до побелевших костяшек. — А на ней, между прочим, ты один и катаешься! А я, как дура, по старинке в автобусах толкаюсь!
— Но я же… — Женя заметался по кухне, как зверь в клетке. — Слушай, может, сначала поужинаем? А потом поговорим? По-человечески…
— Давай поговорим, — согласилась я, плеснув себе в кружку обжигающего чаю. — Объясни мне, зачем тебе понадобился этот маскарад? Неужели я когда-нибудь посягала на твои сбережения? Или чего ты боялся?
Вечер превратился в балаган. Он извивался ужом, то меча громы и молнии, то строя из себя жалкую жертву. Вопил, что я скупа на «жизнь», что его зарплата – «слезы», что он имеет право «на маленький личный гешефт». Я сидела, оглушенная этой какофонией, и не узнавала его.
Неужели это мой Женя? Тот, с которым мы делили последнюю картофелину в первые годы брака? Тот, кому я, не жалея сил, готовила обеды, чтобы он, не дай бог, лишнюю копейку не потратил?
— Знаешь что, — проговорила я утром ледяным тоном, — теперь каждый сам за себя. Тебе так дороги твои кровные – бери их. Но тогда и обслуживай себя сам. Готовь, стирай, убирай – все сам. С этого дня ты сам себе хозяин.
Он лишь презрительно хмыкнул:
— Ха! Напугала! И на что же жить-то собралась, великая бунтарка?
— Пенсию через три года оформлю. А пока воспитателем работаю, с голоду не помру.
И началась наша личная, ледяная война. Я вычеркнула его из своей жизни, словно не существовало. Ни еды, ни стирки, ни уборки – ничего. Разделила всё, как по линии фронта: от полочек в холодильнике до застиранных полотенец. Даже чашку свою, словно сокровище, подписала маркером, чтобы не дай бог не перепутал.
Поначалу он потешался, думал, я играю в обиженную девочку. Но когда спустя неделю обнаружил себя без единой чистой рубашки и пары носков… Ох, тут и начался театр абсурда!
— Ты что, совесть потеряла напрочь?! – вопил он, стоя в дверях ванной с комком грязного белья в руках. – Долго ты этот цирк будешь устраивать?!
— Порошок на полке, – спокойно ответила я, не поднимая глаз от книги. – Машинку освобожу через десять минут. Инструкция – твой лучший друг, висит на стене.
Женя побагровел, словно перезрелый помидор, развернулся и с грохотом захлопнул дверь. Но вечером вернулся, неся в руках шуршащие пакеты из кафе.
— Смотри, чего принёс, – попытался он примирительно, расставляя на столе разноцветные коробочки. – Давай поедим вместе, а?
— Спасибо, – я невозмутимо открыла холодильник и достала свою тарелку с уже приготовленным ужином. – У меня всё есть.
Он смотрел на меня с изумлением, словно я явилась с другой планеты.
— Тань… Ты что, всерьёз обиделась? Из-за каких-то денег?
— Нет, Жень. Я просто, наконец, увидела, кто ты есть на самом деле.
И тут его сорвало. Смахнул со стола еду, словно ненужный мусор, и швырнул в стену пластиковую вилку.
— Да ты… Да кто ты вообще такая?! Я работаю, как проклятый, не разгибая спины! А ты…
— А я просто поняла, – перебила я его тихо, но твердо, – что тридцать пять лет делила жизнь с человеком, которого совершенно не знала.
Месяц спустя наша жизнь обернулась немым, тягостным спектаклем. Слова почти иссякли, лишь скупые реплики по необходимости. Я пропадала на работе, возвращалась в пустую квартиру, готовила ужин для себя одной и погружалась в свои дела, словно в омут.
Женя то задерживался допоздна (железная дорога не отпускала его, даже после выхода на пенсию), то срывался с Витькой на рыбалку, то, словно затравленный зверь, забивался в угол дивана перед телевизором, насупившись и отгородившись от всего мира.
Но однажды вечером, когда я разбирала ворох квитанций ЖКХ за нашу тесную, но все еще собственную двухкомнатную крепость, в этой тягостной тишине он не выдержал:
— Ты что, серьезно собралась и дальше влачить такое существование? Это же не жизнь, а прозябание!
Я лишь безучастно пожала плечами, скрывая бурю, клокочущую внутри.
— Не ты один тут живой, — проворчал он, сокращая расстояние между нами. – Я тоже… человек. С чувствами, между прочим! И хватит дуться, как нашкодившая девчонка!
— Я не дуюсь, – ровно отозвалась я, хотя сердце бешено колотилось в груди. – Я просто вернулась в свое нормальное состояние. А то, что было… было болезненной иллюзией.
— Иллюзией? – Женя вскинул руки в отчаянном жесте. – Да у нас все прекрасно было! Просто идилия!
— Для тебя, может, и да. Потому что я надрывалась за двоих, пока ты плел мне кружевные сети лжи.
Он обрушил кулак на стол, словно молот, и вперил в меня взгляд, полный неприкрытой злости.
— Я хоть копейку у тебя отнял? Морил голодом? В чем дело-то? У тебя было все! Слышишь? Все!
Я аккуратно сложила бумаги в ровную стопку и спокойно, без тени упрека, посмотрела ему в глаза.
— Дело не в деньгах, Жень. Дело в доверии, которое я тебе подарила, а ты… Впрочем, к чему теперь ворошить прошлое.
— Нет уж, говори! – он не отступал, нависая надо мной своей внушительной фигурой, словно грозовая туча. – Растолкуй толком, что не так!
— Мне нечего толковать. Теперь твой ход. Решай сам, что делать дальше, – я поднялась, забирая свои бумаги.
И тут Женя выдал такое, чего я, признаться, никак не ожидала. Он просто заявил, что отказывается платить за квартиру и машину. Сначала я даже не поверила, думала, шутит.
— В смысле? — переспросила я, не веря своим ушам.
— В самом прямом, — гордо вскинул он подбородок, расправляя плечи, словно петух перед боем. — Раз уж ты такая независимая, плати за себя сама!
— А машина? — воздух застрял в горле, словно ком.
— А что машина? — в его глазах мелькнул зловещий огонек.
— Кредит висит на мне! На мне одной! А машина оформлена на тебя, и ты один на ней катаешься! — слова вырывались с хрипом, словно из раненой птицы.
— Ну и что? Не мои проблемы, — ухмылка расползлась по его лицу, словно трещина по льду. — Не заплатишь — испортишь свою кредитную историю. А машину я тебе продать не дам, она мне нужна. Очень.
Я застыла, окаменев, и смотрела на него, словно на незнакомца.
— И коммуналку тоже больше платить не собираюсь, — он явно наслаждался моим замешательством, словно смаковал горький десерт. — Хочешь жить самостоятельно — вперед! Плати за всё сама!
Я никогда не видела его таким… таким… мелочным. Будто сорвали маску, обнажив мерзкую гримасу алчности и злобы.
— За что ты так со мной, Жень? — прошептала я, и голос дрогнул. — За что?
— А за то, что ты… Ты… — он запнулся, словно захлебнулся ядом, не находя подходящего оправдания. — Да просто потому!
Дверь с грохотом захлопнулась, словно отрезав меня от жизни. Я осталась стоять посреди комнаты, вцепившись в квитанции, словно в приговор. Почти пятнадцать тысяч за квартиру, тридцать – за машину. И теперь этот груз придавил меня одну. В голове билась отчаянная мысль: «Где взять такие деньги?»
И к кому обратиться за помощью? Он прав, кредит оформлен на меня, и расплачиваться придется тоже мне.
Может, к Алексею, сыну? Но он далеко, в другом городе, у него своя семья, свои заботы. Или к Марине? У нее трое детей, муж, свои расходы… Нет, не могу я им признаться в таком, стыдно до боли.
Три дня я, как затравленный зверь, металась по квартире, не зная, за что ухватиться. Звонила в банк, умоляла об отсрочке. Пыталась продать машину, но без подписи Жени, хозяина по документам, это было нереально. А он словно сквозь землю провалился, ночевал то у Витьки, то еще где-то, избегая меня и долгов.
Потом я вскрыла свою тайную шкатулку — нищенские пять тысяч. Лишь осколок коммунальной платы.
— Что же делать? Что же делать? — отчаянная мысль билась в голове, словно испуганная птица в клетке.
И тут мой взгляд случайно зацепился за его полку в шкафу. Та самая "серая рубашка с распродажи", на которую он так расточительно потратился. И дорогие часы, якобы выуженные за гроши у "сына сослуживца". И лоснящийся от новизны костюм… Да много чего накопилось за последний год. Женя, кажется, вознамерился жить на широкую ногу, не зная удержу.
Сначала я ходила вокруг шкафа кругами, как затравленный зверь, не в силах решиться. А потом…
Потом во мне что-то сломалось, и я начала действовать. Без лишних слов и сантиментов собрала все его обновки. И не просто свалила в кучу, а аккуратно сложила каждую вещь, упаковала с какой-то злой педантичностью. Часы уложила в бархатную коробочку, ботинки — в отдельный пакет, костюм спрятала в чехол, будто провожала в последний путь. И поехала в комиссионку, куда мы когда-то сдавали вещи Марины, когда она переросла их, словно я отправляла на переработку часть его лживой жизни.
— Здрасте, Татьяна Макаровна! — расцвела улыбкой Света, хозяйка комиссионки. — И чего это вы с таким богатством?
— Да вот, — я выдавила подобие улыбки, стараясь скрыть дрожь в голосе, — решили с мужем слегка перетряхнуть гардероб. А "сокровища" эти – к тебе.
"Сокровища" Света перебирала с придыханием, словно ювелир редкие бриллианты:
— Ну и ну! Часы-то какие! Итальянская работа! И костюм – по покрою видно, вещь дорогая. А ботинки – загляденье!
Я лишь молча кивала, отгоняя навязчивые мысли о том, какую сумму Женя утаил от меня, чтобы приобрести все эти роскошества.
Двадцать пять тысяч за костюм, будто шепчет сама ткань. Восемнадцать за часы, отсчитывающие не только время, но и ложь. Тридцать за ботинки, начищенные до блеска чужой тайны. Рубашки, галстуки, свитера… Вещи, каждая из которых – безмолвный свидетель обмана. В итоге Света отсчитала мне почти сто пятьдесят тысяч – звонкая монета из осколков разбитой веры.
— Может, одумаетесь? — прозвучал в ее голосе искренний вопрос. — Вещи-то практически новые…
— Нет, — отрезала я, забирая пачку купюр. — Не одумаюсь. Это – мой шанс начать заново.
Домой я ехала, ощущая непривычную легкость. Парадоксально, но факт. Оплатила счета за квартиру, взнос за машину. Остаток бережно перевела на свою карту, отложив часть на следующий месяц, а часть – на заветную мечту, путешествие в Петербург, которое мы с Женей постоянно откладывали под предлогом "финансовых трудностей". Теперь-то я знала, куда утекали деньги. И теперь я сама была хозяйкой своей судьбы.
Как же потом взвыл Женя, когда вернулся и обнаружил пропажу… Ух, это был настоящий апокалипсис! Казалось, стены содрогались от его истошного крика, а стекла в окнах звенели, готовые разлететься вдребезги.
— Да ты… Да я… Да как ты могла! Да это же грабеж средь бела дня!
И все в той же оглушительной тональности.
Я, словно каменная статуя, спокойно сидела в кресле, и лишь мерное щелканье спиц нарушало тишину, рождающуюся в эпицентре бури. Вязала себе носок, невозмутимо и методично.
— Ты свои кровные на себя любимого спускал, а я твои шмотки на себя обменяла, — наконец отрезала я, не поднимая глаз. — Квиты, по-моему.
— Да я тебя в суд затаскаю! — брызжа слюной, вопил он. — Ты воровка, самая настоящая!
— Ну и катись колбаской, — лениво кивнула я в сторону двери. — К своему Витьке. И чтобы духу твоего здесь больше не было!
Евгений словно окаменел, будто ледяной душ окатил его с головы до ног.
— Ты чего, Тань? — уже жалобно проскулил он, словно побитый пес. — Ты чего такое говоришь-то?
— А то и говорю, — повторила я, чеканя каждое слово, — чтобы проваливал из моей жизни навсегда. Не хочешь быть мужем — вон за дверь.
Он рухнул на стул, словно подкошенный, и вмиг как-то сдулся, обмяк.
— И все это из-за каких-то дурацких премий?
— Да нет, Жень. Все это из-за твоего гнусного предательства.
Неделя пронеслась в вихре перемен. Я съехала к Марине, подала документы на развод и раздел имущества. Горькая правда хлынула потоком, обрушившись на Марину и Алексея. Марина, не раздумывая, стала моей опорой, а Алеша, хоть и пытался поначалу оградить отца от правды, вскоре увидел ситуацию моими глазами.
Женя же, самоуверенный, сперва и пальцем не пошевелил, решив, что это лишь временная прихоть, "наиграюсь и вернусь". А когда осознал, что теряет меня, начал названивать, умолять о прощении. Но я не смогла переступить через боль. Простить – значило предать себя.