Дверь хлопнула так, будто кто-то выстрелил из старого ружья. Лида замерла посреди кухни, сжимая в руках мокрую тряпку, – капли воды стекали на линолеум, оставляя лужицу, похожую на разлитую злость. Сквозь тонкие стены доносился гомон: голоса, резкие, как лезвия, рубили воздух.
– Ну, приехали твои, – Олег стоял в дверном проеме, его лицо было красным, как закатное солнце, а глаза метали как раскаленные угли. – Это что, теперь так и будет?
Лида бросила тряпку на стол и вытерла руки о фартук. Ее сердце очень сильно билось. Она знала, что родственники приедут, но не ожидала, что они ворвутся, как буря, сметая все на своем пути.
– Олег, пожалуйста, не начинай, – тихо сказала она, но голос ее дрогнул, выдавая тревогу.
– Не начинай? – он шагнул ближе, его крупные руки сжались в кулаки. – Они уже орут про бабкин дом, будто это их личная добыча!
Снаружи раздался визгливый смех тети Клавы, сестры ее покойной матери, – такой резкий, что, казалось, он мог расколоть стекло. Лида вздрогнула, вспоминая, как в детстве этот смех заставлял ее прятаться под одеяло. Тетя Клава, широкая, как старый комод, с крашеными в медный цвет волосами и вечно прищуренными глазами, всегда умела находить слабое место и бить туда с точностью снайпера. А рядом с ней – двоюродный брат Петя, долговязый, с сальными волосами и привычкой чавкать за столом, и его жена Светка, чья помада была ярче ее совести. И, конечно, баба Ира – мать Клавы, бабушка Лиды, чья хрупкая фигура и дрожащие руки скрывали железную волю и острый, как бритва, язык.
– Это мой дом, – шептала Лида про себя, чувствуя, как внутри закипает что-то горячее и горькое. – Мой…
Кухня была завалена грязными тарелками, будто после пира викингов. Пустые бутылки из-под домашнего вина валялись на столе, а на скатерти красовалось пятно от борща – кроваво-красное, как их намерения. Родственники ввалились час назад без предупреждения, с чемоданами и наглыми улыбками, и сразу начали «осваивать территорию».
– Лида, деточка, ты где там? – голос бабы Иры, тонкий и скрипучий, как старая дверь, прорезал шум. Она сидела в гостиной, в кресле-качалке, которое скрипело под ее легким весом. Ее белые волосы были собраны в тугой пучок, а глаза, выцветшие, но острые, следили за каждым движением. – Принеси-ка мне чаю, да покрепче!
Лида сжала губы, подавляя желание ответить что-нибудь резкое. Она взяла чайник, но руки дрожали – не от страха, а от ярости, которая росла, как снежный ком.
– Они хотят забрать дом, – шепнул Олег, наклонившись к ней, пока она наливала воду. Его дыхание было горячим, как его гнев. – Я слышал, как Клава с Петей шептались в коридоре. Делят, будто это их собственность!
Лида обернулась, ее карие глаза расширились.
– Что? – выдохнула она. – Но… это же бабушкин дом. Она завещала его мне!
Олег фыркнул, его брови сошлись в одну линию.
– А ты думаешь, их это волнует? Они уже считают, сколько можно выручить за него.
Кухня вдруг показалась тесной, стены давили, а запах жареной картошки, которую Светка оставила на сковородке, душил, как предательство. Лида вспомнила, как бабушка, еще живая, сидела в этом же кресле, вязала бесконечные носки и рассказывала ей про жизнь: «Никогда не давай себя в обиду, Лида. Люди – они как волки, чуть слабину дашь, загрызут».
Теперь эти волки сидели в ее гостиной, жевали ее еду и строили планы на ее дом.
– Ну что, Лидочка, как дела? – тетя Клава ввалилась на кухню, ее массивная фигура заполнила собой половину пространства. В руках она держала пустую тарелку, на которой еще блестели остатки соуса. – Ты бы прибралась тут, а то бардак, как на базаре!
Лида почувствовала, как кровь прилила к щекам.
– Я уберу, тетя Клава, – выдавила она, стараясь держать голос ровным. – Вы… хорошо устроились?
– Ой, да что там, – Клава махнула рукой, ее золотые браслеты звякнули, как цепи. – Домишко старый, конечно, но место хорошее. Продать можно выгодно.
– Продать? – Олег, стоявший у окна, резко повернулся. Его голос был низким, как рокот грозы. – Это дом Лиды. Какого черта вы вообще тут раскомандовались?
Клава прищурилась, ее губы скривились в презрительной ухмылке.
– Ой, Олежек, не кипятись. Мы же семья, все по-честному делим. Баба Ира, вон, тоже считает, что дом надо продать. Правда, мама?
Баба Ира, появившаяся в дверях, опиралась на трость, ее лицо было словно вырезанное из мрамора – холодное и неподвижное.
– Дом большой, – сказала она медленно, будто смакуя каждое слово. – Лида одна, детей нет, зачем ей столько места? Лучше деньги поделить.
Лида почувствовала, как пол уходит из-под ног. Ее бабушка, та самая, что учила ее быть сильной, теперь смотрела на нее, как на чужую.
– Бабушка… – голос Лиды сорвался, как тонкая ветка под ветром. – Ты же сама мне его оставила…
– Я передумала, – отрезала баба Ира, постукивая тростью по полу. – Семья важнее.
Олег шагнул вперед, его кулаки дрожали.
– Это не семья, это стервятники! – рявкнул он. – Вы врываетесь сюда, жрете, гадите, а теперь еще и дом отбирать? Да вы хоть понимаете, что это наш дом?
– Олежка, не ори, – Петя, лениво развалившись на диване в гостиной, поднял голову. Его чавканье было слышно даже отсюда. – Мы же по-родственному.
– По-родственному? – Лида сорвалась, ее голос зазвенел, как колокол. – Вы даже не спросили, как мы живем! Вы просто пришли и начали делить то, что вам не принадлежит!
Светка, сидевшая рядом с Петей, хихикнула, поправляя свою яркую помаду в зеркальце.
– Ой, Лида, не драматизируй. Деньги всем нужны, а ты тут одна сидишь, как мышь в норе.
Внутри Лиды что-то лопнуло – тонкая нить терпения, которую она так долго держала. Она вспомнила, как бабушка Ира гладила ее по голове, когда ей было пять, и обещала, что этот дом всегда будет ее убежищем. Теперь это убежище рушилось под натиском жадности.
– Хватит, – тихо, но твердо сказала Лида. Она выпрямилась, ее худенькая фигура вдруг показалась выше. – Это мой дом. Мой и Олега. И никто его не заберет.
Олег посмотрел на нее, и в его глазах мелькнула гордость – впервые за этот вечер.
– Правильно, – сказал он, подходя к ней и кладя руку на плечо. – Пусть хоть подавятся своим борщом, но из этого дома они уйдут с пустыми руками.
Баба Ира прищурилась, ее трость стукнула громче.
– Ты против семьи идешь, Лида? – ее голос был как шипение змеи. – Подумай хорошенько.
– Я думаю, – ответила Лида, и ее голос стал тверже стали. – Я думаю, что семья – это не те, кто приходит грабить. Семья – это те, кто защищает.
Тишина повисла в комнате, тяжелая, как грозовая туча. Даже тетя Клава замолчала, ее браслеты перестали звенеть. Петя откашлялся, Светка уронила зеркальце.
– Мы уходим, – сказал Олег, сжимая руку Лиды. – И вы уйдете. Завтра.
На следующий день родственники уехали, оставив за собой грязные тарелки и запах перегара. Лида стояла у окна, глядя, как их машина исчезает за поворотом. Олег обнял ее сзади, его тепло было как спасательный круг.
– Мы сделали это, – прошептала она, чувствуя, как слезы жгут глаза. – Это наш дом.
– Наш, – подтвердил Олег, и в его голосе была сила, которой она так боялась лишиться.
Они стояли вместе, глядя на старый сад, где бабушка когда-то сажала яблони. Дом был их крепостью, их сердцем. И никто не посмеет его отнять.
Утренний свет лился в окна, золотя старый линолеум, но Лида не чувствовала тепла. Она стояла у раковины, сжимая губку, пока вода стекала по ее пальцам, холодная, как ее мысли. Машина родственников исчезла за поворотом, оставив за собой лишь пыльное облако, но тишина в доме была обманчивой, как затишье перед грозой. Олег возился в гостиной, передвигая стулья, – его тяжелые шаги гулко отдавались в пустоте.
– Они уехали, – сказала Лида, не оборачиваясь. Ее голос был тихим, но внутри он звенел, как треснувший колокол.
– Надеюсь, навсегда, – буркнул Олег, появляясь в дверях кухни. Его лицо, все еще красное от вчерашнего скандала, было напряженным, но глаза искали ее взгляд, будто проверяя, держится ли она. – Мы их прогнали, Лида. Дом наш.
Она кивнула, но тревога, как заноза, сидела глубоко. Тетя Клава с ее ядовитыми ухмылками, Петя с его ленивой наглостью, Светка с ее вульгарной помадой и, главное, баба Ира – с ее холодным взглядом и тростью, стучащей, как молот судьбы, – они не из тех, кто отступает.
– Надо проверить завещание, – сказала Лида, бросив губку в раковину. – Я хочу быть уверена, что все чисто.
Олег нахмурился, но кивнул.
– Где оно?
– В бабушкином сундуке, в спальне.
Сундук стоял в углу, покрытый пыльным покрывалом, как старый хранитель тайн. Лида откинула ткань, и пыль взметнулась, танцуя в солнечных лучах. Замок скрипнул, открываясь, – ржавый, как их семейные узы. Внутри лежали письма, старые фотографии, кружевные салфетки… и папка. Та самая, где хранилось завещание.
Лида открыла ее, ее пальцы дрожали, как осенние листья. Бумага была хрупкой, но текст – четким, написанным твердой рукой бабы Иры. «Я, Ирина Петровна, завещаю дом на улице Садовой своей внучке, Лидии…» Лида выдохнула, чувствуя, как тяжесть в груди растворяется.
– Все в порядке, – сказала она, протягивая документ Олегу. – Это мой дом.
Но Олег не ответил. Его взгляд упал на другой лист, лежащий под завещанием, – тонкий, сложенный пополам. Он развернул его, и Лида заметила, как его лицо застыло.
– Что это? – спросила она, заглядывая через плечо.
На листке было другое завещание. Та же рука, те же чернила, но дата – на год позже. «Я, Ирина Петровна, отменяю предыдущее завещание и передаю дом на улице Садовой в равных долях своим детям и внукам…»
Лида почувствовала, как пол качнулся под ногами. Ее пальцы вцепились в сундук, чтобы не упасть.
– Это… подделка? – выдохнула она, но голос был слабым, как шепот.
Олег покачал головой, его глаза потемнели.
– Не похоже. Подпись – бабкина. И дата… черт, Лида, это было после ее инсульта. Когда она почти не вставала.
Вечер накрыл дом, как тяжелое одеяло. Лида сидела на диване, сжимая телефон. Нотариус не отвечал – суббота, вечер, кто будет работать? Олег мерил шаги по комнате, его ботинки стучали по полу, как барабаны.
– Они знали, – сказал он, останавливаясь. – Клава, Петя, баба Ира – они знали про это завещание. Поэтому и приехали.
Лида подняла глаза, ее лицо было бледным, как луна.
– Но почему она переписала? – ее голос дрожал. – Она же обещала мне…
Олег сел рядом, его рука легла на ее плечо.
– Может, они ее заставили. Ты же знаешь Клаву – она как каток. А баба Ира… она всегда была хитрой.
Лида вспомнила бабушкин взгляд – холодный, расчетливый, как у торговца, прикидывающего цену. Это воспоминание резануло, как нож.
– Я не отдам им дом, – сказала она тихо, но твердо. – Это наш дом, Олег. Наш.
Он кивнул, его глаза горели.
– Тогда мы будем бороться. Найдем юриста. Проверим подпись. Дойдем до суда, если надо.
Но месть родственников пришла незамедлительно: началась не в суде, а в их маленьком городке, где сплетни распространялись быстрее ветра. Через два дня после их отъезда Лида заметила, как соседка, тетя Валя отвела взгляд, когда она поздоровалась на улице. В местном магазине продавщица шепталась с покупательницей, замолкая, стоило Лиде подойти ближе. Олег вернулся с работы мрачнее тучи: коллеги на стройке переглядывались и косились на него, будто он прокаженный.
– Что происходит? – спросила Лида, когда они сидели за ужином. Ее пальцы нервно мяли салфетку.
Олег отложил вилку, его лицо было хмурым.
– Клава раззвонила всем, что мы выгнали бабу Иру из ее же дома, – сказал он, его голос был низким, как рокот грозы. – Говорит, ты украла завещание, а я тебя покрываю. Петя в местной группе в интернете написал, что мы чуть ли не силой их выставили.
Лида почувствовала, как кровь отхлынула от лица.
– Что? – выдохнула она. – Но это же ложь!
– Ложь, – согласился Олег, – но люди верят. Сегодня на работе мужики спрашивали, правда ли, что мы бабку на улицу выгнали.
Лида вспомнила, как тетя Клава умела говорить – громко, уверенно, с ядовитой слезой в голосе. Она представляла, как та стоит на рынке, размахивая руками, рассказывая всем, какая Лида неблагодарная, как они с Олегом «заграбастали» дом, который должен был быть общим. Светка, наверное, добавляла красок, а Петя поддакивал, чавкая жвачкой. Баба Ира, конечно, молчала – ее молчание было громче слов, холодное, как ее взгляд.
К вечеру слухи дошли до их друзей. Старая подруга Лиды, Нина, позвонила с дрожью в голосе:
– Лида, скажи, это правда? Что вы бабушку Иру обидели?
Лида сжала телефон так сильно, что пальцы побелели.
– Нина, ты же знаешь меня, – сказала она, стараясь держать голос ровным. – Они приехали, обгадили дом, хотели отнять его. Мы их выгнали, да, но это наш дом!
Нина замялась, ее молчание было как пощечина.
– Я верю тебе, Лида… но люди говорят разное.
Сплетни росли, как сорняки. В городке, где все знали друг друга, Лида и Олег стали изгоями. Соседи переходили на другую сторону улицы, в магазине шептались за спиной, а в местной газете появилась статья – анонимная, но явно от Клавы, – где Лиду называли «жадной внучкой», а Олега – «хамом, поднявшим руку на семью». Лида плакала по ночам, уткнувшись в подушку, чтобы Олег не слышал. Олег молчал, но его кулаки сжимались, когда он читал очередное сообщение в местном чате.
– Мы не можем так жить, – сказала Лида однажды, стоя у окна. Ее голос был тихим, но звенел от отчаяния. – Они разрушают нашу жизнь.
Олег подошел, его тепло было единственным, что держало ее на плаву.
– Мы найдем выход, – сказал он. – Я обещаю.
Неожиданный поворот пришел через неделю, когда Лида получила письмо. Не электронное, а настоящее, в пожелтевшем конверте, доставленное почтальоном. Внутри был листок, написанный дрожащей рукой бабы Иры. Лида замерла, ее сердце билось, как пойманная птица.
«Лида, прости меня. Я не хотела, чтобы так вышло. Клава и Петя заставили меня подписать то завещание. Я была слаба, после инсульта, боялась, что они оставят меня без копейки. Но дом – твой. Всегда был. Я солгала им, что переписала завещание, чтобы они отстали. Второе завещание – фальшивка. Я не подписывала его. Подпись подделала Клава. Я слишком боялась сказать правду, но теперь вижу, что натворила. Прости. Бабушка».
Лида дочитала, и слезы хлынули, горячие, как ее гнев. Олег взял письмо, его глаза пробежались по строчкам, и он выдохнул:
– Вот оно. Доказательство.
Они наняли юриста – молодого, но цепкого, как терьер. Он проверил подпись на втором завещании – подделка, грубая, но достаточно убедительная, чтобы запутать. Лида и Олег подали в суд, предъявив письмо бабы Иры и первое завещание. Клава пыталась кричать, Петя угрожал, Светка плакала крокодиловыми слезами, но суд был неумолим. Подделка завещания – уголовное дело.
Слухи в городке начали угасать, как огонь без дров. Лида и Олег решили не молчать. Они вышли в местный чат, рассказали правду – спокойно, с документами, без истерик. Нина первой написала: «Простите, что сомневалась». Соседи начали здороваться, а в магазине перестали шептаться.
Баба Ира позвонила через месяц. Ее голос был слабым, как осенний лист.
– Лида, я не хотела… – начала она, но Лида перебила:
– Я знаю, бабушка. Но ты молчала.
Баба Ира заплакала, и Лида почувствовала, как что-то внутри оттаяло. Она не простила – еще нет, – но злость уже не жгла так сильно.
Весна пришла в их сад, яблони зацвели, и дом дышал с ними в унисон. Лида и Олег стояли у крыльца, глядя на розовые лепестки, падающие на траву.
– Это наш дом, – сказала Лида, ее голос был мягким, но твердым, как корни яблонь.
– Наш, – ответил Олег, обнимая ее. Его тепло было как обещание – они выстояли.
Сплетни затихли, родственники отступили, а дом остался их крепостью. Лида знала: они будут защищать его – как защищают любовь, семью, правду.