Дождь барабанил по крыше крематория, когда я заметила её. Молодая, лет двадцати пяти, в чёрном пальто, которое явно стоило больше, чем моя месячная пенсия. Стояла в стороне от нашей семьи, но слёзы по её щекам текли самые настоящие.
— Кто это? — шепнула я сестре Людмиле.
— Понятия не имею, — ответила та, не отрывая взгляда от гроба с нашей мамой.
Девушка не подходила к нам во время церемонии. Держалась особняком, но когда мы выходили, я видела, как она что-то говорила служителю. Тот кивал и записывал в блокнот.
На поминках в кафе её не было. Мы с Людмилой и её сыном Димой сидели за столом, механически ковыряли салат оливье и вспоминали маму.
— Дом надо разбирать, — сказала Людмила. — Сколько там всего накопилось за восемьдесят семь лет.
— Не торопись, — отмахнулась я. — Пусть пока постоит.
— Зачем тянуть? Квартира хорошая, в центре. Продадим — деньги поделим.
Дима молчал, ковырял вилкой картошку. В тридцать пять лет он так и не женился, работал программистом, жил один. Бабушку любил, часто к ней ездил. Больше нас, если честно.
— Может, не стоит пока о продаже думать? — тихо сказал он.
— А что, будешь туда переезжать? — съязвила Людмила. — Твоя двушка в новостройке получше бабушкиной однушки.
— Не в этом дело...
— А в чём? В сентиментах? Дима, ты взрослый мужчина.
Я смотрела на них и думала о маме. Как она последние годы жила одна, как мы наведывались по выходным, приносили продукты, лекарства. Как она всегда говорила, что не хочет быть обузой. А мы отвечали дежурно: «Что ты, мама, какая обуза».
Вечером Дима подвёз меня домой. Ехали молча, пока он не остановился у подъезда.
— Тётя Вера, а помнишь, бабушка рассказывала про какую-то Машу?
— Какую Машу?
— Ну, она иногда упоминала. Говорила: «Маша приходила», «Маша помогла», «Маша такая умница». Я думал, это соседка какая-то.
Я нахмурилась. Действительно, мама последние месяцы часто упоминала какую-то Машу. А я не придавала значения. Думала, путается, возраст всё-таки.
— Может, из соцслужбы кто-то?
— Может быть, — протянул Дима. — Только странно как-то. А девушка на похоронах... Молодая была, красивая.
— Ты о чём?
— Да так, думаю просто.
На следующий день я поехала к маме в квартиру. Ключ у меня был, но когда я попыталась открыть замок, ключ не подошёл. Стою, верчу в разные стороны — не идёт.
— Замок поменяли, — сказала соседка тётя Клава, высунувшись из своей двери. — Позавчера слесарь приходил.
— Как поменяли? Зачем?
— А я почём знаю. Думала, вы заказали.
— Мы? Да мама только позавчера умерла!
Тётя Клава всплеснула руками:
— Ох, Вера, прости, голова дырявая. Конечно, позавчера же похороны были. Значит, третьего дня слесарь приходил. Или четвёртого. Я уже не помню, дни все сливаются.
— А кто заказывал?
— Девушка одна была. Молодая, красивая. Говорила, что Нина Петровна просила замок поменять.
У меня мурашки по спине побежали. Мама умерла пять дней назад. Кто мог заказывать замену замка за день до её смерти?
Я позвонила Людмиле.
— Ты слесаря не вызывала?
— Какого слесаря? О чём ты вообще?
— К маме в квартиру. Замок поменяли.
— Что? Когда?
— Соседка говорит, позавчера или третьего дня. Не помнит точно.
— Вера, ты что несёшь? Кто мог заказать?
— Вот и я не пойму.
Мы приехали вместе — я, Людмила и Дима. Дима захватил инструменты, сказал, что замок можно высверлить. Но когда мы поднялись на четвёртый этаж, дверь квартиры была приоткрыта.
Людмила первая заглянула внутрь:
— Алло! Есть тут кто?
Из кухни вышла та самая девушка с похорон. В джинсах и свитере, с влажными тряпками в руках.
— Здравствуйте, — сказала она спокойно. — Вы родственники Нины Петровны?
— Мы её дочери! — возмутилась Людмила. — А вы кто такая? И что здесь делаете?
— Я Маша. Мария Соколова. Я... — она замялась. — Нина Петровна дала мне ключи.
— Какие ключи? Когда дала?
— Неделю назад. Сказала, если что случится, чтобы я пришла, квартиру убрала. Привела в порядок.
Людмила с Димой переглянулись. Я чувствовала, как сердце колотится.
— Извините, — сказал Дима, — но мама лежала в больнице уже две недели. Когда она могла вам ключи передать?
Маша покраснела:
— Она... она просила передать через медсестру. Ирину Владимировну, вы её знаете?
— Знаем, — кивнула я. — Только не понимаю, зачем ей было вам ключи давать? Вы кто такая?
— Я... — Маша опустила глаза. — Я помогала Нине Петровне последние полгода. Убиралась, продукты покупала, готовила иногда.
— Из соцслужбы?
— Нет. Просто так. Познакомились мы на лавочке у дома. Она упала, я помогла подняться. Разговорились. А потом... она очень одинокая была.
Людмила фыркнула:
— Одинокая? У неё две дочери, внук!
— Она не жаловалась, — тихо сказала Маша. — Просто... вы же работали, заняты были. А мне было несложно забежать, посмотреть, как дела.
— И что же вы за это получали? — едко спросила Людмила.
— Людмила! — одёрнула я сестру.
— Что «Людмила»? — развернулась она ко мне. — Не видишь, что ли? Мошенница! Втёрлась в доверие к старушке, ключи выманила, а теперь хозяйничает тут!
Маша побледнела:
— Я ничего не брала. Вы можете проверить.
— Ещё как проверим! — Людмила прошла в комнату, стала открывать шкафы. — Дима, смотри, все ли мамины вещи на месте.
Дима неохотно пошёл за ней. А я осталась на кухне с Машей. Девушка стояла у окна, смотрела во двор.
— Вы правда ничего не взяли? — спросила я.
— Нет. Зачем мне? У меня своя квартира, работа хорошая. Я в рекламном агентстве работаю, дизайнер.
— Тогда зачем помогали?
Маша повернулась ко мне. Глаза красные, видно, плакала.
— А зачем люди вообще друг другу помогают? Мне нравилось с ней разговаривать. Она столько интересного рассказывала. Про войну, про молодость свою. Про то, как вас растила. Очень гордилась вами.
— Гордилась?
— Конечно. Говорила: «Верочка у меня учительница, Людочка — бухгалтер. Внук программист, умный такой. Только некогда им ко мне ездить, работают много».
Мне стало неловко. Действительно, последние годы мы виделись с мамой в основном по выходным. И то не каждые.
— Вера! — крикнула из комнаты Людмила. — Иди сюда!
Я прошла в комнату. Людмила стояла у открытого шкафа с мамиными документами.
— Смотри, что я нашла.
В руках у неё была нотариальная доверенность. На имя Марии Андреевны Соколовой. На право пользования жилым помещением.
— Что это такое? — спросила я.
— А вот это мы сейчас у неё и выясним. — Людмила вернулась на кухню. — Объясните-ка, что за доверенность?
Маша взглянула на документ:
— Нина Петровна сама к нотариусу ходила. Месяц назад. Сказала, что хочет, чтобы я могла официально ей помогать. В больницу ложиться, справки получать.
— Да что вы нас за дураков держите! — взорвалась Людмила. — Какие справки? Вы втёрлись в доверие к больной старушке, выманили у неё доверенность!
— Это неправда!
— А что правда? То, что вы теперь тут полноправная хозяйка?
— Я не хозяйка! Доверенность только на помощь!
— Дима, — обратилась Людмила к сыну, — вызывай полицию.
— Мама, подожди, — сказал Дима. — Давайте разберёмся спокойно.
— Что разбираться? Мошенничество налицо!
Я смотрела на Машу. Девушка плакала, но не истерично, а как-то тихо, безнадёжно.
— Маша, — сказала я, — а почему вы замок поменяли?
— Нина Петровна просила. Сказала, что старый замок плохо закрывается, боится, что квартиру обворуют. Я слесаря вызвала, новый замок поставили. А ключи ей отдала.
— Когда это было?
— За три дня до... до того, как она в больницу попала. Мы с ней в поликлинику ездили, она плохо себя чувствовала. Врач сказал, что надо ложиться на обследование.
— И что, она вам тогда ключи от нового замка дала?
— Да. Сказала: «Машенька, если со мной что случится, ты квартиру приберёшь. Не хочу, чтобы дочки заставали бардак».
У меня горло сдавило. Действительно, мама всегда боялась выглядеть неопрятной. Даже когда болела, старалась причесаться, если мы приезжали.
— Бред какой-то, — буркнула Людмила. — Зачем ей чужой тётке ключи давать?
— Может, потому что эта чужая тётка была рядом каждый день, — тихо сказал Дима.
Людмила повернулась к сыну:
— Ты что, на её стороне?
— Я ни на чьей стороне. Просто думаю.
— О чём думаешь?
— О том, что бабушка последние месяцы часто про Машу рассказывала. И о том, что мы с ней виделись раз в неделю, а то и реже.
— У нас работа, семьи!
— У меня никакой семьи нет. А к бабушке я тоже ездил по выходным. Потому что в будни было лень.
Людмила стала что-то возражать, но Дима её перебил:
— Мама, а помнишь, как бабушка на Новый год спрашивала, можно ли ей к нам приехать? А ты сказала, что у нас гости будут, места не хватит.
— Дима, при чём тут это?
— При том, что она встречала Новый год одна. А потом рассказывала, что Маша к ней приходила, оливье принесла.
Маша кивнула:
— Приносила. Не могла я её одну в праздник оставить.
— Так, — сказала Людмила. — Хватит меня стыдить. Мы плохие дочери, а эта девица — ангел во плоти. Только вот вопрос: что вы от неё хотели? Просто так никто ничего не делает.
— Людмила, перестань, — попросила я.
— Что «перестань»? Ты не видишь, что ли? Молодая, красивая девушка полгода носится со старушкой! За что? По любви?
Маша вытерла слёзы:
— А что, любовь только между родственниками бывает?
— Между родственниками бывает, да. А между чужими людьми — интерес.
— Какой интерес? В чём?
— А мы сейчас узнаем. Дима, звони в УВД.
— Не надо, — сказала Маша. — Я сама уйду. Вот ключи.
Она достала из сумки связку ключей, положила на стол.
— И доверенность заберите.
— Как это заберём? — удивилась Людмила.
— К нотариусу сходите, отмените. Или в суд подайте, если считаете, что её обманом получили.
— А вы не будете возражать?
— Зачем мне возражать? Нины Петровны больше нет. Мне эта доверенность не нужна.
Маша взяла сумку, пошла к выходу. У двери остановилась:
— Можно я вам кое-что скажу?
— Валяйте, — буркнула Людмила.
— Ваша мама очень вас любила. И очень скучала. Каждый день ждала, что вы позвоните или приедете. А когда вы не звонили, она сама звонила, но потом говорила: «Наверное, заняты». И клала трубку.
— Мы работали, — сказала я.
— Я тоже работаю. По десять часов в день. Но после работы заезжала к ней. Потому что понимала — она одна.
— А почему вы понимали? — спросил Дима. — Почему вам было не всё равно?
Маша помолчала, потом сказала:
— Потому что я тоже одна. У меня родители в автокатастрофе погибли, когда мне восемнадцать было. Родственников нет. И я знаю, что такое — сидеть дома и ждать, что кто-то позвонит.
— Понятно, — протянула Людмила. — Значит, вы её как маму себе приписали.
— Может, и так. А что в этом плохого?
— Ничего. Только мамы у неё были свои.
— Были. И она вас любила. Каждый день о вас рассказывала. Гордилась. Фотографии показывала. Только грустила, что редко видится.
Мне захотелось плакать. Потому что это была правда. Последние годы мы действительно виделись с мамой всё реже. Работа, заботы, усталость. А она сидела одна в своей квартире и ждала.
— Ладно, — сказала Людмила. — Идите уже.
Маша кивнула и пошла к двери. Дима вдруг окликнул её:
— Маша! А что вы тут делали? Сегодня, когда мы пришли?
— Убиралась. Нина Петровна просила. Сказала: «Не хочу, чтобы дочки думали, что я неряха была».
— И что же вы убирали?
— Да так... Пыль протёрла, пол помыла. Холодильник разморозила, продукты выбросила. В ванной порядок навела.
Дима прошёл в ванную, вернулся:
— Там идеально чисто.
— Нина Петровна всегда любила чистоту, — сказала Маша.
— А в холодильнике что было?
— Немного. Кефир просроченный, хлеб заплесневел. Она же две недели в больнице лежала.
— Значит, вы продукты выбросили, квартиру убрали, и всё?
— Ну да. А что ещё?
Людмила хмыкнула:
— Ничего не взяли? Денег не нашли?
— Каких денег?
— Мама всегда дома деньги держала. На чёрный день.
— Не знаю. Я не искала.
— А где она обычно их прятала? — спросила Людмила у меня.
— В банке из-под кофе, на кухне.
Людмила пошла на кухню, стала открывать шкафы. Банку нашла, открыла. Внутри лежало рублей пятьсот мелочью.
— Всё на месте, — сказала она удивлённо.
— А вы что думали? — спросила Маша.
— Думала, что вы их взяли.
— Зачем мне чужие деньги?
— Ну, вы же полгода за мамой ухаживали. Наверное, не бесплатно?
— Бесплатно.
— Не верю.
— Это ваши проблемы.
Маша повернулась и ушла. Мы остались втроём в маминой квартире. Людмила ходила по комнатам, проверяла, всё ли на месте. Дима сидел на кухне, смотрел в окно. А я думала о том, что совсем не знала мамину жизнь последние годы.
— Всё цело, — сказала Людмила, вернувшись. — Даже бабушкины серьги на месте.
— Может, она и правда ничего не брала? — предположил Дима.
— Тогда зачем помогала?
— А зачем люди вообще помогают? По доброте.
— Дима, ты наивный. Просто так никто ничего не делает.
— Бабушка делала.
— Что?
— Помнишь, она всегда соседям помогала? Тёте Клаве лекарства покупала, когда та болела. Дяде Васе из седьмой квартиры борщ носила, когда у него жена умерла.
— Ну, соседи — это другое дело.
— Почему другое? Они ей тоже чужие были.
Людмила не ответила. А я вспоминала, как мама всегда кого-то жалела, кому-то помогала. И никогда ничего за это не просила.
Вечером я пришла домой и никак не могла успокоиться. Звонила маме каждый день последние два года, но как-то формально. «Как дела? Здоровье как? Что кушала?» А она отвечала: «Всё хорошо, доченька. Не беспокойся».
Теперь я понимала, что за этим «всё хорошо» пряталось одиночество. И что рядом с ней была девушка, которая это одиночество скрашивала.
На следующий день я позвонила в рекламное агентство, где работала Маша. Сказали, что есть такая сотрудница, Соколова Мария Андреевна. Дизайнер. Работает уже три года.
Потом поехала к тёте Клаве, соседке маминой.
— Клавдия Ивановна, а что вы можете рассказать про девушку, которая к маме ходила?
— Про Машеньку? Золотая девочка. Каждый день приходила, иногда по два раза. То продукты принесёт, то лекарства. Готовила для Нины Петровны, убиралась.
— А денег не просила?
— Да что вы! Наоборот, сама покупала всё. Я видела, как она из магазина пакеты несла.
— А как они познакомились?
— Нина Петровна упала тогда у подъезда, зимой. Поскользнулась. А Машенька проходила мимо, помогла подняться, до квартиры довела. Потом стала заходить, узнавать, как дела.
— И что, мама никогда не жаловалась на неё?
— Да вы что! Только и говорила: «Маша пришла», «Маша помогла». Радовалась очень, когда та приходила.
— А откуда эта Маша? Здесь живёт?
— Нет, она в другом районе. Далеко ехать. Но всё равно приезжала.
Я поблагодарила тётю Клаву и уехала. Чувство вины грызло меня всё сильнее. Получалось, что чужая девушка заботилась о моей маме больше, чем я.
Дома позвонила Диме.
— Дим, а давай найдём эту Машу. Поговорим нормально.
— Зачем?
— Хочу извиниться. Мы с Людмилой некрасиво себя вели.
— Я согласен. Только Людмила не пойдёт.
— Тогда пойдём сами.
Машу я нашла через интернет. В соцсетях была страничка рекламного агентства, где она работала. Написала ей сообщение, попросила встретиться.
Встретились в кафе. Маша пришла настороженная, видно было, что не ждёт ничего хорошего.
— Я хотела извиниться, — сказала я сразу. — За вчерашнее. Мы повели себя плохо.
— Ничего, — ответила Маша. — Я понимаю. Для вас это было неожиданно.
— Расскажите, пожалуйста, как вы познакомились с мамой. Правду.
Маша вздохнула:
— Я тогда с работы шла. Увидела, как пожилая женщина упала у подъезда. Подбежала, помогла встать. У неё колено разбилось, идти было трудно. Я её до квартиры довела, йодом ранку обработала.
— И потом?
— А потом я думала о ней. Представляете, дома одна, ноги больные, а если ещё упадёт? На следующий день зашла узнать, как дела. Нина Петровна обрадовалась, чаем напоила, стала рассказывать про жизнь. Мне было интересно слушать.
— И вы стали приходить?
— Сначала изредка. А потом поняла, что она очень одинокая. Целыми днями сидит дома, телевизор смотрит. Я стала чаще заходить.
— А что вам это давало?
Маша помолчала:
— Понимаете, у меня нет родителей. Нет бабушек-дедушек. И когда Нина Петровна начинала рассказывать про молодость, про войну, про то, как детей растила... Мне казалось, что у меня есть семья.
— То есть вам нужна была мама, а ей — дочка?
— Может быть. Только я никогда не претендовала на роль дочки. Я просто помогала.
Дима, который молчал до этого, спросил:
— А бабушка что говорила про нас?
— Только хорошее. Рассказывала, как вы в детстве росли, какие смешные были. Показывала фотографии. Гордилась очень.
— А то, что мы редко приезжали?
— Она никогда не жаловалась. Говорила: «У них свои дела, работа». Но я видела, что скучает.
— Почему не сказали нам, что помогаете ей?
— А зачем? Чтобы вы подумали, что я что-то от неё хочу? Или чтобы из жалости стали чаще приезжать?
— Мы бы приезжали не из жалости.
— Может быть. Но Нина Петровна не хотела никого обременять.
Мы сидели и молчали. Потом я спросила:
— А что теперь будете делать?
— Работать. Жить. А что ещё?
— Не скучаете?
— По Нине Петровне? Очень. Она была для меня... важным человеком.
— Маша, а может, мы будем общаться? Вы же почти как мамина дочка.
Маша покачала головы:
— Не надо. У вас своя жизнь, у меня своя. Просто... помните её. И не вините себя. Она вас очень любила.
После этого разговора я долго не могла успокоиться. Чувство вины не отпускало. Мне казалось, что я была плохой дочерью, что не уделяла маме достаточно внимания.
Но постепенно я поняла другое. Мама нашла человека, который скрасил её одиночество. И этот человек ничего не просил взамен, кроме общения. Может быть, так и должно быть — люди помогают друг другу просто потому, что это правильно.
Маминую квартиру мы с Людмилой не стали продавать. Дима переехал туда. Сказал, что ему там спокойнее, и что он будет помнить бабушку каждый день.
А ключи от новенького замка мы оставили тёте Клаве. На всякий случай.