— Он нас вычеркнул из завещания...
Слова, произнесенные Кариной, упали в гулкую тишину отцовской квартиры и разбились на тысячи осколков. Они не были громкими. Они были тихими, как шелест сухих листьев. Как последний вздох.
Милана, старшая, выхватила у сестры из рук лист бумаги. Официальный бланк, гербовая печать, ровная строчка нотариуса. Она читала, но мозг отказывался воспринимать буквы. Они плясали перед глазами, складываясь в одно абсурдное, невозможное предложение. Реальность рассыпалась на тысячи осколков. Как сложный пазл.
— «...все принадлежащее мне имущество, а именно квартиру по адресу... я завещаю гражданке Фроловой Ольге Степановне...»
Дальше можно было не читать…. На этом мир для двух дочерей Валерия Евгеньевича окончательно рухнул.
— Всю квартиру отец завещал не нам, а своей сиделке, — прошептала Карина, опускаясь на стул. — Ольге. Он отдал все ей.
Милана продолжала стоять, сжимая в руке завещание. Бумага была единственной реальной вещью в этом мире, который вдруг накренился и поплыл. Квартира, в которой они выросли. Стены, хранившие их детский смех, запах маминых пирогов, звук отцовских шагов. Все это теперь принадлежало чужой женщине. Тихой, незаметной Ольге, которую они сами же и привели в этот дом семь лет назад.
****
Все началось с его падения. Валерий Евгеньевич, их семидесятилетний отец, бывший профессор-историк, человек кремень, поскользнулся в собственном коридоре. Буквально на ровном месте. Он ничего не сломал, но что-то надломилось внутри. Его уверенность в собственной неуязвимости.
Дочери, Милана и Карина, налетели на него, как две заботливые фурии.
— Папа, тебе нужна помощь! — в один голос заявили они.
— Мне нужен покой, — отрезал он, сидя на диване с эластичным бинтом на лодыжке. — Я не развалина.
— Мы не говорим, что ты развалина, — начала Милана, раскладывая на столе график приема лекарств. — Мы говорим, что тебе нужен присмотр. Хотя бы на время.
— Мы наймем тебе сиделку, папочка, — щебетала Карина, пытаясь взбить ему подушку. — Хорошую женщину. Она будет готовить, убирать. В общем, поможет по хозяйству.
Отец смотрел на них, как на чужих. На этих двух взрослых, сорокалетних женщин, которые вдруг решили, что он впал в детство. Он привык командовать, читать лекции, быть главой. А они пытались превратить его в объект заботы. В пункт в своем ежедневнике.
— Делайте, что хотите, — буркнул он и отвернулся к стене.
Так в их жизни появилась Ольга. Ей было под пятьдесят, лицо уставшее, одежда скромная. Она говорила тихо и мало. Идеальная функция. Милана выдала ей четкие инструкции: «Кормить три раза в день, таблетки по расписанию, гулять во дворе не больше часа». Карина добавила: «Вы ему классику включайте, он любит. И не спорьте с ним, он этого не терпит».
Они думали, что наняли прислугу. Они и не заметили, как наняли ему новую семью.
****
Первые месяцы все шло по плану. Дочери звонили каждый день, приезжали на выходных. Привозили сумки с продуктами, которые отец почти не ел, и дорогие лекарства, которые он прятал в ящик. Их визиты были похожи на инспекцию.
— Ольга, вы пол помыли? А пыль на книгах?
— Ольга, вы отцу давление мерили? Какие показатели?
Ольга молча кивала. Она никогда не жаловалась и не оправдывалась. Она просто делала свою работу. И не только ее.
Они не видели, как она часами сидела рядом с ним, когда он молча смотрел в окно. Как она не включала ему «классику», а ставила старые песни его молодости. Как она не готовила ему диетические блюда по списку Миланы, а варила тот самый простой куриный суп с лапшой, который когда-то варила их мать.
Они не слышали, как он начал с ней разговаривать. Сначала коротко, отрывисто. Потом — все больше. Он рассказывал ей про свою диссертацию, про студентов, про книги. Она не спорила, как Карина, и не перебивала, как Милана. Она просто слушала. И в этом ее молчаливом внимании было больше уважения, чем в их громкой, суетливой заботе.
Водораздел произошел через год. Отец снова почувствовал себя плохо. Дочери, примчавшись, немедленно вызвали платную скорую.
— Папа, надо в больницу! Сделаем полное обследование! — командовала Милана, уже набирая номер какой-то элитной клиники.
— Я никуда не поеду, — тихо, но твердо сказал отец. Он лежал на диване, а рядом, на стуле, сидела Ольга и держала его за руку.
— Это не обсуждается!
— Обсуждается, — он посмотрел на Милану холодным, чужим взглядом. — В моем доме все обсуждается. Ольга, дай мне таблетку. Ту, что доктор прописал.
Он демонстративно взял таблетку из рук Ольги и запил водой. Он выбрал. И выбрал не их.
С того дня они стали приходить в его дом, как в гости. Ольга встречала их у порога, молчаливая и непроницаемая. Она была хозяйкой. Не по документам, но по сути. Она знала, где лежат его очки, какую рубашку он наденет завтра, помнила, что у него аллергия на мед. А они, его родные дочери, этого уже не знали.
Их забота превратилась в деньги. Они исправно выплачивали Ольге зарплату, переводили отцу на карту «на расходы», привозили деликатесы. Они покупали свое право называться хорошими дочерьми. А настоящую жизнь отца, его мысли, его страхи, его последние радости — все это они отдали Ольге. Вместе с ключами от квартиры.
****
И вот теперь — завещание. Последний удар.
— Я не понимаю, — шептала Карина, обводя взглядом комнату. — За что? Мы же все для него делали. Все.
— Делали, — глухо отозвалась Милана. Она села за отцовский стол. Ее пальцы машинально коснулись старой настольной лампы. — Мы делали то, что считали нужным. А он, видимо, хотел другого.
Она вдруг поняла. Они относились к нему, как к проекту. «Проект «Стареющий отец». У него были задачи, сроки, бюджет. Они так увлеклись менеджментом, что забыли про человека. А Ольга видела именно человека. Упрямого, вредного, старого, но живого. И она не управляла им. Она просто была рядом.
— Это нужно оспаривать, — голос Миланы стал жестким, деловым. — Он был не в себе. Она его опоила, обработала. Мы докажем в суде, что он был невменяем.
— Он был вменяем, Мила, — тихо сказала Карина. — Более чем. Он все прекрасно понимал. Это... это его месть.
Она встала и подошла к книжному шкафу. Провела рукой по корешкам книг. Открыла одну. На форзаце каллиграфическим отцовским почерком было выведено: «Оленьке. Единственному человеку, который слушал и слышал. Спасибо за тишину».
Карина захлопнула книгу. Внутри все похолодело. Они приносили в его дом суету, споры, планы, сумки с едой. А Ольга принесла ему тишину и покой. И он оценил этот дар выше, чем все их жертвы. Выше, чем их дочернюю любовь.
Милана смотрела на сестру. В ее глазах не было слез. Только холодная, сухая ярость.
— Я найму лучшего адвоката, — отчеканила она. — Эта квартира — наша. По праву. По крови. И никакая пришлая баба ее не получит.
Она достала телефон и начала искать в записной книжке нужный номер. Она снова была в своей стихии. Бороться. Решать. Управлять. Она собиралась управлять последней волей своего отца.
Карина молча смотрела на нее. А потом ее взгляд упал на старый семейный альбом, лежавший на нижней полке. Она достала его, сдула пыль. Открыла на первой странице. Маленькие, смешные, они с Миланой сидят на коленях у молодого, смеющегося отца. Он смотрит прямо в объектив, и в его глазах столько любви, что у Карины перехватило дыхание.
Она провела пальцем по выцветшей фотографии.
— Он нас вычеркнул, — снова прошептала она, но теперь эти слова звучали иначе. Не как констатация факта, а как вопрос. Вопрос, на который у нее никогда не будет ответа.
🎀Подписывайтесь на канал. Ставьте лайки😊. Делитесь своим мнением в комментариях💕