Сибирь умеет быть безжалостной в конце декабря. Тридцатое число 1999 года выдалось особенно лютым: термометр за окном кухни показывал минус тридцать восемь, и даже стёкла потрескивали от мороза, будто жаловались на невыносимые условия.
Елена Николаевна Кравцова — невысокая женщина с тонкими чертами лица и усталыми серыми глазами — методично резала картофель для оливье. Каждый год один и тот же ритуал: новогодний стол, фальшивая радость.
Попытка убедить себя, что уж следующий-то год обязательно будет лучше предыдущего. Хотя девяностые научили её не питать особых иллюзий.
Нож замер в руке, когда телефон разрезал тишину квартиры своим резким звонком. Этот старый аппарат с треснувшей трубкой они с Михаилом собирались заменить уже третий год, но всё как-то не доходили руки.
— Да? — устало произнесла она.
— Лен, это я, — голос мужа звучал хрипло, будто простуженный. — Выхожу с работы. Кравченко опять всех задержал, отчёты какие-то срочные. Купить чего-нибудь надо?
Елена прикрыла глаза. Михаил — вечно уставший, с потухшим взглядом, с руками, постоянно испачканными машинным маслом, которое, казалось, въелось в его кожу навсегда. Пятнадцать лет на заводе, который медленно уми.рал, как и тысячи других предприятий по всей стране.
— Шампанское, — вдруг сказала она, сама удивляясь своим словам. — Не то дешёвое, что мы обычно берём. Давай нормальное, раз уж новый век встречаем.
Пауза на другом конце трубки.
— Хорошо, — в его голосе промелькнуло удивление. — Куплю. Через час буду.
Она положила трубку и вернулась к нарезке. Их жизнь превратилась в рутину, в механическое существование. Когда-то, в начале восьмидесятых, они были другими — строили планы, мечтали о большой семье, о доме за городом.
Но детей не случилось, несмотря на все попытки и походы по врачам. А к середине девяностых на смену мечтам пришла суровая проза жизни: задержки зарплаты, бесконечная экономия, растущая пустота между ними.
Как давно Михаил смотрел на неё с нежностью? Как давно они говорили не о счетах и ценах, а о чём-то важном?
Часовая стрелка обогнула циферблат один раз, затем второй. Михаила не было.
К полуночи тревога переросла в панику. Мобильный — недавняя и дорогая покупка, на которую они копили полгода — не отвечал. Коллеги, которых она смогла найти по справочнику, в один голос утверждали, что Михаил ушёл ещё в начале шестого.
Бессонная ночь растворилась в сером зимнем утре
Елена, с опухшими от слёз глазами и дрожащими руками, сидела в приёмной отделения милиции, ожидая участкового. Липкий страх сжимал внутренности: а что, если ограбили? Что, если сердце прихватило, и лежит сейчас где-нибудь под сугробом? А вдруг...
— Гражданка Кравцова? — участковый Семён Аркадьевич, грузный мужчина с одутловатым лицом и равнодушным взглядом, кивнул ей в сторону своего кабинета. — Проходите.
Кабинет представлял собой унылое зрелище: обшарпанный стол, заваленный папками, потрескавшаяся краска на стенах, тусклая лампа под потолком. Пахло дешёвыми сигаретами и безысходностью.
— Пропал муж, говорите? — участковый лениво перелистывал какие-то бумаги. — Когда именно?
— Вчера вечером. Должен был прийти домой после работы, но...
— Пил ваш муж? — перебил Семён Аркадьевич.
Елена напряглась:
— Нет. То есть, по праздникам, как все. Но не злоупотреблял.
— Любовницы? Проблемы на работе? Долги?
— Нет! — возмущение придало ей сил. — Вы не понимаете, это совершенно на него не похоже. Он всегда звонит, если задерживается. Всегда.
Участковый вздохнул, словно разговор изрядно его утомил:
— Послушайте, гражданка Кравцова. По закону я могу принять заявление о пропаже человека только через трое суток. Сейчас канун Нового года, люди расслабляются, выпивают. Позвоните его друзьям, подождите. Девяносто процентов таких пропавших находятся сами в течение суток.
— Но он мог попасть в аварию, мог...
— В мор.ги и больницы звонили?
— Да, ещё ночью, — Елена почувствовала, как её накрывает тошнота. — Нигде нет.
— Вот видите, — участковый откинулся на спинку стула, — значит, жив-здоров. Ждите, гражданка. Через три дня приходите, если не объявится.
Она вышла из отделения с ощущением, будто её ударили по голове. Ветер швырял в лицо колючий снег, а в голове билась одна мысль: «Что-то случилось. Что-то страшное».
Три дня превратились в бесконечный кошм@р. Новый 2000 год Елена встретила одна, сидя у телефона, вздрагивая от каждого шороха в подъезде. Тело налилось свинцовой усталостью, но уснуть она не могла — стоило закрыть глаза, как воображение рисовало жуткие картины: Михаил, замерзающий в сугробе; Михаил, лежащий в придорожной канаве; Михаил, избитый в какой-нибудь подворотне.
На четвёртый день заявление всё-таки приняли
Начались формальные поиски: опросы соседей, сослуживцев, бесконечные звонки в больницы и мор.ги соседних районов. Елена бродила по городу, заглядывая в лица прохожих, расклеивала объявления, раздавала фотографии.
Ей казалось, что она сходит с ума: иногда в толпе мелькал силуэт, похожий на мужа, и сердце подлетало вверх, но это всегда оказывался чужой человек.
Однажды ей показалось, что она увидела его через дорогу — та же сутулая фигура, те же характерные движения. Она бросилась через проезжую часть, чудом увернувшись от автобуса, догнала мужчину, схватила за рукав — и оцепенела, когда тот обернулся: совершенно чужое лицо, искажённое недоумением и раздражением.
— Извините, — пробормотала она, отступая. — Я обозналась.
С каждым днём надежда таяла. Следователь, молодой мужчина с печальными глазами, говорил что-то о статистике, о том, что большинство пропавших взрослых людей либо находятся в первую неделю, либо... В этом месте он всегда замолкал, но Елена понимала недосказанное.
Завод, где работал Михаил, выделил небольшую сумму на поиски — остатки профсоюзной солидарности. Но и это не помогло.
К концу февраля поиски фактически прекратились
Дело о пропаже Михаила Кравцова перекочевало в папку нераскрытых, а Елена осталась наедине со своим горем и неизвестностью, которая оказалась страшнее любой определённости.
— Елена Николаевна, вам нужно взять отпуск, — Мария Сергеевна, заведующая отделением больницы, где Елена работала медсестрой уже двадцать лет, смотрела на неё с нескрываемым беспокойством. — Вы совсем себя извели. Вчера неправильно капельницу поставили Соколовой из третьей палаты.
Елена стояла у окна ординаторской, глядя на апрельское солнце, заливающее больничный двор. Она похудела, под глазами залегли тёмные круги, а в волосах появились седые нити.
— Я в порядке, — механически ответила она. — Просто не выспалась.
— Вы не в порядке, — мягко, но настойчиво возразила заведующая. — И это понятно. Но работа требует сосредоточенности. Отдохните хотя бы месяц. Поезжайте куда-нибудь, смените обстановку.
Куда ехать? Зачем? В квартире, как в музее, каждый предмет напоминал о Михаиле. На работе она хотя бы отвлекалась, погружалась в рутину. Могла забыть на несколько часов о пустоте внутри.
Но заведующая была права — она допускала ошибки, становилась рассеянной. А в их профессии ошибки могли стоить кому-то здоровья или даже жизни.
— Хорошо, — наконец согласилась Елена. — Я поеду.
По пути домой она зачем-то зашла в небольшую церковь
Двадцать лет каждый день Елена проходила мимо, так ни разу и не переступив порог. Внутри было тихо. Запах ладана, мерцание свечей, тихое пение на клиросе — всё это странным образом успокаивало.
Она не знала, как правильно молиться, поэтому просто стояла. Смотрела на иконы и думала о Михаиле. Жив ли он? Страдает ли? Или его уже нет, и она оплакивает призрака?
— Тяжело вам, — негромкий голос заставил её вздрогнуть. Елена увидела священника. Немолодой, внимательные глаза и окладистая седая бородой. — Я вижу, горе у вас большое.
Что-то в его взгляде, в спокойной уверенности располагало к доверию. И Елена неожиданно для себя рассказала ему всё. О пропаже мужа, о бесплодных поисках, о чувстве вины, которое не отпускало её. Может, если бы не попросила шампанское, он бы не пошёл в магазин и вернулся бы домой обычной дорогой?
Отец Георгий (так звали священника) внимательно выслушал, не перебивая. Когда она закончила, он задумчиво произнёс:
— Знаете, есть один монастырь в К-ском крае. Тихое место, где можно найти покой и, возможно, ответы. У вас сейчас душа мечется, как птица в клетке. Может быть, там вы найдёте утешение.
— Вы предлагаете мне уйти в монастырь? — удивилась Елена.
— Не обязательно навсегда, — улыбнулся священник. — Но побыть там некоторое время... Подумать, помолиться. Это может помочь.
Странно, но эта мысль не показалась ей абсурдной. Что держало её здесь? Пустая квартира? Работа, которая превратилась в рутину? Поиски, которые ни к чему не привели?
— А если... если он вернётся, а меня не будет?
— Оставьте адрес соседям, — просто ответил отец Георгий. — И телефон монастыря, если что.
Поезд мерно стучал колёсами, отсчитывая километры между прошлым и будущим
Елена смотрела в окно на проплывающие мимо поля, леса, маленькие станции с облупившейся краской на вывесках. Шестьсот километров между её прежней жизнью и чем-то новым, неизвестным.
Какая-то часть её кричала, что она предаёт Михаила, уезжая, отказываясь от поисков. Другая твердила, что это единственный способ сохранить рассудок.
В купе с ней ехала пожилая женщина с изборождённым морщинами лицом и удивительно ясными глазами. Познакомившись, они разговорились.
— В монастырь, значит, — женщина понимающе кивнула. — Я там бываю иногда. Тяжело поначалу будет, если городская. Жизнь там простая, без удобств.
— Мне не привыкать, — тихо ответила Елена. — В девяностые всякое пережили.
К вечеру поезд прибыл в К-ск — небольшой городок, расположенный среди холмов, поросших хвойным лесом. Воздух здесь казался чище, а небо — выше и синее.
Елена решила переночевать в городе и утром отправиться в монастырь. Усталость от дороги пригибала к земле, в душе поселилась странная пустота.
Гостиница оказалась заполнена — какая-то областная конференция собрала всех учителей района. Администратор, пожилая женщина с крашеными волосами, сочувственно покачала головой:
— Все номера заняты, милая. Разве что в «Восходе» попытайтесь, на другом конце города.
— А как туда добраться?
— Автобус уже не ходит в такое время. Только пешком или такси вызвать.
На такси денег было жалко, и Елена решила пройтись
Может, прогулка поможет немного развеять туман в голове.
Улицы К-ска оказались на удивление тихими и почти безлюдными — не то что шумный Томск. Сумерки сгущались, окрашивая город в лиловые и синие тона. Пройдя несколько кварталов, Елена почувствовала, что заблудилась. Дома здесь были однотипными, указателей почти не встречалось.
Тревога шевельнулась внутри. Она остановилась, пытаясь сориентироваться, когда взгляд зацепился за голубые купола небольшой церкви, видневшиеся за деревьями. Что-то дрогнуло в сердце. Может быть, там ей подскажут дорогу?
Территория церкви утопала в цветущей сирени. Вечерняя служба, по-видимому, уже закончилась — у входа стояли несколько прихожан, негромко беседуя. Елена нерешительно остановилась у ворот.
Сделав глубокий вдох, она перекрестилась (движение, ставшее привычным за последние месяцы) и вошла в церковный двор. Прихожане проводили её любопытными взглядами — очевидно, чужака здесь сразу замечали.
Внутри церкви было прохладно и тихо. Несколько свечей мерцали в полумраке, отбрасывая мягкий свет на иконы. Елена замерла у входа, давая глазам привыкнуть к сумраку. В дальнем углу две женщины о чём-то негромко разговаривали со священником.
Она медленно пошла вдоль стен, разглядывая лики святых. И вдруг остановилась, будто натолкнулась на невидимую стену.
Сердце подпрыгнуло, а потом забилось с такой силой, что стало больно дышать.
У алтаря стоял мужчина, поправляя лампаду. Знакомый силуэт, характерный наклон головы, плечи, которые она узнала бы из тысячи...
— Миша! — имя вырвалось непроизвольно, звенящим от напряжения голосом.
Мужчина медленно обернулся. На худом лице отросла борода, в глазах застыло какое-то отрешённое выражение. Но это был он — её Михаил. Без сомнений.
Их взгляды встретились. В его глазах не было никаких эмоций.
— Михаил, — повторила она тише, делая шаг вперёд на подгибающихся ногах. — Это я, Лена...
Человек у алтаря нахмурился, вглядываясь в её лицо с напряжённым вниманием. Что-то мелькнуло в его взгляде — словно тень прошлого.
— Вы... знаете кто я? — спросил он в замешательстве.
Эти слова обожгли, как удар хлыста. Елена покачнулась, чувствуя, как земля уходит из-под ног.
— Я жена твоя, Миша, — прошептала она, хватаясь за стену. — Я искала тебя... Пять долгих месяцев искала...
Священник поспешил к ним.
— Что случилось? — спросил он, обводя их взглядом.
— Отец Николай, — растерянно произнёс Михаил, — эта женщина говорит, что она моя жена.
— Михаил Петрович Кравцов, — голос Елены дрожал, — родился 15 июля 1962 года в Томске. Мы женаты двадцать два года. Ты пропал тридцатого декабря прошлого года, когда шёл с работы домой...
Лицо Михаила исказилось, будто от внезапной боли. Он схватился за висок:
— Томск... — произнёс он тихо. — Завод... Я работал на заводе?
Больничная палата была маленькой, но светлой
Весеннее солнце заливало её через незашторенное окно. Елена сидела рядом с кроватью, не выпуская руки Михаила, будто боясь, что он снова исчезнет.
Доктор — молодой, но с уставшими глазами человека, повидавшего слишком много — только что закончил осмотр.
— Ретрогр@дная @мнезия на фоне черепно-мозговой тр@вмы, — сказал он, убирая фонарик в карман. — Плюс сильное переохлаждение, двусторонняя пнев.мония... Чудо, что выжил вообще.
— Почему он меня не узнаёт? — тихо спросила Елена.
— Тр@вма, стресс, гипотермия — всё вместе. Память может вернуться внезапно или постепенно. А может и не вернуться совсем, — он замялся. — Но контакт с близкими людьми обычно помогает.
Когда врач вышел, Елена осталась наедине с человеком, который одновременно был и не был её мужем. Она смотрела на его осунувшееся лицо, на отросшую бороду. На незнакомое, отрешённое выражение глаз — и чувствовала безумную смесь радости и отчаяния.
— Скажи, — попросила она. — Что ты помнишь?
Михаил смотрел в окно, словно пытаясь увидеть там ответы.
— Ничего не помню... Помню с этого момента — больница. Я пришел в себя здесь, в январе. Голова раскалывалась, дышать тяжело. Врачи спрашивали, кто я, откуда, но я не мог вспомнить.
Он помолчал, собираясь с мыслями.
— Потом мне рассказали, что меня нашёл дальнобойщик в кузове своего грузовика. Я был без сознания, сильно обморожен. Документов не было, только имя крутилось в голове — «Михаил». Так меня и стали называть.
— А как ты оказался в церкви? — Елена старалась говорить спокойно, хотя внутри всё дрожало.
— Когда меня выписали, идти было некуда. Я сидел на скамейке возле больницы, не зная, куда податься. Там меня и встретил отец Николай — он приходил навестить прихожанина. Предложил пожить при церкви, помогать по хозяйству.
Его рассказ прервал стук в дверь. Вошёл отец Николай — высокий, худощавый мужчина с внимательными глазами.
— Как ты, Михаил? — спросил он с искренним беспокойством.
— Не знаю, — честно ответил тот. — Всё так странно. Будто меня разделили на две части. Одна — здесь, с вами, в К-ске. Другая... — он взглянул на Елену, — где-то там, в прошлом, которое я не помню.
Священник присел на край кровати:
— Я поговорил с местным следователем. Он считает, что это дело тех бандитов, которые орудовали в декабре. Грабили одиноких прохожих, иногда били по голове. Вероятно, тебя ограбили, ударили, а чтобы скрыть следы, закинули в кузов грузовика, который стоял неподалёку.
— Но как он оказался за шестьсот километров от дома? — недоумевала Елена.
— Дальнобойщик в тот вечер собирался в рейс до К-ска. Зашёл ещё в магазин перед дорогой, а когда вернулся — сразу поехал, не заглядывая в кузов. А Михаил всё это время лежал там, в морозе, без сознания. Нашёл его только здесь, когда разгружался.
Елена содрогнулась, представив эту картину — десять часов в промёрзшем кузове, на тридцатиградусном морозе. Как он вообще выжил?
Следующие недели превратились в странную смесь счастья и отчаяния
Михаил физически окреп, но память возвращалась мучительно медленно, отдельными фрагментами.
Они сняли маленькую комнату недалеко от церкви. Елена взяла отпуск в больнице, объяснив ситуацию. Каждый день она рассказывала мужу истории из их прошлого, показывала фотографии, терпеливо отвечала на его вопросы.
Иногда в глазах Михаила мелькало узнавание — и тогда её сердце замирало от надежды. Но чаще он смотрел на снимки как на кадры из чужой жизни, с отстранённым интересом.
— Странно, — сказал он однажды, разглядывая их свадебную фотографию, — я не помню этот день, но помню вкус торта. Он был с клубникой, да?
— С земляникой, — тихо поправила Елена. — Моя мама делала.
Эти моменты маленьких прорывов давали надежду, но и подчёркивали пропасть между ними. Человек рядом с ней был её мужем и одновременно — незнакомцем.
Самым тяжёлым оказались ночи. Они спали на разных кроватях, как чужие люди. По ночам Елена часто просыпалась: Михаил крутился в постели и что-то бормотал во сне. Может, память возвращалась к нему хотя бы в сновидениях?
Как-то вечером они сидели на кухне, Михаил неожиданно спросил:
— А зачем ты ехала в монастырь?
Елена замерла с чашкой в руке:
— Откуда ты знаешь?
— Отец Николай сказал. Что ты направлялась в женский монастырь, но случайно зашла в нашу церковь.
Она поставила чашку, собираясь с мыслями:
— Я... потеряла надежду, Миша. Прошло пять месяцев без единой зацепки. Я думала, что ты погиб. Детей у нас нет, родителей тоже... Ничего не держало. Хотелось тишины, покоя.
— А теперь? — его глаза смотрели внимательно, изучающе.
— Теперь ты здесь, — просто ответила она. — Даже если не помнишь меня.
Он помолчал, затем неожиданно спросил:
— А почему у нас нет детей?
Этот вопрос, заданный так прямо, застал её врасплох. В их прежней жизни они давно перестали обсуждать эту тему — слишком болезненно.
— Не получалось, — она стиснула руки под столом. — Мы пытались много лет. Обследования, лечение... Потом смирились.
Михаил задумчиво смотрел в окно.
— Знаешь, — сказал он наконец, — когда я жил при церкви, часто работал с детьми из воскресной школы. Оказалось, у меня хорошо получается мастерить с ними поделки, рассказывать истории. Отец Николай шутил, что я прирождённый отец.
В этих словах не было упрёка, но Елена почувствовала укол боли — ещё одно напоминание о том, чего им не дано было испытать.
В конце июня произошёл прорыв
Они прогуливались по набережной реки, когда неожиданно начался дождь — сильный, летний, с громом и молниями. Они побежали к ближайшему навесу, промокнув до нитки. И вдруг Михаил замер, с каким-то странным выражением лица.
— Шампанское, — произнёс он отрывисто. — Ты просила купить шампанское. Не дешёвое, а нормальное — «раз уж новый век встречаем».
Елена вцепилась в его руку:
— Ты вспомнил!
— Я вышел с завода, — Михаил говорил быстро, словно боясь, что воспоминания снова ускользнут. — Позвонил тебе. Потом зашёл в магазин на углу Ленина и Мира. Купил шампанское — «Советское», полусладкое. И решил срезать через сквер, чтобы быстрее добраться...
Он закрыл глаза, напряжённо вспоминая:
— Темно было уже. В сквере — никого. И вдруг сзади шаги... Я обернулся, а там двое. Лиц не помню. Один спросил закурить, я ответил, что не курю. И тут... — он схватился за затылок. — Удар. Сильный. В глазах потемнело, и больше ничего.
Он открыл глаза, глядя на Елену с изумлением:
— Я вспомнил, Лена. Я вспомнил, кто я.
В ту ночь память возвращалась лавиной — не вся сразу, но большими фрагментами. Михаил вспомнил их квартиру в Томске, свою работу на заводе, соседей, друзей. Вспомнил их совместную жизнь — и хорошее, и плохое.
Те периоды, когда они были по-настоящему счастливы, и те, когда существовали рядом по инерции, слишком уставшие и опустошённые, чтобы что-то менять.
К утру они оба не сомкнули глаз. Сидели на кухне, говорили, плакали, смеялись. Это было похоже на встречу старых друзей после долгой разлуки — они заново узнавали друг друга, заново привыкали.
— Что теперь? — спросила Елена, когда первые лучи солнца окрасили небо. — Вернёмся в Томск?
Михаил долго молчал, обдумывая ответ:
— А ты хочешь вернуться?
— Там наш дом, наша квартира...
— Дом ... — тихо сказал он. — Эти месяцы здесь... они изменили меня, Лена. Когда живёшь с пустотой вместо прошлого, начинаешь иначе смотреть на жизнь. Ценить простые вещи. Я не хочу возвращаться к тому, как мы жили раньше.
Елена понимала, о чём он. Их жизнь в Томске превратилась в бег по кругу, в выживание. Они любили друг друга. Но где-то по дороге растеряли радость, забыли о совместных мечтах.
— Здесь мне предложили работу столяром при церкви, — продолжил Михаил. — А в больнице, где я лежал, нужна медсестра в отделение неврологии. Я говорил с главврачом о тебе.
— Ты хочешь остаться?
— Я хочу начать заново, — он взял её руки в свои. — С тобой. Попробовать жить иначе. Здесь нас никто не знает, нет старых обид и привычек. Мы можем построить что-то новое.
Она смотрела на этого человека — такого знакомого и в то же время изменившегося. Пять месяцев беспамятства оставили на нём отпечаток. Во взгляде появилась глубина, которой не было раньше, а в голосе — спокойная уверенность.
— Квартиру можно сдавать, — медленно сказала она. — Хотя бы первое время, пока не решим окончательно.
Он улыбнулся — той редкой, открытой улыбкой, которую она почти забыла за годы их усталой жизни:
— Значит, остаёмся?
— Остаёмся, — кивнула Елена, чувствуя, как что-то внутри неё отпускает, расслабляется. — Начнём заново.
Осенью, когда листья на деревьях окрасились в золото и багрянец, Елена почувствовала недомогание
Сначала списала на стресс и акклиматизацию, но когда симптомы не прошли, сделала тест.
Положительный.
Она смотрела на две полоски, не веря своим глазам. После двадцати лет бесплодия, после всех обследований и разочарований, после того как они смирились и перестали надеяться...
Когда она показала тест Михаилу, он долго молчал, не в силах произнести ни слова. А потом опустился на колени и прижался лицом к её животу.
— Это невозможно, — прошептала Елена, гладя его по волосам. — В моём возрасте, после стольких лет...
— Я начинаю верить в чудеса, — тихо ответил он. — После всего, что с нами произошло...
УЗИ подтвердило беременность. Врачи называли её «редким, но не невозможным случаем» и предупреждали о рисках. Но Елена чувствовала странную уверенность — всё будет хорошо.
К тому времени они уже переехали в маленький домик на окраине К-ска. Три комнаты, небольшой сад, тишина. Михаил работал в мастерской, делал мебель на заказ. Елена устроилась в больницу. Жизнь постепенно налаживалась — не роскошная, но спокойная и наполненная новым смыслом.
В мае следующего года, когда сирень снова зацвела у церкви с голубыми куполами, у них родился сын
Крепкий, здоровый мальчик с серьёзным взглядом и цепкими пальчиками.
— Как назовём? — спросила Елена, когда Михаил впервые взял сына на руки.
Он посмотрел на крошечное лицо, тронул пушок тёмных волос:
— Николай, — сказал он тихо. — В честь отца Николая. Если бы не он...
Елена кивнула. Это казалось правильным.
Они не венчались в церкви — решили, что двадцати трёх лет брака достаточно. Но крестины Николая стали настоящим праздником. Отец Николай, крёстный отец мальчика, светился от счастья, будто это был его собственный внук.
Прошло три года
Они так и не вернулись в Томск, хотя иногда ездили туда навестить старых друзей. Квартиру в итоге продали и купили дом побольше — Николаю нужен был простор, да и Елена снова была беременна, на этот раз дочкой.
Иногда по ночам Михаил всё ещё просыпался в холодном поту — снилось, будто он снова в промёрзшем кузове, без памяти, без прошлого. В такие моменты он прижимал к себе жену, слушал её ровное дыхание и успокаивался.
Жизнь сделала причудливый поворот, который они не могли предвидеть. Потеря, отчаяние, случайная встреча, новое начало — всё сплелось в странный узор, в котором каждая нить имела своё место.
Елена часто думала о том дне, когда решила зайти в церковь с голубыми куполами.
Что, если бы она прошла мимо? Что, если бы поехала сразу в монастырь? Что, если бы Михаил выбрал другую дорогу в тот роковой декабрьский вечер?
Тысячи «если». Тысячи развилок, где судьба могла повернуть иначе.
Но она решила не думать об этом. Вместо этого она благодарила каждый день — за мужа, который вернулся к ней изменённым, но живым; за детей, которых они уже не чаяли увидеть; за второй шанс, который выпадает немногим.
А когда их спрашивали, как они познакомились, Михаил всегда улыбался и отвечал:
— Дважды. Мы познакомились дважды. И второй раз был даже лучше первого.