Аженор познакомил Мари со своими друзьями из Жокей-клуба... У него не было ни времени, ни желания для ревности. Внешность и приобретенные утонченные манеры Мари дали те необходимые инструменты для того, чтобы ориентироваться в светской жизни Парижа. Они привлекала в свою жизнь новых покровителей, почти все из них были из эксклюзивного Жокей-клуба. Среди них граф Фернан де Монгийон, его брат Эдуард, граф Олимпио Агуадо, барон де Планси и еще несколько человек.
Социальное восхождение еще не закончено
Сообщения из бульварных газет представляли её как «самую элегантную женщину с самыми аристократическими вкусами, самыми изысканными манерами, она задавала тон целой части парижского общества». Ее круг составляли завсегдатаи «Maison dorée» и особенно «Café de Paris» – представители «золотой молодежи» и изысканного общества. Мари ходила туда каждый день, садилась за зарезервированные столики, обедала и ужинала, встречалась со всеми, у кого есть имя, деньги и время, которые можно потратить. Ромен Вьенн замечал, «что сила магнетического флюида, который струился из нее, насыщала ее поклонников похотью».
Состояние графа Фернана де Монгийона позволяло ему дорогие прихоти, включая Мари Дюплесси. Барон де Планси рассказал историю, когда Фернан де Монгийон оказался обманутым. Однажды днем он обнаружил в карете, за которую он заплатил, герцога де Гиша. Его эмоции привели его к Гюставу Адольфу Беньо (дипломат и коллекционер произведений искусства) и в пылу момента он рассказал ему: «Я подарил Мари Дюплесси карету и черного спаниеля. В карете я вижу герцога Гиша, и он выгуливает собаку! Сильно! Что мне делать?». Бывший дипломат задумался и, соизмеряя свой совет с характером стоящего перед ним друга, сказал: «Это очень просто; я могу только подумать о хорошем ударе шпагой или... очень остроумном слове». Это была лесть и ловкий ход для человека, в котором ум всегда брал верх над первым движением. Поэтому не было никакого другого эпилога, и честь не была в нем замешана. Как замечает Жюль Жанен в похвалу Мари Дюплесси, она никогда не оказывалась «героиней ни одной из тех историй о разорении и скандале, об азартных играх, долгах и дуэлях». В этом она сильно отличалась от Лолы Монтес, о которой Дюма-отец сказал, что «у нее дурной глаз», и которая, казалось, предопределяла насильственный конец тех, кого она почтила своей постелью.
Что касается герцога де Гиша, вмешался один из его дядей, чтобы положить конец скандалу, вызванному этой связью. Его отправили в Лондон в июле 1842 года, чтобы держать подальше от Мари, затем в Вену (где он влюбился в финку Хильду Арнольд, которая родила от него дочь).
Переходя из объятий одного в объятия другого, Мари почти никогда не покидала «круг одной семьи». Ипполит де Вильмесан (собственник газеты «Фигаро») писал в «Записках журналиста», что семь членов этого небольшого общества объединили усилия, чтобы поддерживать свою прекрасную любовницу семь дней в неделю. Коллективное вступление во владение было отмечено комодом с семью ящиками, где они хранили своё бельё. Вильмессан весьма охотно занимался сплетнями.
Не покинула она этот круг и когда ее фантазия привела в веселую группу, в которую входили князь Бельджойозо (супруг Кристины Тривульцио Бельджойозо), Альфред Араго (живописец), Алексис-Феликс Арвер (писатель и поэт)… Там её некоторое время удерживал неистовый пыл Роже де Бовуара, если не меланхолия и едкий юмор «Ролла». Хотя для этого нет никаких других доказательств, кроме злобного заявления Арсена Уссе (писателя, поэта, литературного критика), что некое анонимное произведение в похвалу Мари Дюплесси не может быть приписано Альфреду де Мюссе, а это как раз наоборот был способ сказать, что он мог написать его.
Записка из переписки Феликса Арвера, подписанная неким Бодемоном: «Мой дорогой Арвер, Д'Антуан только что сказал мне, что г-н Роже де Бовуар должен привести сегодня вечером г-жу Мари Дюплесси. Не будучи ханжой, дамы, которые будут в доме моего друга, могут не захотеть познакомиться с ней. Он просит меня попросить вас договориться с Роже, чтобы она не приходила. Скоро увидимся».
Примерно в это время в её жизнь вошел мужчина, которому суждено было украсить великолепие ее чела тиарой графини. Из всех, кто попал под чары восхитительного создания, он был, пожалуй, самым влюбленным, но наименее обласканным.
Эдуард де Перрего
Виконту Эдуарду де Перрего, родившемуся в Париже 1 ноября 1815 года, было 27 лет, когда прекрасная прихоть поймала его в свои сети. Сын высокопоставленного государственного служащего Альфонса Перрего и внук Жана-Фредерика Перрего, которого Бонапарт сделал сенатором, затем первым регентом Банка Франции, а через мать, Анну-Элизабет Макдональд, он был внуком Жака Этьенна Жозефа Александра Макдональда, герцога Тарентского. Анна Мари Гортензия Перрего, супруга Огюста Фредерика Луи Виесса де Мармона, маршала Империи, герцога Рагузского, была его тётей.
Сначала он был кавалерийским офицером. 6 апреля 1841 года он подал в отставку с должности лейтенанта кавалерии. Вернувшись к гражданской жизни в возрасте 26 лет, он потерял отца 9 июня 1841 года и унаследовал часть его состояния. Он считался не лучше и не хуже тех, кто задавал тон и был известен своими романтическими завоеваниями, в частности, актрису Алису Ози он увёл в сентябре 1841 года у герцога Омальского, который в то время находился в военном походе в Алжире. Он предложил Алисе великолепную карету и экипаж, от чего она не смогла отказаться. Кроме того, она познакомила его с «полусветом». Он состоял в Жокей-клубе, куда был принят 3 апреля 1842 года. У него была конюшня, он сам участвовал в скачках, и в год своего принятия выиграл приз Жокей-клуба. Его страсть к лошадям не защитила его от более «опасных» безумств.
Поскольку его товарищи по удовольствиям принадлежали к романтическому кругу Мари Дюплесси, не было ничего необычного в том, что и ему открылись двери её будуара. Но он полностью поддался ее чарам и ушел околдованный. От этого времени благосклонности к нему Мари сохранилось восемь писем. Ни одно из них не датировано, но адрес (рю д'Антен, 22), который указан внизу одного из них, позволяет определить начало этого романа здесь. Он сформировался и достиг своего эпилога позже, после «междуцарствия» других.
Эти письма – всего лишь короткие заметки, несколько строк, наспех нацарапанных, чтобы отметить встречу, попросить об одолжении или выразить желание. Поэтому их психологический интерес равен нулю, они не передают ни чувства, ни страсти. Это переписка человека, очень занятого другим, и который, кажется, не страдает от отсутствия возлюбленного. Это действительно переписка куртизанки, не любовницы. Например, «Сегодня вечером, в шесть тридцать. Тысяча нежнейших приветов. Мари». Иногда она просила его пригласить ее на какой-нибудь гала-вечер, как на бенефис Буффе (Юг-Дезире-Мари Буффе), который театр Варьете устроил, закрывая сезон 1844 года, чей ангажемент датировался январем того же года. Основываясь на программе, она написала: «Очаровательный вечер. Вы доставите мне огромное удовольствие, если сможете достать ложу. Ответьте, мой дорогой друг. Я целую ваши глаза тысячу миллионов раз, если вы мне позволите».
Роман Мари с Эдуардом де Перрего, который начался в январе 1844 года, был долгим и сложным. Эдуарду пришлось мириться с тем, что у его любовницы был список платежеспособных клиентов, которые занимали большую часть ее времени. Весной 1844 года он купил для неё великолепно обставленный загородный дом недалеко от Буживаля, на берегу Сены, с намерением освободить ее от этого ежедневного круговорота Парижа. Здесь в течение нескольких недель пара наслаждалась пасторальной идиллией, хотя они совершали регулярные вылазки в Париж, чтобы посетить Оперу и поесть в Café Anglais или Maison Dorée.
Эдуард де Перрего щедро тратился на свою возлюбленную. На скачках в Шантийи Мари появилась в роскошном экипаже визави-а-ля-домон: «Ее приветствовали шепотом восхищения и лестными восклицаниями. Она была в полном расцвете своей красоты и произвела глубокое впечатление. Она носила с очаровательной грацией и непревзойденной элегантностью наряд неслыханной роскоши, простая деталь – кружевная отделка стоимостью в десять тысяч франков – украшала подол платья. Остальное соответствовало», – пишет Вьенн.
Вместе они отправились в тур по Германии – счастливое, почти сентиментальное, похожее на медовый месяц путешествие. Мари была польщена исключительной страстью Эдуарда к ней и готова была отвечать ему взаимностью, насколько она могла, и до тех пор, пока он мог продолжать содержать ее. Вернувшись в Буживаль, влюбленный должен был признать, что разорен – у него едва осталось пятнадцать тысяч франков дохода! Нужно признать, что Эдуард де Перрего к тому же был заядлым игроком. Мари оставила ему выбор между женитьбой на ней или потерей её. Ради неё он рассорился со своей семьей и друзьями. Примерно в это же время Мари начала проявлять признаки болезни, впервые закашляв кровью.
Эдуард отправился в Нонан, получил выписку из свидетельства о рождении Мари в ратуше и собрал некоторые сведения о семье молодой женщины. Он получил благоприятную информацию, так как память о несчастной матери Мари, ангельской Мари Деэ, оставалась яркой в сердцах всех.
Граф не рассчитывал на свою семью, которая отказалась дать согласие на этот союз любой ценой и тянула время, утомляя терпение влюбленных. Расследование в Нонане и окрестностях и бесплодные формальности заняли несколько месяцев, в течение которых молодой человек, не сокративший свои расходы, был вынужден отказаться от этого брачного проекта, будучи вознагражден семьей ежегодной рентой в восемь тысяч франков, выплачиваемой ежеквартально.
Мари быстро приняла решение. Для сохранения своего положения, которое требовало больших трат, она вернулась в Париж. И в нужный момент то, чего ей ещё не хватало, чтобы подняться до уровня элиты, предложил богатый старый титулованный иностранец. Мари отдалась под покровительство графа Густава Оттоновича фон Штакельберга (русского дипломата, действительного камергера, действительного статского советника). Оставив дипломатическую службу в 1835 году, он поселился в Париже. В 1844 году ему было 76 лет, и он жил со своей супругой на рю де ла Шоссе-д'Антен, 7.
«Королева» Парижа
В то время, когда в Вене открылся Конгресс, который определил судьбу Европы после падения Империи, Густав Оттонович фон Штакельберг служил послом России при австрийском дворе. В этом качестве он участвовал вместе с Артуром Уэлсли Веллингтоном, Карлом Васильевичем Нессельроде, Шарлем Морисом де Талейран-Перигор, Вильгельмом де Гумбольдом, Клеменсом фон Меттернихом, Иваном Антоновичом Каподистрия и Карлом Осиповичем Поццо ди Борго в тех встречах, память о которых запечатлена в картине Жана-Батиста Изабе «Венский конгресс».
Он появляется на переднем плане, в крайней правой части картины, между британским генералом и дипломатом Уильямом Шоу Кэткартом и бывшим епископом Отёна.
В легенде, которую пересказывает Дюма в «Даме с камелиями», Штакельберг встретил Мари на курорте Баньер-де-Люшон, куда она отправилась лечить первые приступы боли в груди. Она показалась ему воскрешением его любимой дочери, которая умерла незадолго до этого. Штакельберг, как говорили, нашел ее «той же красоты, того же возраста, с той же болезнью». Эта история, которая нашла отклик в салонах парижского высшего общества, добавила еще один бриллиант в «поэтическую» корону Мари Дюплесси. Однако трезвомыслящие наблюдатели считали историю о сходстве вымыслом, а привязанность Штакельберга приравнивали к старческой прихоти богатого ловеласа.
В предисловии к «Даме с камелиями»: «легенда о чахоточной девушке, образ которой граф нашел в Мари Дюплесси, – чистая выдумка. Несмотря на свой преклонный возраст, он искал в Мари Дюплесси не Антигону как Эдип, а Вирсавию как Давид».
Штакельберг поселил Мари в доме 11 по бульвару Мадлен (теперь 15) в мезонине с арендной платой 805 франков в год. Он одел ее в меха и драгоценности от знаменитых домов. Лошадей привозили из Англии. Торговцы лошадьми «рыщут по старой Англии, потому что Мари хочет для своего экипажа – образца элегантности, легкости и комфорта – только чистокровных лошадей, зарегистрированных в конюшне». Ее конюшня, с арендной платой 600 франков в год, находилась по адресу рю де Камартен, 35.
Её квартира была обставлена мебелью в стиле Людовика XV, на стенах висели шелковые занавески, а книг было в изобилии. На момент смерти библиотека Мари включала 200 книг. Она продолжала заниматься самообразованием, училась говорить по-французски без нормандского акцента.
В её распоряжении были кучер, повар и горничная, к которым добавлялись внешние услуги. Парикмахер каждый день за шестьдесят франков в месяц укладывал волосы Мадам и «подравнивает бороду Месье». Визиты господина Жозефа По, «подолога» Двора, благородных предместий и «танцующих знаменитостей» в 1845 году составили 192 франка. Был также седельник-каретник, который отвечал за содержание экипажа и «чьи добросовестные мемуары весьма похожи на мемуары аптекаря». Наконец, ветеринар, который заботится о «Томе», охотничьей собаке мадам, прекрасном звере, за которого граф Сен-Жени заплатил на торгах 226 франков. Какое-то время у нее даже были коридорный и лакей.
В её дом не попадало ничего, что не имело бы надёжной гарантии. Поставщики продуктов для Мари были лучшими в Париже… За её столом пили шампанское из Аи (центра виноделия Шампани), а Поммар предпочитали другим винам.
У нее даже был целый набор столового серебра, который в конечном итоге расплавился в горниле слепой расточительности. Ибо, как свидетельствует Жанен, «люди рассказывали об её невероятных тратах». Настолько, что в конце её жизни остались только основные предметы столовых приборов, еще не заложенные. Среди них два ящика столового серебра на пятнадцать и шестьдесят персон, которые были проданы на аукционе за 680 и 2005 франков. Они свидетельствуют о важных приёмах, которые давала Мари Дюплесси.
Легенда о камелиях не была, что бы там ни говорили, изобретением Александра Дюма-сына. В записях флористов упоминаются частые поставки корзин камелий, герцогинь камелий, букетов камелий ручной работы и украшений для корсажа из камелий. Теофиль Готье говорил, что её «нервная деликатность не позволяла выносить запах любого цветка». Кроме того, камелия для той эпохи была тем же, чем орхидея для современной, символом высшей элегантности (моду на белую камелию ввёл Шарль Латур-Мезере Лотур, он носил цветок в петлице).
Она почти не пользовалась духами, кроме одной парфюмерной воды, «Harem» от Geslin, чей бутик находился на Итальянском бульваре. С другой стороны, Мари Дюплесси не чуждалась макияжа и чрезмерно использовала колд-крем (пять баночек в месяц).
Счета от модисток и портних вполне подтверждают замечание Жюля Жанена о том, что «забота о красоте, принимая во внимание все обстоятельства, было её постоянным и самым дорогим занятием». Она зашла так далеко, настаивал он, в «обожании себя», что «ничто не могло сравниться с ее одеждой, бельем, мельчайшими деталями ее обслуживания». Нижнее белье было предметом одного из ее величайших стремлений. Ночные, утренние чепчики валансьенского кружева и малина, газа, муслина, нижние юбки и рубашки из тончайшего батиста и фуляра, фишю, бельевые корсажи, украшенные вышивкой или кружевом…
Что касается платьев, то записи её швей представляют «мемуары» в несколько страниц, где почти ежедневно фиксировалась новая прихоть. Утренние, городские, вечерние, бальные платья из тафты, гроденапля (неаполитанского грогрона), поплина, муслина, парчи, муара, шелка цвета «волосы королевы» (золотистый блонд, вдохновленный цветом волос Марии Антуанетты), атласа с тесьмой или черным кружевом, гранатового, зеленого или сланцево-синего бархата, отделанного мехом, дамаста, творения от Gagelin с серебристо-серым или нежно-голубым фоном… мантии в стиле Помпадур и Марии Стюарт, из кружева шантильи, набивные бархатные, тёплые бурнусы, манто, накидки, муфты и боа из шиншиллы и соболя, корсеты в греческом стиле, с множеством складок, на косточках, с бюском, с застежкой, с распущенным кружевом, с лентами, с заостренным передом и вырезом в стиле 18 века… шарфы из кружева Байе, Алансонского кружева и малина… для каждого дня своя пара перчаток…
Для верховой езды она заказывала у какого-то известного портного, который одевал львов», как дамское седло из коричневого кашемирового бархата, облегающий лиф с баскинами, блуза с отложным воротником и лацканами и рукавами амадис, бриджи из оленьей кожи. Она хорошо держалась в седле, ездила верхом на маленькой лошадке, за которую заплатила 4000 франков, с хлыстом с золотым набалдашником в руке.
Как постоянно повторяют Теофил Готье, Ромен Вьенн, Жюль Жанен, Поль де Сен-Виктор и все те, кто случайно оказался на ее пути, «бриллианты реками вьются вокруг ее шеи»; «она сверкает драгоценными камнями, мерцающими кольцами», на обнаженной груди и обнаженных руках «и ожерелья, и браслеты, и изумруды».
Её день начинался в одиннадцать часов утра. Когда она просыпалась, выпивала чашку шоколада, садилась за пианино на двадцать минут, немного читала, а затем несколько часов решала, что надеть. Если не верхом, то в своем красивом синем купе она появлялась на Елисейских полях и в Булонском лесу. В карете рядом с ней были «Даш, великолепная собака, которую, согласно бульварной хронике, видели в доме бывшего председателя Совета министров короля Луи-Филиппа, и нежные спаниели Дюшес и Шери». Собаки были объектом величайшей заботы, основываясь на записях о визитах ветеринара и о посещении аптеки на улице Нёйи (в Нёйи-сюр-Сен). Она возвращалась в пять часов зимой, в шесть – летом. Она раздевалась, затем снова одевалась, читала корреспонденцию, принимала посетителей, обедала с несколькими друзьями и отправлялась в Театр Франсэ или Оперу. Затем наступал бал или изысканный ужин в веселой компании.
Она любила скачки, появляясь на Марсовом поле и в Шантийи. Зимой она часто посещала редуты и маскарады, а счета расходов показывают, что она предпочитала интриговать под атласным домино и черной бархатной маской. Не было ни одного мало-мальски известного концерта, выставки или шоу, которые она не посетила.
За ней иногда маячила фигура графа Штакельберга, который, по-видимому, не боялся скандала. Но большую часть времени «она одна в своей ложе, и вся публика восхищается ее простым, свежим нарядом, в самом изысканном вкусе».
Чрезмерные траты Мари, конечно, подготовили почву для сплетен. В какой-то момент она тратила более 100 000 франков в год на свое содержание, не считая одежды, экипажей, прислуги, аренды и путешествий. Она тратила отчасти из-за скуки, а отчасти из-за почти навязчивой потребности в роскоши. В Париже люди бесконечно болтали о вечеринках и балах, шептались об оргиастических ужинах.
Она говорила тем, кто судил её за излишества: «Меня поддерживает лихорадочная жизнь, которую я веду». Дюма писал: «Мучительная жизнь, которую я мельком увидел под золотым покрывалом, покрывавшим ее, и от которой бедная девушка бежала от реальности в разврате и пьянстве». Кроме того, она не питала иллюзий относительно своей судьбы, но, озабоченная только своим престижем, она прекрасно контролировала эмоции и тревоги, как женщина, которая знает свой мир и продолжает улыбаться в муках, как кокетка, которая не собирается сдаваться даже перед лицом смерти.
Помимо сплетен об оргиях, которые якобы проходили в её доме, много говорили об её страсти к азартным играм. Мари играла по-крупному, выигрывала и проигрывала большие суммы, притворяясь меланхоличным безразличием. Признавшись в шутливой форме одному из своих любовников, что она задолжала сорок тысяч франков, Мари вернулась в салон и с удивлением обнаружила на диване симпатичный кошелек с ее именем, в котором было почти вдвое больше, чем ей требовалось. Несколько недель спустя тот же покровитель предоставил в ее распоряжение двести тысяч франков, целое состояние.
В расцвете «славы» и красоты Мари произошла встреча с Александром Дюма-сыном. Из короткого романа родилась книга, которая обессмертила её.