Осень в тот год нежданно рано пришла в наш лес. Захрустели под ногами опавшие листья, вспыхнули кострами по деревне птицеловы*.
Темная вода в реке остыла прежде обычного, и девки больше не бегали купаться вечерами. Поплыли по течению тонкие листики ивы, а туманы подолгу стали висеть над рекой: с самого заката до восхода солнышка.
В ясные дни же ходить по лесу было для меня истинной радостью. Временами мы выбирались на охоту с Лютаном и его дружками, среди которых бывали Бежан с Вышаном. Глядя на старейшину, я всякий раз мыслил, что в лице Самохи он утерял близкого себе человека и, каким бы Самоха ни был, без него Лютану житься стало несладко.
С Горяем я видался на удивление нечасто. С той злополучной вечери, на которой ему было обещано скорое сватовство к Весняне, парень стал реже попадаться мне на глаза. Виной тому была его наполненная заботами жизнь, ведь он невольно стал главным кормильцем в семье. Помимо себя самого, ему надлежало добывать пропитание для матери с сестрами, потому охотился Горяй исправно и подолгу. Особой ловкостью и меткостью он не обладал – видать, на отца сынок походил разве что врожденной наглостью. И все же, на несколько «порожних» вылазок в лес у него приходилась одна удавшаяся, и тогда дичи его семье хватало до следующей охоты.
Весняну также я встречал редко. С наступлением осени девка почти перестала выходить со своего двора. Я объяснял это себе тем, что пора сбора трав и ягод подошла к концу, потому ей и незачем было бродить попусту по деревне. Весняна, мыслил я, наверняка сидит возле печки и разбирает сушеные травы али заготавливает другие припасы на зиму. Сердце же подсказывало иное: девка просто-напросто опасалась лишний раз повстречать меня али Горяя, который вот-вот должен был явиться к ней свататься.
Я ведал, что Лютан с бабкой Душаной давно известили бедную девку о том, что скоро к ней пожалует предполагаемый жених. В том, что Весняна покорится напору Горяя и старейшины, я не сомневался. Само собой, она могла воспротивиться нежеланной свадьбе, но это могло грозить ей и худшим исходом. В этом случае Ладислава наверняка расстаралась бы, дабы неугодную ей девку сосватали кому другому, да поскорее. И почему-то я был уверен, что моя жена с досады присоветует Лютану поженить Весняну с парнем еще более гадким, нежели Горяй. Хватало у нас на деревне и почитателей хмельного, и любителей распускать кулаки. А обрести мужа, который станет ее поколачивать, я бы Весняне ни за что не пожелал.
С Ладиславой я попытался потолковать начистоту, выбрав день, когда она была особенно ласкова со мной.
- Лада, - сказал я. – Пошто тебе все это надобно? Пошто Горяя навязываешь Веснянке? Ведомо мне, что твоих рук это дело.
Она сразу нахмурилась, похолодела:
- Горяю давно Веснянка по душе стала, потому он токмо рад будет!
- Он-то, знамо, рад, а девке-то каково? Я давно уразумел, что ты на нее зуб точишь. Однако ж нету у тебя права чужую судьбу решать!
- Я – дочь старейшины, - вздернула подбородок она. – Потому стану поступать, как захочу! Я им же добро делаю: а ну, как пропадет вовсе сиротинка, али кто похуже Горяя ее сосватает? Девке одной опасно жить: всяко случиться может. Мужик ей в доме надобен, защитник. Как со всем хозяйством одной справиться? Горяй вон, давненько ее и дичью снабжает, и рыбой.
- Сам я ей рыбу завсегда носил!
- А нынче не станешь! Али позабыл, что жена у тебя имеется, собственная семья? Горяй худо ей не сделает: по́ сердцу ему Веснянка.
- Как же ты не можешь уразуметь: тошно житься ей будет с не любым!
- Ничего, стерпится-слюбится, дело молодое!
- Ух, Лада! Да я по себе ведаю, каково супротив сердца слова клятвы давать!
Меня бросило в дрожь, изнутри все зажгло, будто огнем. От греха подальше я отошел в сторону и схватился за голову.
- Что?! – вскричала Ладислава. – Ты сызнова смеешь мне про это сказывать?! Жалобиться вздумал? Али позабыл, кто уберег тебя и семью твою от позора?
Я метнул на нее быстрый взгляд.
- Не гляди на меня так! Все я ведаю и про тебя, и про Клёну, и про тайну вашу, которую вы от людей схоронить пытаетесь!
Я, вестимо, побледнел, потому как дочь Лютана переменилась в лице, и в глазах ее я прочел испуг.
- А коли ведаешь, - тихо и медленно произнес я, - то, стало быть, разумеешь и другое. Отец твой насильно меня вынудил взять тебя в жены! Токмо потому пошел я на это, что за мать свою опасаюсь да сестрицам горя не желаю! Токмо потому я с тобою… ежели бы не мои сродники, не бывать нам с тобою мужем и женой… не бывать…
Несколько мгновений Лада зло глядела на меня, шумно дыша, а затем прошипела:
- Так что ж, мне пойти нынче и обо всем народу рассказать? Коли ты готов уйти от меня, покинуть жену свою, коли ты эдакие слова мне гадкие молвишь! Пойти мне сразу к волхвам али к старикам вначале за советом явиться? Все очень скоро узнают, что ты – сын чужака, и пересудов пойдет по деревне довольно. Твоей матери до самого ее последнего дня покою не будет! А Полеле и вовсе не позавидуешь! Кто эдакую девку, из семейства опозоренного, в жены возьмет?!
- Замолчи! – я подскочил к Ладиславе, замахнувшись на нее, но кулак мой, сжавшись, так и застыл в воздухе.
Не привычный я был срывать злость на ближних подобным образом – тем паче, на девках и бабах. А передо мною была не просто девка: дочь старейшины, да вдобавок моя жена. Я опустил руку и отошел в угол, упершись взглядом в бревенчатую стенку.
- Коли тронешь меня – худо не токмо тебе придется, но и всем твоим сродникам! – шипела Ладислава.
Я сжал зубы и выскочил из избы.
С того дня промеж мной и женой будто черная кошка пробежала. На людях она ничем не выказывала своей злости и досады, но, стоило нам оказаться наедине, бросала на меня такие сверкающие взгляды, что впору было бежать прочь из горницы.
Бабка Душана тоже вдруг резко охладела ко мне: видать, Ладислава нажалобилась ей, наговорив всякого. Старуха со мной об этом речей не заводила, однако ж исподтишка зыркала недовольно и перестала сдабривать кашу маслом столь обильно, как прежде. Вестимо, она почитала это справедливым наказанием для меня и мыслила, будто пресная каша скорее научит меня уму-разуму. Мне же было все равно, каковую кашу едать за столом у Лютана. В его доме даже самая жирная и наваристая похлебка не казалась мне столь вкусной, как та, что стряпала прежде мать.
Ведала ли бабка Душана всю правду обо мне и моей матери, я не мог уразуметь, но допускал, что с нею Лютан не делился чужими тайнами. Так или иначе, старуха завсегда могла найти повод, чтобы быть мною недовольной.
Лютан изо дня в день делал вид, будто все течет по-старому, но я чуял растущий промеж нами незримый накал.
«Все ему Лада про нашу ссору доложила! – мыслил я. – Еще, небось, и от себя чего-то прибавила! Вот и ходит он, подобно туче грозовой: того и гляди, разразится громом!»
Туго стало мне находиться рядом со своим тестем. Наше взаимное неприятие так и звенело в воздухе, будто натянутая тетива. Бесконечно эдак продолжаться не могло: я сознавал, что стрела рано или поздно будет пущена, и притворному миру, царящему в доме старейшины, придет конец…
И однажды это случилось. В то утро я не отправился вместе с Лютаном на охоту: полно было дворовой работы. Накануне промеж нами произошел тяжелый разговор, который я обдумывал всю ночь и оттого поднялся с тяжелым сердцем.
А дело было вот в чем. Старейшина напирал на то, что нету мне никакого проку ходить в гончарню и пропадать там вечерами.
- Надвое не разорвешься! – сказывал он мне. – Будай сызнова во хмелю, потому гончарня простаивает. Что проку тебе себя мучить? Ты бы, Велимир, меня послушал, коли своего ума не хватает. Изнуришь себя попусту: и товара, сколь должно, не изготовишь, и наша работа на дворе будет простаивать.
- Да как же, как же не подсобить отцу! – недоумевал я. – Нешто я брошу мать с сестрицами в трудные дни? Коли товара отец не изготовит к лету, нечего и на базар везти будет!
- Не пужайся: привезем муки и зерна на душу твоей матери! Голодать не придется!
- Эх, Лютан! Горько мне эдак со стороны наблюдать, что с отцом творится. Неужто не разумеешь?
- Я-то все разумею, - оскалился он. – Да ты уж с Будаем ничего не поделаешь! Коли ступил он на тропинку скользкую, эдак и катится в пропасть! Дображничается, покуда подобно Стемиру, в реке не потонет, воды нахлебавшись!
- Довольно! – оборвал я Лютана. – Нечего на отца наговаривать!
Старейшина желчно усмехнулся:
- А мне и наговаривать не приходится: и без того все видно! Да и не отец он тебе, чего уж там таить…
Я вскинулся было на него, но подавил в себе порыв гнева и досады.
- Кишка тонка покамест на меня тявкать! – оскалился Лютан. – Поутру на охоту собираюсь с мужиками. Идешь с нами?
- Нет, - хмуро бросил я. – На дворе работы полно.
- Ну и ладно. Здесь-то, по правде молвить, от тебя больше проку будет.
На том наша беседа и окончилась. Рано утром, как водится, Лютан снарядился в лес и ушел, когда Ладислава еще спала крепким сном. Я же почти всю ночь не сомкнул глаз и лежал, перебирая в голове одну за другой горькие думы.
Мысль оставить дом старейшины и воротиться к отцу и матери, вопреки всему, уже посещала меня не раз. Однако ж оставить жену вот так, без веского на то повода, да еще и дочь самого Лютана, было невозможно. Подобным поступком я навлек бы позор и на их головы, и на свою семью. Согласно нашим обычаям, муж мог оставить жену токмо ежели она была уличена в грехе с другим мужчиной. В этом случае обманутый либо оставлял все как есть, вдоволь навешав опозорившей его жене тумаков, либо вовсе выгонял ее из дому. Было в нашей деревне несколько презираемых народом баб, живших на окраине в брошенных избах. Участь их была весьма незавидной.
Но в моем случае подобный исход казался невозможным. Ладислава была молода и хороша собой, не считая ее давнего увечья. Наряжалась она богато и добротно, холила и лелеяла себя, а белизне и мягкости ее кожи не переставали дивиться все девки и бабы на деревне. Но, самое главное, моя жена на людях являла ко мне такую ласку и заботу, что никто бы не усомнился в ее искренности. Возможно, так оно и было: дочь Лютана и впрямь прикипела ко мне всей душой. Однако ж любовь ее не делала меня счастливым: она загоняла меня в угол, лишая воли, воздуха и свободы. Окромя того, я не мог простить Ладиславе ее ненависти к Весняне и остальным людям, коих она почитала никчемнее себя.
Потому, размышляя о своей дальнейшей жизни, я чуял себя зверем, угодившим в охотничью западню. Дергаясь и сопротивляясь, я делал токмо хуже себе самому и невольно усугублял и без того плачевное положение. Удавка на моей шее затягивалась сильнее день ото дня.
- Когда ж этот узел разрубит кто, али самому мне покончить со всем разом?! – бормотал я, подымаясь утром на ноги.
- Чего молвишь? – сонно отозвалась с лежанки Ладислава.
Я вздрогнул, ибо не сомневался, что жена крепко спит.
- Ничего… голова с ночи тяжелая. Пойду на двор за работу приниматься. Отец твой уж на охоту ушел.
- Погоди… не трапезничали еще…
- Нету охоты. Воды токмо изопью.
Я вышел из дальней горницы, умылся и отправился на двор. Там бабка Душана уже вовсю препиралась со стряпухой касаемо того, как правильно разделывать курятину: надобно ли отрубать конечности али варить в похлебке целиком, дабы та вышла наваристее.
- Никак поднялся? – искоса глянула она на меня. – Каша покамест не готова.
- А я и не требую. Работы вон полно. После отведаю.
Старуха хмыкнула, а я пошел проведать лошадей, покуда не явились работники. Провозился я эдак до полудня, отказавшись от трапезы. Поглощенный своими думами, я никак не мог отделаться от назойливого чувства тревоги, терзавшего сердце. В груди моей разлился странный холод и, хотя я то и дело утирал со лба пот, неясная дрожь пробирала до костей.
- Эй, Велимир! – сказал мне один из работников. – Сходил бы ты на реку, проведал верши: авось, какая рыба и набилась! На восходе я еще их поставил: Лютан давеча наказал. Коли улов будет добрый, подкинешь мне рыбку-другую, покуда он не узрел, а?
- Само собой, - ответил я.
Невзирая на леность, работники старейшины были мужиками хорошими, а Лютану завсегда было не по нраву, ежели кто-то пытался присвоить его добро. Он почитал, что вся добыча, пойманная его людьми, принадлежала безоговорочно ему. Чтобы получить себе хоть какую-то небольшую долю, работники вынуждены были идти к нему на поклон, выслушав при этом довольно нареканий.
Я оставил дела и пошел на речку. Туман уже рассеялся, и я еще издали приметил девичью фигурку на берегу реки. Поначалу было не разобрать, кто полощет одежу с деревянных мостков, стоя на коленях. Подойдя ближе, я осознал, что это была Весняна.
Ну, не сбегать же назад, помыслил я. Что ж, в самом деле, чураться теперь друг друга, ежели нам жить в одной деревне всю дальнейшую жизнь? Да и без верши как воротишься?
Я спустился к берегу, пожелал девке доброго здоровья.
- Давно я тебя не видала, Велимир! – отвечала она. – Как поживаешь?
- Да я-то чего, все по-старому. А ты вот как? Чай, скоро Горяй свататься придет!
Весняна замерла на мгновение, а затем продолжила полоскать одежу.
- Был у меня старейшина с бабой Душаной… толковали мы… обещались они вскорости явиться с Горяем…
Я присел рядом с ней на корточки и с жаром заговорил:
- Весняна! Коли противен он тебе, не иди за него замуж! Сыщется другой человек, кто будет сердцу твоему мил… не надобно супротив себя идти! Я вот пошел, а ничего хорошего из этого не вышло…
- Да пошто же ты это сделал?! – непонимающе воскликнула она. – Я до сих пор терзаюсь этим, Велимир!
- Не было у меня иного пути! – я в отчаянии стиснул зубы. – Однажды я все расскажу тебе… но покамест… не до́лжно мне этого открывать!
Девка заплакала, и я дотронулся до ее плеча, как вдруг на берегу показалась Полеля.
- Велимир, ты здесь! – воскликнула она.
На лице ее читалась тревога.
- Случилось что, сестрица?
Девка подбежала к нам и, задыхаясь, проговорила:
- Никак мать не могу сыскать! Мыслила, на речку она пошла, ан нету ее тут!
- Куда ж она отправилась?
Я почуял, что на сердце стало неладно.
Полеля развела руками:
- Поутру молвила, что за хворостом надо бы в лес сходить…
- Каков таков хворост? – подивился я. – Дров заготовлено довольно. Пошто ей в лес-то по осени соваться?
- Да не ведаю я! – в голосе Полели послышались слезы.
Я крепко схватил сестрицу за плечи:
- Ну-ка, выкладывай, чего у вас стряслось?!
Девка расплакалась:
- Ох… отец сызнова во хмелю… побранились они с мамкой давеча крепко… плакала она… ну, а поутру вот, про хворост молвила… а я со двора выходила, не видала, куда она делась… сыскать не могу…
- У Лели была ты? Ежели там она, в избе Любояра?
- Нету, ходила уж.
- Ох… дурно это, дурно, сестрица… надобно в лес идти, искать ее…
- С Лютаном пойдешь? – обеспокоилась Весняна.
- Лютан сам на охоте с утра. Один пойду, окраину леса обойду. А ты, Полеля, домой ступай, да там ожидай. Али того лучше: пущай отец тоже идет искать ее! Чую я, беда могла приключиться…
Весняна проводила меня испуганным взглядом и принялась утешать Полелю. Я же отправился прямиком за деревню и обошел всю окраину леса, но так и не сыскал матери. Потихоньку начало смеркаться, и тягостное предчувствие заполнило мою душу. Я порешил воротиться домой и созвать мужиков на поиски.
По пути в родной дом меня не покидала надежда на то, что я встречу мать там, живую и невредимую. Однако…
Дверь в избу оказалась отворена нараспашку. Когда я вбежал в темные сени, то услыхал, что из горницы доносится плач и бабский вой.
- Велимир! – кинулась ко мне Весняна. – Велимир… Лютан только что воротился из лесу с твоей матерью на руках… они… сыскали ее там… под деревом… померла она…
Я, холодея, опустился на лавку, ибо ноги мои подкосились.
_____________________________
*Птицелов – одно из народных именований рябины, спелые ягоды которой привлекают птиц.
Назад или Читать далее (Глава 47. Откровения)
Поддержать автора: https://dzen.ru/literpiter?donate=true