Разные клетки, одна тюрьма
Жизнь, расколотая надвое, текла своим чередом, и в каждой из своих половин она была одинаково невыносимой, как хроническая зубная боль.
Алиса жила у отца. Его квартира, на первый взгляд казавшаяся раем свободы после стерильной клетки материнского дома, на деле оказалась другим видом заточения. Это была тюрьма из чужого творчества. Стены, завешанные чёрно-белыми фотографиями незнакомых людей с тяжёлыми судьбами, казалось, смотрели на неё с укором. Завалы из книг по искусству, которые она не читала, гитары, на которых она не играла — всё это было частью мира её отца, мира, в который она не была вписана. Кирилл, раздавленный чувством вины, пытался быть идеальным отцом. Он готовил ей по утрам омлет с авокадо, который застревал у неё в горле, вёл с ней долгие разговоры о музыке, которые она поддерживала односложными ответами. Но все её мысли были там, в другом доме, с другим отцом. С Тошей. Она часами сидела в своей новой, временной комнате, глядя в экран телефона, обновляя пустой чат, надеясь на чудо. Глеб запретил им видеться, и это было хуже любой физической стены.
Тоша жил у Глеба. В новой, блестящей квартире в элитном жилом комплексе, похожей на витрину магазина игрушек. Глеб пытался купить его любовь. Он заваливал его подарками, выполняя любой каприз. Он притащил огромную приставку последней модели, радиоуправляемый вертолёт размером с кошку, конструкторы, из которых можно было построить маленький город. Но Тоша оставался чужим, молчаливым призраком в этом празднике потребления. Он не прикасался к игрушкам. Он сидел на полу в своей идеально чистой комнате и строил баррикады из подушек. После того, как он в припадке молчаливой ярости разломал дорогого боевого робота, Глеб сменил тактику. Он больше не кричал. Он начал действовать. Он официально подал в суд на получение полной и единоличной опеки над сыном, приложив к заявлению чеки из магазина игрушек как доказательство своей отцовской любви.
Анна жила в своей позолоченной клетке. Её ложь стала её реальностью. Она играла роль счастливой беременной женщины с виртуозностью великой актрисы. Каждое утро она проводила полчаса в ванной, склонившись над унитазом и вызывая рвоту двумя пальцами, чтобы Павел, уходя на работу, слышал звуки её «токсикоза». Она капризничала, просила его привезти ей то солёных огурцов посреди ночи, то клубники со взбитыми сливками. Она с нежной, задумчивой улыбкой листала каталоги с дизайнерской детской мебелью. Это был отвратительный, гротескный спектакль. Павел, ослеплённый счастьем и надеждой, верил ей. Он отменил развод. Он окружил её такой заботой и любовью, что Анне иногда становилось дурно от самой себя. Её ложь была идеальной. Но у любой лжи есть цена. И она чувствовала, как с каждым днём эта цена растёт, как растёт внутри неё не ребёнок, а чёрная, сосущая пустота.
Встреча у школьных ворот
Алиса не выдержала. Она сходила с ума от беспокойства и неизвестности. Она должна была увидеть его. Убедиться, что он жив, что он в порядке.
Она подкараулила его после уроков у школьных ворот. Она стояла в стороне, прячась за деревом, чувствуя себя преступницей. Она видела, как из школы выходят дети, смеются, толкаются. И среди них она увидела его. Он шёл один, маленький, ссутулившийся, глядя себе под ноги. Он был похож на маленького, старого гнома, несущего на своих плечах невидимую гору.
— Тоша! — позвала она шёпотом, когда он проходил мимо.
Мальчик поднял голову. Увидев её, он на мгновение замер, его глаза расширились от неверия, а потом он бросился к ней, забыв обо всём на свете.
— Алиса! — его голос был тихим, испуганным. Он вцепился в её руку так, будто она была его единственным спасением. — Я хочу домой! Я хочу к маме! Забери меня отсюда!
— Тише, малыш, тише, — шептала она, обнимая его, чувствуя, как дрожит его маленькое тельце. — Что случилось? Он тебя обижает?
— Он злой, Алиса. Он не кричит, он улыбается. Но он злой. Он смотрит на меня так… Я его боюсь. Он говорит, что мама плохая. Что она про нас забыла. Но это неправда, да? Мама нас заберёт?
— Конечно, заберёт, — врала она, и слёзы текли по её щекам. — Мы что-нибудь придумаем. Обязательно.
В этот момент её плечо схватила чья-то сильная, безжалостная рука.
— А я, кажется, ясно выразился, — голос Глеба был тихим и ледяным. Он стоял прямо за ней. — Тебе здесь нечего делать.
Он отцепил руку Тоши от Алисы и грубо притянул сына к себе.
— Ещё раз увижу тебя рядом с ним, и ты пожалеешь, — прошипел он ей в лицо. От него пахло дорогим парфюмом и угрозой. — Суд скоро передаст мне полную опеку. И знаешь, что я сделаю? Я увезу его в свой родной город. Далеко отсюда. Туда, где вас никто никогда не найдёт. И ты его больше не увидишь. Ни ты, ни твоя мать-убийца. Так что отстань от него. Забудь, что у тебя был брат. Поняла?
Он развернулся и, крепко держа плачущего Тошу за руку, пошёл к своей машине. Алиса осталась стоять одна, раздавленная его словами, его угрозой, своим абсолютным бессилием.
Разговор в баре
Тем же вечером Кирилл сидел в полутёмном, гулком баре на окраине города. Он пил виски. Он чувствовал себя абсолютно опустошённым. Его дочь прошла через ад. А он, её отец, не смог её защитить.
Дверь бара открылась. Вошёл Павел. Он был измотан. Не Анной. Ею он был, как ни странно, окрылён. Мысль о ребёнке давала ему силы. Он был измотан работой. Скандал вокруг его жены бил по его репутации, и он весь день провёл на совещаниях, пытаясь удержать ситуацию под контролем. Он просто хотел выпить стакан виски в тишине.
Он увидел Кирилла, на мгновение замялся, но потом всё же подошёл.
— Можно? — спросил он, кивнув на стул напротив.
Кирилл молча кивнул.
Они сидели в неловкой тишине. Два мужчины, связанные одной женщиной и одной катастрофой.
— Как Алиса? — наконец спросил Павел, просто чтобы нарушить молчание.
— Нормально, — буркнул Кирилл. — Держится.
Он залпом выпил свой виски и заказал ещё.
— Вам не стоит так, — мягко сказал Павел. — Ей сейчас нужен сильный отец.
И тут Кирилла прорвало. Он горько, беззвучно рассмеялся.
— Сильный? А что может сделать сильный отец, Павел? Что я мог сделать, когда моя дочь, моя шестнадцатилетняя девочка, пришла ко мне, вся в слезах, и сказала, что ей нужно в клинику? Ей шестнадцать лет, понимаешь? Шестнадцать! И ей пришлось принимать решение, которое ломает взрослых, сильных женщин! А я… я просто сидел в коридоре. Читал дурацкие журналы и ждал. Вот и вся моя отцовская сила!
Он говорил сбивчиво, пьяно, не вдаваясь в подробности. Он говорил о какой-то клинике, о каком-то «взрослом решении». Он не сказал ни слова про беременность или аборт.
Но Павлу больше ничего и не нужно было.
Его мозг, привыкший анализировать факты, мгновенно сложил пазл.
«Взрослое решение» Алисы. На прошлой неделе.
Внезапная беременность Анны. На прошлой неделе.
Один-единственный тест на беременность, который она ему показала.
Он вспомнил, как Анна позвонила ему в тот вечер, как её голос дрожал от «счастья и слёз». Она позвала его, чтобы отменить развод. Это был тот же день, когда, по словам Кирилла, Алиса принимала своё «взрослое решение».
Подозрение, холодное и липкое, как змея, зародилось в его душе. Неужели? Нет, не может быть. Ни один человек на это не способен.
Но Анна была не просто человеком.
— Мне пора, — глухо сказал Павел, вставая.
Он вышел из бара на морозный воздух. Он посмотрел на свой телефон. На фотографию счастливой Анны, которую он поставил на заставку. И впервые за долгое время он посмотрел на неё не глазами влюблённого мужчины. А глазами прокурора. И мысль, страшная, чудовищная в своей простоте, пронзила его мозг: «А беременна ли она на самом деле?».
