Это случилось в середине июля, когда город начинает пахнуть перегретым асфальтом, дизельной гарью автобусов и страхом перед осенью «показавшейся на горизонте». В тот день я брела по супермаркету в состоянии, близком к метафизическому отупению, будто проваливаясь между эпохами своего же сознания — не в силах ни вспомнить, зачем пришла, ни выбрать между хлебом и сыром.
И вдруг — он! Нет, не молодой человек. Не идея. Виноград «Шайтан Мускат» — как я прочла на первый, мутный от жары, взгляд... на самом деле Shine Muscat — который просто лежал на прилавке, но я его увидела как святыню из иной жизни, которую в ладонях преподносит мне ангел, сразу после визита Бога в этих местах.
В пластиковом лотке — не гроздь, а идеальный геометрический фрагмент рая: зелёные ягоды, гладкие, плотные и насыщенные... каждая словно вылита из стеклянного мёда. Свет витрины бил под углом, и ягоды светились изнутри, как будто в каждой жил свой крошечный, но полный надежды источник.
Ценник был такой, что за него можно было получить не одну, а две психологических травмы. Но я выложила деньги с той же обречённой решимостью, с какой героиня в трагедии принимает яд: не потому что не хочет жить, а потому что понимает — без него каждый новый день будет наполнен душевной болью.
Дома я даже не стала его мыть — мне казалось, что вода только уничтожит его магию.
Я оторвала одну ягоду. Она отделилась от грозди с лёгким щелчком — словно ты нарушаешь клятву. И тогда я её попробовала.
И наступило что-то вроде религиозного откровения
Это был не виноград. Это было обещание — того, что всё могло бы быть иначе. Вкус — невозможный, как если бы дыня переспала с ландышем, а их ребёнка крестили манго. Никакой кислоты. Никаких косточек, которые застревают в зубах. Только сладость, но не приторная, а из тех, что говорят: «Живи, пожалуйста. Всё ещё возможно».
Я сидела на полу посреди кухни, ела ягоды одну за другой, пока тишина не стала звенеть. За окном горели окна чужих жизней, но мне было всё равно. Я поняла: человек, попробовавший Шайн Мускат, уже не может быть прежним. Он либо начнёт копить деньги на новые гроздья, либо уйдёт в Дзен. Я — пошла за второй гроздью, после которой меня и настиг Дзен.
Только на следующий день, немного прийдя в себя, я узнала, что этот сорт выращивают в Японии с почти патологической любовью: каждую гроздь накрывают бумажным пакетом от солнца, поют ей песню о сладости, гладят листья и дают лозе столько заботы, сколько я не получала ни от одного мужчины в юности, ни от родителей за всё своё детство.
В этом была и некая вселенская несправедливость, и неповторимая красота. С тех пор у меня нет прошлого. Есть только «до Шайн Мускат» и «после».