Все началось с того, что к Дуровым приехала гостья, глядя на которую, я невольно вспомнил гениальные строки поэта: «Пускай ты выпита другим, но мне осталось, мне осталось, Волос твоих стеклянный дым. И глаз осенняя усталость…» Следы былой красоты очевидно угадывались в ее лице – как и былой дерзкий норов. Я встречал таких. Их выдает крайняя снисходительность к человеческим слабостям. Они прощают, потому что их прощали. Они знают цену и человеческой подлости и человеческого благородства.
Вечером на скамейке Дуров сказал.
– Ее зовут Зоя. Собирается в монахини. Заехала попрощаться. Я был участником в громком московском деле, в котором она была центральной фигурой. Обыкновенная провинциальная девчонка стала героиней необыкновенной истории. Если хотите – расскажу.
По привычке, услышанную историю я переделал в рассказ, увлекся и нагородил много писательской отсебятины. Но фабулу почти не тронул.
Рассказ пролежал у меня в архиве, пока не пришло известие, что инокиня Е-кого монастыря Варвара преставилась ко Господу.
Ну и довольно предисловий!
***
Семену Яковлевичу было уже за тридцать, когда в доме появилась худая рыжая девчонка с южнорусским говорком. Подобрал ее Семен по случаю на Курском вокзале, где она стояла посреди зала с огромным баулом и беспомощно искала кого-то глазами. Как оказалось, искала свое счастье. И оно-таки улыбнулось провинциалке: Семен был в хорошем настроении, девочка напомнила ему детство, и он забрал ее с собой. Просто взял баул, а она засеменила за ним. Да, да, она сразу поняла, что это был тот самый принц из сказки, в которого верили только самые преданные барышни ее круга. Она ждала его в своем Воронеже, но тамошние принцы были жидковаты. Ездили на разбитых «шкодах», разговаривали исключительно матом и в плохом настроении били своих подружек по лицу. «Дурак! – крикнула как-то ее подруга Светка, получив под глаз от своего кавалера Пашки. – Самому же потом будет неприятно смотреть на синяк!» – «Подумаешь, – отвечал любовник, – я второй поставлю для симметрии и будет в цвет!» И заржал, как конь. Самое удивительное, и Светка засмеялась. Правда, сквозь слезы.
У Семена на привокзальной площади стояла роскошная карета черного цвета с королевским вензелем на капоте. Вежливый шофер в причудливой фуражке с высокой тульей, улыбаясь, распахнул перед Зоей дверцу и поддержал ее за локоть. В Воронеже водила при этом непременно отвесил бы какую-нибудь сальность. Пацаны в Воронеже считают, что если девушка садится в автомобиль, то ее непременно нужно ущипнуть за «булки» и вообще всячески демонстрировать готовность к спариванию. Иначе сочтут за слабака, о то и хуже – за импотента. Демонстрировали всегда одинаково – лапали грязными руками. Отказаться от этой «милой» любовной игры было опасно, но и отвечать полной взаимностью не стоило. Гордость тоже надо иметь. Сначала – пусть накормят в кавказской забегаловке, где подают чудесные, с пылу с жару, чебуреки с бараниной, и напоят красным вином. Зойка никогда не была проституткой, хотя подарки брала, если давали. В ее кругу такие называли себя «честными давалками». У «честных» была одна мечта – найти себе такого же «честного», которому надоело скитаться из одной постели в другую, и завязать с ним семейный узел хотя бы на несколько лет. Классно пройтись по бульвару под руку со «своим», толкая перед собой коляску с бэби, и не замечая завистливых взглядов бывших подружек, которые все еще ходили в «давалках» и злились на весь белый свет!
Московский «настоящий» принц молчал всю дорогу и думал. Ну, разумеется, он думал о большущих деньгах, которые собирался заработать. Он – банкир, и никак не меньше! Котировки валют, акции, и все такое… От него даже пахло долларами! И так сильно, что у Зойки мокро становилось в трусах. И когда машина въехала в ворота усадьбы, Зоя была согласна на все.
Загадочный принц подал ей руку и повел в огромный дом, который она даже боялась разглядеть. Там он отвел ее в ванну и там же оприходовал первый раз. С дороги Зойка была не совсем в форме, но поохала, как полагается, помычала. А что? Воронежским нравилось. «Принцу», однако, не очень.
– Тише ты. Горничную напугаешь.
– А что? Если я улетела?
– Куда улетела? Хватит врать.
– Я не виновата, что ты такой… ну можешь, одним словом, доставить удовольствие даме.
– Я польщен, мадам. Только царапаться в следующий раз не надо, угу? И еще. Откуда у тебя эти труселя? Понятно, что из Воронежа. Вы сейчас с Толей сгоняете в магазин женского белья. Выбери себе что-нибудь эротичное; продавщицы Толика знают, подскажут. Им надо только на тебя глянуть… Я сейчас Тамаре скажу, чтоб комнату приготовила…
Как тут не поверить в Промысел? Вот так, просто, кто-то с Неба взял ее за руку и повел к сияющему алтарю. Видимо, слишком долго она вымаливала свое счастье, там наверху устали от ее нытья и сказали – ну, бери уж, раз так хочется, только не ной.
И еще «наверху» сказали: «принца» береги! Они, «принцы», особы деликатные и ранимые; их все за деньги любят, а ты люби за просто так, и «принц» это почувствует, и поверит, и растрогается, и... ну, дальше понятно.
Только вот как любить «просто так»? Пожирать глазами? Не то, не то! Даже в Воронеже это не срабатывало. Та же Светка, которая уже упоминалась, дырки прожгла на Пашке своими жгучими карими очами, а толку? Опять получила в тот же левый глаз (Пашка – правша, в левый ему сподручнее было бить) с исчерпывающим комментарием:
– Хватит пялиться! Достала!
Ловить каждое слово? Вспоминался Райкин: «Закрой рот, дура, я уже все сказал!»
Оставалось тельце. Худое, с родинками на ключицах, но ничего, парням нравилось. В новом эротическом белье так и вообще не хотелось от зеркала отходить. «Вот курва какая!» – даже пробормотала она однажды, любуясь собой и вспоминая бабку свою, полячку, которая всех красивых девок звала курвами. Жаль, что в белье нельзя было по дому ходить. Пробовала, но Тамара, домоправительница, строго-настрого запретила. Еще Зоя была рыжая. Семену нравилось.
Вообще-то, непонятно было, что он в ней нашел. Как-то тревожно было. Оставался какой-то обман. Боялась, что однажды дверь откроется, войдет строгий дяденька в форме и скажет: «Гражданка Петрова? Это вы заморочили голову банкиру Левину? Собирайтесь! Поедете обратно в Воронеж!»
А с другой стороны, чем она хуже столичных? Спросила как-то об этом Тамару, которая оказалась не такой уж строгой женщиной и даже оказывала Зое покровительство.
– Глупенькая, кто же их поймет, мужиков-то? Они же инопланетяне. Ты не мудри. И не вздумай кривляться. Терпеть не может.
Насчет кривляний. Как-то вечером Семен зашел в ее спальню и обомлел. У окна в академической позе сидела барышня начала XX века и держала в руках раскрытый томик стихов Блока. На губах барышни блуждала улыбка, на челе остывала печать глубокого пережитого чувства. А? Красиво? Семен неслышно подкрался к Зойке и забрал томик.
– В моей библиотеке ковырялась? Кто разрешил?
– Послушай, как это мило! «Ночь, улица, фонарь, аптека. Бессмысленный и тусклый свет»
Семен скривился, как от сильнейшей зубной боли, отшвырнул книжку.
– Значит так, Зайка-Зойка! О Блоке – ни слова! О категорическом императиве Канта – тоже. Брякнешь что-нибудь об индексе Доу Джонса – придушу! Все поняла?
– Поняла, – насупилась Зойка.
– И перестань заливать: «Ах, Семочка, сегодня ты был бесподобен!» – передразнил он ее голос. – Так говорят потасканные шлюхи.
– А как мне прикажешь говорить? О политике ты не любишь. О литературе запрещаешь. Что можно?
– «Первым делом, первым делом» – что?
– Самолеты.
– Правильно. Хороший массаж. Приступай.
***
Про стихи Семен рассказал на следующий день своему приятелю и компаньону Липницкому в ресторане.
– Можешь себе представить, какие жемчужины таятся до сих пор в провинциальном компосте? Блок! А ведь и я когда-то зачитывался… в другой жизни. «Мы встречались с тобой на закате, Ты веслом рассекала залив», – помнишь, Борода? Кажется, ты тоже грешил по этой части, нет? Не ты ли пытался соблазнить Софью, выдавая стихи Верлена за свои? Не учел, что у нее папа был кандидат филологических наук. Специалист по французской поэзии конца XIX века.
– Напыщенный павлин. Он был у меня недавно. Разумеется, с просьбой. Дочка собирается открыть литературный салон. Старик по-прежнему живет в мире фантазий и поллюций. А ты со своей любительницей поэзии Серебряного века будь осторожней.
– Что ты имеешь в виду?
– Ей твой Блок нужен, как мне геморрой. Берегись, Сема, провинциалки любят горячо. Вспомни леди Макбет Мценского уезда.
– Андрей, все понимаю, но в постели она неподражаема. У нее стыда как у макаки – отсутствует полностью. А либидо как у с.чки во время течки. А мне только это и надо. Я ведь до сих пор в постели умничал. А тут… Ты не представляешь, каково себя чувствовать гамадрилом! И при этом она не вульгарна! Вот что интересно! Дикарка необразованная – да! Но не ш.лава! Поймешь ли ты меня?
– Я-то пойму. Поймет ли Наталья? Ты слишком много поставил на нее.
– Плевать. Не хочу думать, что будет потом. Ведь я гамадрил!
– Проблема в том, что “потом” все равно наступает. И гамадрилу могут надрать задницу.
Потом… а потом все было хорошо. Зоя, наконец, освоилась в доме, который вначале пугал ее. Кроме хозяина, в доме проживало постоянно еще человек шесть обслуги: охрана, повариха, Тамара, она же домоправительница; водители и садовник и разнорабочие были из приходящих. Все они доброжелательно относились к новенькой. Правда, с пониманием, в котором угадывалось и сочувствие.
Хозяин уезжал рано утром, приезжал вечером, почему-то всегда грустный. Он полюбил после ужина поговорить с Зоей у себя в кабинете. Они усаживались на диван, Сема ставил на столик бутылку армянского коньяка. Выпивал граммов сто, ждал с закрытыми глазами, когда «отпустит». Зойка не спрашивала, кто «держит» и кто «отпустит», только видела, как разглаживаются морщины на его лбу и как розовеют щеки – значит, отпустил, гад! В основном Сема спрашивал Зою: про Воронеж, про Пашку и Светку, но особенно про деревню, в которой она проводила свои лета в школьные годы. Спрашивал как-то дотошно, цепляясь к деталям: какая была погода, кто что сказал, кто во что был одет… Или сколько кур было в хозяйстве тетки Али, и сколько молока давала корова, и сколько грибов собирали в урожайное лето; и даже какого цвета была гадюка, которая вывалилась однажды из сена, привезенного с полей, и напугала весь дом… Зоя рассказывала добросовестно, понимая, что зачем-то Семену это было нужно.
Некоторые персонажи интересовали Семена особенно.
– Мачо?
– Чего?
– Пашка ваш – мачо? Ну, крутой чувак, реальный пацан, или как там у вас их зовут. Чуть что – сразу в рыло. Так?
– Пашка может… это точно.
– Всегда завидовал таким.
– Да ты что? Он же гопник! Хулиган!
– Он мужик, который всегда знает, что ему нужно. А если нужно – он идет и берет.
– А ты, что же, не знаешь?
Семен вздохнул.
– Нет, Зойка, не знаю. А ты, выходит, знаешь? Ну и что тебе нужно?
– Квартира в Москве, машина… иномарка, ну и денег. Тысяч сто. Долларов, – быстро, без запинки ответила Зойка и испуганно прикрыла рот ладошкой. – Только ты не подумай…
– Уже подумал, – спокойно возразил Семен. – Чего испугалась? Что с меня взять, кроме денег?
– Я не ради этого…
– А ради чего? Блока почитать захотелось дуэтом? Или ты не устояла перед неотразимой мощью моего интеллекта? Тебя сразило благородство моей души? Ладно, не обижайся. Главное, не ври. Мы все хотим одного и того же. В меру своих сил и фантазий. Вот Пашка ваш чего хочет?
– Да он… ему бутылку дай, да лахудру какую-нибудь, он и доволен. Чтоб книжку почитать – ни-ни! В театр сходить – ни за что! Светка говорила, что и в ресторан-то его не заманишь, привык к своей чебуречной.
– Ну а мечты-то у него есть?
– Бригадиром хочет стать, – подумав, ответила Зойка
– Кем-кем?!
– Ну этим… как в кино: «Бригада» – неужто не смотрел? Главным бандитом, короче.
– А он смерти не боится?
– Не… Он шальной. Особенно когда выпьет. Один против пятерых может пойти. Да ну его! Зачем он тебе? Дурак он совсем.
– Не знаю, Зойка… А ведь у меня тоже была мечта. Я хотел стать врачом. И не просто врачом. Я хотел работать в тундре, где-нибудь на краю света, среди чукчей. Чтоб имя мое гремело по всей Чукотке. Чтоб и в метель, и в мороз меня вертолетом доставляли в стойбища. И я при свете тусклой лампы с фитилем – кажется, оленеводы жгут рыбий жир вместо масла – делал сложнейшие операции, спасая жизни детей и стариков. И чтоб в меня влюбилась девушка – эскимоска. Трогательная такая дикарка… А дальше… она заболела, и я не смог ее спасти…
– Ты богатый… Красивый, умный. На фига тебе эта чукча? У меня был один доктор. Вечно стрелял по мелочи до получки.
– Сама ты… чукча. – вздохнул Семен.
«Серьезные разговоры» выводили его из себя.
– Самая надежная валюта в мире – тугрики. Почему? Потому что никому не нужна. Стоп! Ни слова про девальвацию, бифуркацию, аллюзию, ассоциации и поллюции! Иначе я за себя не ручаюсь!
Впрочем, все это были мелочи. Все было хорошо. Так хорошо, что хотелось на этом остановится и так и дотянуть до конца дней своих.
Однажды, выпив вина в постели, Зоя расплакалась. Семен удивленно поднял голову с подушки.
– Ты чего?
– Ничего. Хорошо мне. Очень. Слезы сами льются. Я хотела сказать… только ты не думай, что это что-то значит! Я хотела просто сказать, что… мне так хорошо.
И Зоя зарылась лицом в подушку.
Семен осторожно тронул ее за плечо.
– Ну полно. Соскучилась небось взаперти? Знаешь, отправлю-ка я вас с Толей завтра по магазинам? Тебе прибарахлиться надо, да и развеешься. А то совсем одичаешь тут у меня.
Толя был доверенным лицом хозяина: водитель и охранник в одном лице. Он всегда улыбался и производил впечатление безобидного простака, но однажды «простак» на глазах восхищенных зрителей всадил десять пуль из «Стечкина» в десятку, да еще после этого крутанул на пальце пистолет, как заправский ковбой из американского вестерна. Он был из «бывших», прошел и Югославию, и Чечню, но не ожесточился, умел радоваться мелким подачкам судьбы и любил цитировать Карнеги: «Я жаловался на то, что ботинки жали мне ноги, пока не увидел инвалида без ног». Зойке было легко и весело с ним. Толя был человеком ее круга. «На воле» они вполне могли бы сойтись, но здесь, в сказочном замке, Толя был лишь тенью владыки. Тут все были лишь статистами великого режиссера, который снимал фильм о Себе.
На следующий день Толя распахнул перед Зойкой дверцу «Мерседеса» и галантно согнулся.
– Прошу пани.
– Бардзо дзенькуе, пан.
– Ух ты!
– А ты как думал.
До обеда они объехали с полдюжины бутиков. В некоторых Толю встречали как родного. Зою ощупывали любопытными и по-женски ревнивыми взглядами, но никто не пытался унизить насмешкой: все были учтивы и улыбались. Когда багажник был полон, Толя предложил перекусить в итальянском ресторане. Они сидели на подиуме, возле окна, открывавшего вид на улицу; в пунцовом лице Зойки читался восторг перед жизнью богатеев, которые открыли дверь в свою сказочную обитель провинциальной девочке, и девочка готова была умереть… просто умереть, чтоб все поняли, что не за деньги она любила их, а потому что просто любила и вообще… ну, в общем, словами не скажешь.
– Ты жить-то как собираешься? – спросил вдруг Толя.
Зоя подняла затуманенные глаза от тарелки с вкусной пастой с сыром пармезан.
– В смысле?
– Ну, о будущем-то думаешь? Вижу, что нет. А зря. Сказка-то рано или поздно закончится. В Москве хочешь остаться?
Автор: Артур Болен