Телевизор тянул почти на половину месячного заработка. Михаил осторожно коснулся прохладной глянцевой поверхности коробки, представляя, как загорятся радостью глаза матери. Ему уже слышался ее смущенный возглас: «Мишенька, ну зачем же? Мне и со старым неплохо…»
Но именно поэтому и стоило раскошелиться. Старый телевизор давно хрипел, изрыгая помехи и полосы вместо лиц любимых актеров, а мама так любила свои сериалы. Вечера для нее были отдушиной.
Михаил бросил взгляд на часы – Яна должна была вернуться с работы минут через тридцать. Времени в обрез, чтобы приготовить легкий ужин. Он споро нарезал овощи для салата, как вдруг услышал щелчок замка. Ключи весело звякнули, упав на столешницу в прихожей, следом зацокали каблучки.
— Миша, ты где? — голос жены звенел подозрительным серебром, переливаясь через порог кухни.
— Здесь я, на кухне! — отозвался Михаил, энергично вытирая руки полотенцем, словно открещиваясь от чего-то.
Яна подплыла к нему с улыбкой, словно кошка к сметане, и чмокнула в щеку. Легкий поцелуй обернулся ощущением нежности, но и настороженности.
— М-м-м, салат готовишь? Молодец какой. Прямо кулинарный гений, не иначе.
Михаил удивленно вскинул брови. Обычно жена не баловала его комплиментами, скорее уж критиковала.
— Ты чего такая довольная? Словно мешок золота нашла.
— А… Ну… Ничего особенного, — Яна как-то странно заулыбалась, словно внутри у нее плясали маленькие чертенята, готовые вырваться наружу. — Просто у Инки день рождения скоро, и я подумала…
Взгляд ее, словно шаловливый лучик солнца, скользнул мимо мужа и зацепился за что-то в гостиной. Улыбка, словно по мановению злой волшебной палочки, медленно сползла с лица, обнажая растерянность и легкую тревогу.
— Миш, а что там за коробка?
— Э-э, это… — Михаил запнулся, словно наткнулся на невидимое препятствие, но, помедлив, выбрал путь честности. — Телевизор… маме. У неё старый совсем изжил себя.
Яна замерла, словно превратилась в статую. По ее лицу, как по экрану, пробежала целая палитра чувств: от растерянности и удивления до обиды, которая постепенно перерастала в злость, искрившую уголки губ.
— Телевизор? Для твоей драгоценной мамочки? — каждое слово она выплюнула с таким презрением, словно это было грязное ругательство. — А на мою сестру, значит, денег зажал? Подавился?
Михаил в недоумении моргнул, не понимая, куда клонит её гневный монолог.
— При чем тут твоя сестра?
— При том! — Яна сорвалась на крик, её голос звенел от обиды и разочарования. — У неё день рождения! Я хотела ей подарок… достойный подарок купить, а ты…
Она бросила испепеляющий взгляд на большую коробку, стоявшую в углу.
— Ты готов своей мамочке последнюю рубашку отдать, лишь бы ей угодить, а нам помочь – рука не поднимается! Моя семья, мои родные – это что, для тебя пустое место? Или дочке бы хоть что-то купил! Твоя мать… да что ей уже надо на старости лет!
Внутри Михаила все заклокотало, словно в жерле вулкана, готового извергнуть лаву обиды и гнева.
— Яна, но это же мои деньги… и моя мама. Что криминального в том, что я хочу сделать ей приятное?
— А мы?! Мы кто для тебя?! — выплюнула она, словно яд. — Сколько он стоит? Отвечай, я сказала!
В этот момент трель телефона разорвала наэлектризованную тишину. Яна, как хищница, метнулась к трубке.
— Алло? А, Инка, привет! Да, только вошла… — она бросила на мужа испепеляющий взгляд, полный презрения. — Представляешь, этот купил телевизор своей мамочке! Да, опять на нее деньги спускает! Нет, о твоем подарке можно забыть…
Из трубки донесся возмущенный, визгливый голос Инны, эхом отражаясь от стен. Яна кивала, плотно сжав губы в тонкую, злую линию.
— Да, он же у нее под каблуком! Вечно для мамочки все самое лучшее! Никакого стержня, тряпка, а не мужик! Маменькин сынок, одним словом!
Михаил отвернулся, чувствуя, как стыд и обида жгучим пламенем заливают щеки.
"Как же так, — мучительно билось в голове, — неужели забота о родной матери превращает меня в их глазах в ничтожество, в бесхребетного слабака? Неужели истинный мужчина должен черстветь сердцем и забывать о тех, кто дал ему жизнь?"
Сцены ревности вспыхивали, словно зарницы на грозовом небе, с пугающей регулярностью. Кресло, любовно выбранное в подарок маме, газонокосилка, облегчающая ее труд в саду, даже скромный обед, приготовленный с душой, — все становилось поводом для Яниной неутихающей ревности.
Михаил устало принимал неизбежность превращения каждой встречи с Яниной родней в поле битвы. Визиты ее сестры Инны с мужем, случавшиеся каждые две недели, неизменно приносили с собой ядовитые уколы в адрес «маменькиного сынка».
— Интересно, Мишенька, твоя маман оценит новый телевизор? — елейным голосом вопрошал муж Инны, лукаво подмигивая супруге, пока Яна с напускным усердием сервировала стол.
— Уверен, что да, — сухо отвечал Михаил, стараясь не замечать насмешки, но чувствуя, как яд просачивается под кожу.
Инна демонстративно вздыхала, закатывая глаза:
— Если бы мой муж столько денег спускал на свою мать, он бы быстро перестал быть моим мужем!
«Если бы я был твоим мужем, я бы давно сбежал на край света от такого счастья», — мысленно парировал Михаил, натягивая дежурную улыбку. Он терпеть не мог конфликты и, словно страус, прятал голову в песок молчания.
— Папа, ты меня на балет отвезешь? — Ксюша, его одиннадцатилетняя дочь, просунула любопытную мордашку в комнату, где Михаил, нахмурившись, сражался с отчетами за ноутбуком.
— Конечно, солнышко. Дай мне полчасика, и мы помчимся, хорошо?
Девочка, радостно кивнув, вихрем умчалась собираться. Михаил, вздохнув, вновь погрузился в пучину цифр, но его отвлек нежный голос жены:
— Миша, дорогой, ты не мог бы завтра маму мою из поликлиники забрать? У меня совещание на совещании, боюсь, совсем не успею.
Михаил невольно поморщился. Завтра он обещал своей матери, страшно нуждавшейся в его крепкой руке, перевесить злополучную полку, грозившую обрушиться в любой момент.
— Яна, прости, не могу. Вызовем Ксюше такси? Я обещал маме… сегодня ужин.
— Опять?! — вскинула руки Яна, словно от удара. — Мамочка снова на пьедестале? Мои планы, как обычно, прахом?
— Дело не в пьедесталах, — глухо отозвался Михаил, ощущая, как вязкая усталость сковывает каждое движение. — Я просто дал слово…
— Ах, слово! Ты вечно ей что-то обещаешь! — голос Яны сорвался в истеричный визг. — Хоть раз поставь меня на первое место!
В дверном проеме возникла Ксюша, потерянная и взволнованная, в руках — балетки.
— Мам, пап, что случилось?
— Ничего, солнышко, — пропела Яна елейным голосом, в котором сквозила неприкрытая язвительность. — Просто папа снова демонстрирует свою безграничную любовь к бабушке, в ущерб нам.
Михаил окаменел. Раньше Яна хотя бы щадила Ксюшу, не впутывала ее в эту бесконечную войну. Это было… ниже всяких пределов.
Ксюша застыла, мечась взглядом между мамой и папой, а в глазах плескалось отчаяние, готовое вот-вот вылиться слезами.
— Пап… Ты правда нас не любишь?
Внутри Михаила что-то хрустнуло, словно тонкий лед под тяжестью ботинка. Как она могла? Как Яна посмела вложить этот яд сомнения в невинную душу дочери?
— Глупенькая, конечно, люблю, больше жизни, — прошептал он, притягивая Ксюшу в объятия. — Мама просто пошутила нехорошо. Одевайся, принцесса, нас ждут великие дела.
Когда они вернулись, Михаил, не говоря ни слова, прошел мимо Яны, словно она была призраком. Маска безразличия, которую он так долго носил, треснула. Подлость Яны стала последней каплей в чаше его терпения, отравив все, что между ними оставалось.
В последующие недели Михаил, словно тень, продолжал свои обязанности: заботился о дочери, исправно ходил на работу, машинально помогал по дому. Но с Яной он словно говорил через толстое стекло, избегая прямого взгляда, прямого разговора.
— Долго ты еще будешь дуться? — однажды вечером, не выдержав, выпалила Яна. — Ведешь себя хуже ребенка.
— А ты ведешь себя как… — Михаил запнулся, слова обожгли горло.
"Как предательница" — вертелось на языке, но он проглотил горечь обиды.
— Я не понимаю… зачем ты ставишь меня перед выбором? Почему нельзя просто жить в мире?
— Потому что после свадьбы мужчина принадлежит семье! — отрезала Яна, и в голосе ее звенела сталь. — А не мечется, как привязанный пес, на каждый мамин зов!
"Вот, значит, как… " — пронзила Михаила мысль, холодная и острая. — "Я для нее не муж, не партнер, не личность. Я — собственность. Вещь, которой можно распоряжаться по своему усмотрению".
— Я не перестал быть сыном, когда стал мужем, — слова сорвались с его губ приглушенно, словно исповедь. — И никогда не перестану.
Яна с вызовом отвернулась, плечи ее дрогнули в показном презрении.
— Ну и продолжай в том же духе, — бросила она, словно плеснула ядом. — Только потом не удивляйся, если однажды проснешься в пустой постели.
Ее слова повисли в тягучей тишине, но Михаила они почему-то не пронзили страхом. Напротив, в его душе вдруг затеплилась крамольная мысль: "А может, это и есть выход?"
Он по-прежнему, как по заведенному ритуалу, навещал мать каждое воскресенье. Ольга Вениаминовна, чуткая сердцем, видела, что в душе сына бушует неспокойный шторм, но сдержанно молчала, не решалась бередить рану.
— Яночка не приехала? — лишь тихо спросила она, когда Михаил вошел в дом один, с обреченным выражением на лице.
— Нет, она… занята, — солгал он, словно стараясь укрыть мать от холодного ветра их раздора. Ложь повисла в воздухе, тяжелая и горькая, как осенний туман.
Ольга Вениаминовна лишь тихо вздохнула, и этот вздох был полон вселенской кротости. Мама всегда отличалась болезненной деликатностью, и оттого нападки Яны ранили особенно остро. Казалось, обижают не просто мать, а самое беззащитное существо на земле.
В эти неспешные воскресные часы Михаил утопал в зыбком ощущении почти-счастья. Здесь, в мамином доме, не нужно было никому ничего доказывать, не перед кем оправдываться. Мама любила его просто так, безусловно и безжалостно ко всем его недостаткам, одаривая любовью, не требующей отчетов и ультиматумов.
— Миша, нам нужно поговорить, — Яна встретила его словами, звучавшими непривычно резко, словно лезвие бритвы.
"Неужели созрела для извинений?" – мелькнула робкая надежда в душе Михаила, тут же им и придушенная. Скорее кометы запоют арии, чем дождёшься от неё доброго слова.
— Я слушаю, — глухо ответил он, опускаясь в кресло напротив, готовясь к привычной буре упрёков.
— Знаешь… я тут подумала… насчет того телевизора, — начала Яна, словно ступая по тонкому льду.
— Который я купил маме? — уточнил Михаил, силясь понять, куда она клонит, точно опытный следопыт, идущий по едва заметным знакам.
Телевизор, словно немой укор, всё ещё занимал почётное место в углу их гостиной.
— Да, — Яна нервно облизнула пересохшие губы, словно перед прыжком в пропасть. — Вообще-то… Его больше нет.
— В каком смысле? — Михаил почувствовал, как внутри нарастает глухое беспокойство.
— Я его… забрала, — выпалила Яна, словно выплюнула ком яда, — и отдала своим родителям. У них как раз сломался, а новый им не по карману.
Михаил смотрел на неё, словно на инопланетянку, отказываясь верить своим ушам.
— Ты что… сделала?!
— Да ладно тебе! — Яна попыталась придать лицу беспечное выражение, но глаза выдавали её с головой. — Твоя мать и со старым прекрасно проживёт, а моим родителям он нужнее.
Михаил медленно поднялся, словно древний вулкан, пробуждающийся от долгой спячки.
— То есть ты, без моего ведома, взяла подарок, предназначенный моей матери, и презентовала его своим родственникам?
— Их нужно было как-то… задобрить! — огрызнулась Яна, словно загнанный зверь. — Они и так тебя терпеть не могут, считают скрягой. А так хоть какая-то польза…
Михаил почувствовал, как внутри него всё закипает, как лава, готовая вырваться наружу.
— Значит, я теперь должен «умасливать» твою родню моими же подарками, предназначенными моей матери? Ты в своём уме?
— Не ори на меня! — Яна тоже вскочила, словно ужаленная змея. — Подумаешь, телевизор! Купишь ей новый, если так переживаешь!
— Дело не в телевизоре! — Михаил с трудом сдерживал гнев, готовый вырваться наружу. — Дело в уважении! Ты перешла все границы, Яна.
— Это ты перешёл все границы, когда начал транжирить наши общие деньги на свою мать!
— И давно мои деньги стали «нашими общими»? — ледяным тоном проговорил Михаил, в его голосе звенела сталь. — Или когда ты балуешь себя десятой парой туфель — это тоже, по-твоему, «наши общие» траты?
Яна, словно от удара, перехватила ртом воздух:
— Значит, вот как ты на это смотришь? После всего, что между нами было, у нас теперь «твое» и «мое»?
— Нет, Яна, — Михаил устало покачал головой, в его взгляде читалась неприкрытая горечь. — У нас больше нет никакого «нас».
— Что… что ты имеешь в виду? — прошептала она, чувствуя, как мир вокруг нее начинает рушиться.
— Я больше не могу, Яна. Я подаю на развод.
Михаил собирал вещи с механической точностью, словно автомат, отчужденно отсчитывая последние мгновения их совместной жизни. Рубашки, брюки, паспорт, ноутбук, клубок проводов – каждый предмет находил свое место в чемодане под аккомпанемент отчаянных рыданий. Яна металась по комнате, как раненая птица, бросаясь то в угрозы, то в мольбы:
— Ты не можешь вот так просто взять и уйти! У нас дочь! Что мы скажем людям?!
— Скажешь людям, что я – подлец, бросивший тебя, — отрезал Михаил, не поднимая глаз от чемодана. — А Ксюше… Ксюше я сам все объясню. Когда придет время.
— Объяснишь что? Что папа ушел из семьи из-за этого идиотского телевизора, который ты так боготворишь?!
Михаил замер, словно его ударили. Впервые за долгое время он посмотрел Яне прямо в глаза:
— Не из-за телевизора, Яна. Из-за твоего презрения, из-за бесконечных придирок, из-за ненависти, которую ты изливаешь на мою мать… Я больше не намерен извиняться за то, что люблю ее.
— И куда ты пойдешь? К мамочке под юбку спрячешься? — Яна попыталась вложить в голос яд, но вышло лишь жалкое шипение.
— Нет, — Михаил покачал головой, словно освобождаясь от наваждения. — Сниму квартиру. А потом… потом видно будет.
— Ты еще пожалеешь! — крикнула Яна ему вслед, когда он переступил порог, словно захлопнула за ним дверь в прошлое.
"Сомневаюсь", — подумал Михаил, и внезапно почувствовал, как с плеч свалился неподъемный груз. Дышать стало легче.
Он сел в машину, вдыхая свободу полной грудью, и набрал номер матери.
— Мам, привет. Слушай… Тут такое дело… — он сделал глубокий вдох, собираясь с духом. — Я от Яны ушел. Насовсем.
В трубке повисла тишина, наполненная тревогой. Затем Ольга Вениаминовна тихо спросила:
— Миша, ты уверен?
— Да, мам. Уверен. Как никогда.
— Мне жаль, — прозвучал в ответ голос матери. — Если тебе станет тяжело, если нужно будет где-то передохнуть, ты знаешь, где тебя ждут.
Михаил знал, что мама говорит искренне, от всего сердца. В отличие от Яны, она готова была поддержать его просто так, не требуя ничего взамен.
Полтора года промелькнули, словно осенние листья в вихре. Михаил наблюдал, как Светлана, его вторая жена, колдует над столом, превращая его в натюрморт воскресного обеда. Ее дети, Кирилл и Маша, галдели вокруг, то и дело сталкиваясь в веселой суете помощников.
— Мам, а бабушка Оля точно будет? — Кирилл водружал стаканы на стол, словно маленькие хрустальные башни.
— Непременно, солнышко, — ответила Светлана, и в улыбке ее плескался свет. — Соскучились?
Волна тепла окатила сердце Михаила. Светлана вошла в его жизнь год назад, принеся с собой детей, а он – свою Ксюшу. Новый мир, где каждый принял другого без остатка.
В отличие от Яны, в Светлане не было и тени ревности к его матери. Напротив, именно она предложила найти Ольге Вениаминовне квартиру поближе, когда та стала жаловаться на хрупкое здоровье. Забота Светланы была подобна мягкому свету, рассеивающему любые сомнения.
Звонок в дверь разорвал тишину его раздумий, словно хрупкую нить.
— Я открою! — крикнул Михаил, направляясь в прихожую.
На пороге, как лучик солнца, стояла Ольга Вениаминовна. Дети, вихрем вылетев навстречу, тут же облепили "бабушку Олю", щебеча о своих маленьких победах и открытиях. Светлана, появившись следом, нежно коснулась щеки свекрови теплым поцелуем.
Наблюдая эту картину, Михаил ощутил умиротворение. Все сложилось как нельзя лучше, словно звезды выстроились в идеальный ряд. Теперь он, наконец, жил в гармонии с собой. Яна же так и не обрела нового счастья. Иногда их пути пересекались на городских улицах, и тогда бывшая жена делала вид, что он для нее – пустое место.
— О чем задумался, мечтатель? — прошептала Светлана, обвивая его плечи своими руками.
— О том, как мне несказанно повезло, — с искренней благодарностью ответил Михаил, накрывая ее ладонь своей.
И это была самая чистая, самая настоящая правда.