начало здесь
В галерее первого этажа размещались рельефы, эмали и тиражная графика. Зачастую темы и мотивы, опробованные на плоскости листа, переходят в бронзу или эмальерный сплав, что подтверждает первичность графического замысла, выразительность контура, подчиняющего своим законам технику и технологию исполнения. Еще одним напоминанием о народных учителях служит своеобразная этика, и даже табуированность в решении чувственных и физиологических тем. Самая откровенная работа выставки «Поцелуй» (2001) оказалась настолько неоткровенна, что зрители выбирали ее фоном для фотографирования своих детей.
Варьированная в разных техниках «Сгубила меня бутылка» никого на самом деле не сгубила – персонаж выглядел совершенно здоровым и бодрым, просто мы снова столкнулись с использованием блока-стереотипа, не поддержанного картиной физиологического распада.
В целом, художника даже можно заподозрить в отсутствии фантазии – его персонажи всегда подчинены законам логики, гравитации и анатомии. Дело, вероятно, в природной объективности и адекватности художнической натуры, а в тех композициях, где глаз оказывается не в назначенном природой месте, объяснение-оправдание присутствует в названии: «Сон Пепико», «Цирк» или «Ералаш».
Наиболее подходящая под определение сюрреализма работа – «По мановению руки» (2004), и здесь учительствует Марк Шагал, присутствующий также почти во всех многочисленных «Снах». Церетели – художник диалогов и корреспондентов своих не скрывает, так в «Раскопках» (2004) и «Страхе» (2005) собеседником был Эрнст Неизвестный, но самый обширный список адресатов пластических перекличек дает живопись.
Прежде чем перейти к ней, хотелось бы сделать важный, на мой взгляд, вывод. Наиболее известен и заметен Церетели-скульптор, но корни скульптурной пластики, основы ее специфической выразительности происходят от графики, причем силуэтного, линейного рисунка. И наименее отстраненными, наделенными «частным интересом», показались мне листы из серии «Тбилиси» (2004-2005), где очевидно личное, не обезличенное последующими технологическими привязками начало автора.
Второй этаж манежных площадей ситуативно и сюжетно был отдан «возвышенному» над остальными искусству живописи. В предшественниках и предках у живописца Церетели – весь Париж первой трети двадцатого века, при всех его разноплановых и многоязыких искателях. Да и не только «парижи», самая ранняя живопись «Смотрящий вдаль в ожидании» – цитата из Малевича, также есть Гончарова, Сарьян и Салахов. Притом, что возможна примерка стиля целиком, существует и фрагментарное цитирование, со знаковыми элементами – «Стул с белым цветком» – поклон Ван-Гогу.
Художник остается верным себе в построении картинного пространства, сохраняя в живописи то же смысловое разграничивание среды на персонаж и его фон. Остается общим своеобразное представление о типажности, так же, как в графике и скульптуре, найденный образ-тип не персонифицируется-именуется по профессиональным, возрастным, внешним признакам, но обретает имя собственное. Пластически обобщенный персонаж оказывается неким указателем на свой жизненный прообраз, наследуя его имя – Додико, Придон, Фердинанд. Снова в этом приеме преломились традиции народного грузинского театра-балагана, где куклам-марионеткам дают имена царей и героев.
Эволюция цветового строя, похоже, соответствует участившемуся ритму жизни востребованного монументалиста, все плотнее и экспрессивней становится его палитра, все выше становится скорость роста живописной фактуры. Наиболее сдержанный, не спешащий цвет сохранился на холстах 1985-1989 годов, самый широкий эмоциональный диапазон остался до 1992 года, когда и в названиях присутствует печаль, одиночество, пустота. Затем во всей найденной живописи все реже зарождается поиск и еще реже случаются находки. Сегодняшняя живопись Церетели – живопись сопротивления и упорства в отстаивании «приватной территории» творчества. Недаром (посетившими его дом и студию) обновляются легенды о своеобразном режиме хозяина, который, проводив заполночь гостей, отправляется работать в освободившуюся мастерскую. Думается, что причин такого страстно-интимного отношения к живописи у художника, как минимум, две. Первая – именно это творчество проходит всегда напрямую, без посредников, помощников и учеников; в нем заложены только личные задачи и не прикладной итог работы. Вторая – уникальность, все остальные техники, в том числе и графика – тиражные. Недаром в каком-то из интервью он отрекомендовался «живописец Церетели», ведь самая дорогая (для самого художника) земля в искусстве – земля под частной застройкой.
Зураб Церетели, как подтвердила выставка, художник до-виртуального, ХХ века. Он продолжает верить в живописную плоть, динамику линии и тяжесть объема. При этом он адекватен жизни настолько, насколько это положено профессиональному художнику-монументалисту. Монументальная живопись и скульптура – искусства, созданные государством и созидающие государство. Им необходимы: мир как память о войне, герой как назидание массам, будущее как цель настоящего. Возможно, появится (или появляется) иное, новое монументальное искусство. Как реакция на обновленное государство.
Вдогонку вышеприведенной статье двадцатилетней давности я хочу добавить моё недавно оформившееся соображение о неизбывной тяге мастера к произведениям гигантского масштаба.
Для каждого художника, да и не только художника, самые сильные и определяющие впечатления закладываются в юные годы. В отрочестве и юности на Зураба Церетели не могли не произвести впечатление монументальные скульптуры Элгуджи Амашукели, особенно его "Мать Грузия". Полагаю, контраст восприятия усиливался тем, что Тбилиси времен молодости Церетели это город камерных масштабов, небольших пластичных домов, уютных улочек, соразмерных человеку. И затем оказываешься рядом с мегалитической 20-метровой скульптурой, которую не с чем сравнить в обозримом пространстве города. Другое впечатление могло прийти исподволь, не от эстетических, но не менее ярких обстоятельств. Тот, кто видел прилавки грузинских пекарен, бывал поражен невероятным, сказочным размером их пирогов и сладкой выпечки. В пять раз превышающие привычные ромбы гозинаков и пахлавы, или када такого размера, что удержать их можно только обеими руками. Кексы диаметром с хорошую садовую вазу и эклеры, вдоль которых можно пройти несколько шагов. И это - глазами взрослого человека, а как воспринимает такие соблазны ребенок! Сладости огромного размера, создающие чувство сказки, праздника и волшебства не могут забыться. Представляется вполне вероятным, что именно так эпитет "большой" прочно прикрепляется и связывается с представлением о хорошем, приятном и радостном. Стоит вспомнить с каких аппетитных мозаик начинал свой путь Церетели, затем разделивший свое творчество на два потока: эмоциональную живопись с цветными рельефами и монументальную скульптуру государственной значимости.