- Нить, что не держит никого. Глава 36, последняя.
Предисловие.
Уважаемые читатели! Заранее приношу извинения за картины человеческих страданий и потерь, описываемых в этой главе. Убедительная просьба не читать тем, кто сегодня не желает испытать разочарование и боль.
Я поняла, что писать об этом долго, омрачая ваши чувствительные сердца день за днём - непосильная ноша для меня, поэтому заканчиваю повесть так кратко, как только смогла.
Спасибо вам, дорогие читатели, за каждый комментарий, за каждую реакцию. Меня удивляет дальновидность многих из вас, когда из всех возможных событий вы безошибочно узнаёте то самое, что произошло с прототипами наших героев. Пишите Ваши вопросы, отвечу, на какие смогу.
Обещаю, что следующая история будет более позитивной и оптимистичной.
Ваша Оксана.
Даша родила девочку. Ребёнок был крохотный и худой. Вместо ручек и ножек, которые у некоторых новорожденных бывают налитыми, конечности девочки выглядели синеватыми и кривыми. Роды прошли для матери, как в кошмарном бреду. Сил вытолкнуть плод не было. Сил даже не хватало на обиженный крик, когда она разорвалась.
Несмотря на худобу матери, молока было достаточно. Даша выглядела освобождённой узницей концлагеря в домашнем халатике, который она носила до родов. Руки и ноги похудели, ниже талии халат собирался складками. И только тяжёлая грудь, полная молока, странно привлекала внимание, возвышаясь над тонкой талией.
Казалось девочка не спит полноценно, изматывая мать, и сама страдая от этого. Вопреки ожиданиям, прочитанным в пособиях для будущих матерей, кроха и не думала спать обещанных двенадцать - шестнадцать часов в сутки. Даша засыпала почти сразу, как только крохотный рот начинал почмокивать, и щедрое молоко тонкой белой струйкой пыталось убежать из левого уголка рта. Сновидения не посещали мать, она проваливалась в глухую бесцветную бездну, внезапно ударяясь всем своим телом о её дно, и вздрагивая, когда дочь начинала покряхтывать и шевелиться, просыпаясь.
К тому времени, как девочке исполнилось три месяца, мать походила на бесплотную тень прежней Даши. Ребёнок болел так часто, что казалось, это стало её нормальным состоянием. Отец из кожи вон лез, чтобы за целый год накопить на отдых на море. Но солёного воздуха, прогревающие слабенькие лёгкие, и горячего песка, обжигающего кожу, хватало лишь на пару месяцев. Затем снова начинались врачи, больницы, новые лекарства и бабушкины методы.
***
Иван Юрьевич отправился в гараж, кое-что починить в машине. Просить сына не хотелось, в последнее время он и так выглядел задумчивым и усталым. Когда муж не вернулся к десяти вечера, как это обычно бывало, Надежда Аркадьевна позвонила сыну. Сергей нашёл его в гараже, сидящим за рулём открытой машины. Пульса не было, но обмякшее тело было ещё податливым. Мужчина стоял у ворот гаража, ожидая приезда «Скорой». Чувство, будто сегодня что-то оборвалось навсегда, нависло над ним мрачной тенью, свивая плотный кокон, мешающий дышать.
После ухода Ивана Юрьевича жена первое время была не в себе. Просыпаясь ночью, искала его по квартире, и даже ходила в гараж. Затем она нашла утешение в ал коголе. Разделяя горе матери, и пытаясь заглушить своё тоже, Люба тоже стала заливать «из горла». Расиму, видевшему женщину раз за разом в невменяемом состоянии, не составило большого труда попробовать более действенное средство «забытья». А так как ни богатств, ни накоплений у Любы не было, она пошла страшным путём наименьшего сопротивления, и вскоре стала рассчитываться тем, что у неё было - своим телом. Женщина продала квартиру, оставшуюся от первого брака, и Расим помог ей в рекордные сроки избавиться от денег. Так они с сыном Данилом переехали к Надежде Аркадьевне, которая к тому времени уже потеряла свою уважаемую и денежную должность. Она не выглядела опустившейся, грязной, запущенной. Но уже с утра её неизбежным спутником был запашок перегара, усиливающийся от мятной жвачки, которую женщина привычно держала за щекой, не разжёвывая. После неоднократных предупреждений Надежде Аркадьевне предложили место посудомойки, и целые дни она проводила, выгребая из тарелок чужие объедки, намыливая и смывая лёгкую пузырящуюся пену, радужными разводами напоминавшую её недавнюю жизнь. Так она балансировала на тонкой грани бутылочного горлышка, не падая на дно, но и не пытаясь отойти от него подальше.
***
У Даши с Сергеем лет через семь родилась вторая девочка, крепкая и здоровая, будто жизненные силы старшей сестры мать-природа по ошибке вложила в неё. Жизнерадостная, весёлая, она постоянно была рядом с матерью, в отличие от старшей девочки, больше привязанной к отцу.
Сергей часто приходил в гараж. Он задавал отцу вопросы, на которые тот уже никогда не сможет ответить. Выговаривал ему всё, что накопилось на душе, и плакал, отчаянно всхлипывая, утирая рукавом слёзы, которые больше никому не мог показать. Иногда собирался там с друзьями, с соседями, за бутылочкой пивка или чего покрепче. Душный летний жар за долгий день раскалил железную бордовую крышу, и в гараже было жарко, несмотря на гостеприимно распахнутые двери. Мужчины начинали расходиться, вспоминая о жёнах, детях, и о данных обещаниях вернуться «край - через часик». В душном помещении, пахнувшем машинным маслом и железом, остались двое - Сергей и Расим.
Сергей решил напоследок попрощаться с матерью, и Расим пошёл его проводить. Люба с матерью услышали в подъезде мужские голоса, яростно спорящие о чём-то. Затем раздался страшный глухой стук, и Люба выскочила на лестничную площадку, забыв закрыть за собой входную дверь. Она встретилась глазами с Расимом, смотревшими зло и сосредоточенно. Большое пятно на резко очерченной скуле вызывающе краснело. Люба, повинуясь странному инстинкту, с остановившимся сердцем перегнулась через перила. Брат лежал внизу, из-под головы медленно расползалась густая краснота. Женщина пошатнулась, и Расим тотчас схватил её за предплечье. Он вопросительно смотрел на Любу, не отводя своих страшных чёрных глаз. Женщина, отрицательно покачала головой, будто обещая сохранить звуки ссоры, раздававшиеся только что.
Скорая приехала быстро. Сергей, не приходя в сознание, пролежал два дня в больнице. Врачи, опасающиеся за его жизнь, и не терявшие надежду, отправили его в областную клинику, где он тихо и безмолвно скончался на следующий день.
Старшая дочь, потеряв отца, совсем отбилась от рук. Доучилась кое-как до девятого класса, к окончанию которого мать перестали вызывать в школу, по причине полной утраты родительского авторитета. Девушка правдами и неправдами закончила техникум, и вскоре пропала на просторах нашей необъятной Родины.
Младшая дочь Сергея и Даши после похорон отца стала тревожной и будто боялась всё время чего-то. Будучи в первом классе, она заболела необъяснимой болезнью. Девочка падала в обмороки, температура в минуту поднималась почти до сорока. То, что происходило накануне, она не помнила, и не могла понять, почему сидит в магазине или в аптеке на стуле, видя перед собой испуганное лицо чужой тёти. Врачи были бессильны, анализы - бесполезны. Её перевели на домашнее обучение. Вскоре девочка почувствовала сильное недомогание. На белом лице с синими губами, как чужеродная паутина, проступали красные извилины капилляров. Она звала то мать, то отца, пытаясь сесть на кровати и бессильно падая на мокрую от пота подушку. Даша плакала, шепча в трубку слова: «Температура, бред, бледность... Восемь лет, девочка...»
Дочь пролежала в больнице несколько дней. Лёгкий маленький гроб несли друзья её отца, Сергея. Теперь место девочки навсегда рядом с любимым папой, пережила которого она всего на несколько лет.
Дашино горе было не просто велико. Оно было величиной с огромную монолитную каменную гору, вершина которой сердито царапала небо. Погребённая заживо под этой горой, женщина не могла ни есть, ни пить. Каждый вдох причинял ей Боль.
- Зачем? - спрашивала Боль. - Зачем ты живёшь?
Даша прижимала ладони, как крылья маленькой беспомощной птицы, к груди, пытаясь расцарапать её и выпустить наружу Боль. Но та лишь коряво и сухо смеялась, напоминая матери удары земляных комьев о крышку белоснежного гроба.
Постепенно женщина возвращалась к жизни. Стала время от времени покупать новую одежду, с тайным сожалением повесив в дальний угол шкафа плечики с чёрной юбкой и блузкой, с железного крючка которых свешивал жалкие концы траурный платок. Боль выглядывала из её глаз, заставляя заинтересовавшихся мужчин стыдливо отводить глаза. Только знакомый Сергея по цеху время от времени звонил ей, спрашивая, не нужно ли помочь по дому, или по даче, которая осталась Даше. Женщина с благодарностью принимала мужскую помощь, мягко улыбаясь грустной улыбкой. Через несколько лет жена знакомого бросила его, променяв на болтливого таксиста, обещавшего не только золотые горы, но и неземную вечную любовь. Как-то нечаянно Дашино сочувствие столкнулось с его жалостью к ней, и они будто впервые увидели друг друга. Решение пожениться пришло не сразу, подглядывая за их робкими попытками сблизиться, и выжидая своё время.
- Я согласна, - кивнула женщина. - Если ты согласен. У меня не может быть детей. Больше, - она с вызовом посмотрела на будущего мужа.
Они живут, душа в душу, оберегая друг друга от злых слов, страшных снов, и хлёстких ударов судьбы. Прошлое то и дело напоминает о себе. Длинный ряд гранитных крестов, живые цветы, которые чахнут почти сразу, соприкасаясь с могильным холодом. Улыбающиеся лица близких, со странной надеждой вглядывающиеся в лица живых супругов. Даша научилась жить со своей Болью, разговаривая с ней, когда никто не слышит. В ду́ше, нашёптывая ей знакомые слова дочериной колыбельной. В тёмной кухне у окна, когда под фонарём она видит две размытые фигуры, большую и маленькую, укрытые одним зонтом от несуществующего дождя.
- Снова жажда замучила? - участливо спрашивал муж. - Может, нужно стакан с вечера ставить на тумбочку? - тёплая рука обнимала женщину, укрывая ещё хранившим тепло её тела, одеялом.
- Ничего, мне не сложно на кухню сходить лишний раз, - говорила Даша, закрывая глаза, и пряча глубоко свою Боль.
***
Агата Александровна, бережно оберегавшая мужа, так долго заботящаяся о нём, слегла. Пётр Михайлович теперь ласково разговаривал с ней, обретя наконец-то искреннее сочувствие в угасающих глазах жены.
- Теперь ты понимаешь, как это ужасно и тяжело, болеть на самом деле? - менторским тоном спрашивал свою Гату. - А я ведь уже давно страдаю, - откровенничал он, и в который раз перечислял все признаки ужасных болезней, терзающих его якобы немощное тело.
Женщина увяла за полгода, как увядает букет полевых цветов из наивных ромашек и отчаянно -синих васильков.
- Очень странно, - пожал плечами патологоанатом с одутловатым грустным лицом, склонившись над столом. - Все органы в порядке. Могли бы ещё другим пригодиться, если бы... Да ладно, видно, ничего не поделаешь... Сердечная недостаточность у неё была очевидно, так и запишем...
Даша первые несколько недель исправно навещала отца, принося ему контейнеры с полезной свежеприготовленной пищей. Пётр Михайлович сидел на кухне, уставившись в стену, и дочь начала серьёзно побаиваться за него. Пока, не придя в очередной раз, не услышала звуки страстной итальянской оперы, разносящиеся по квартире. В узком коридоре стояло ведро, до краёв наполненное водой, а отец, закатав по колено треники, намывал пол, фальцетом вторя женскому контральто.
- Папа? - удивилась Даша. - Что с тобой? - женщина чуть не села у порога, настолько ошеломляющей была увиденная ею картина.
- Я всё понял!- выпалил отец, яростно утопив тряпку в поломойном ведре, тут же выплеснувшем своё негодование. - Движение - жизнь! Теперь, когда моя Гата покинула меня, я должен бороться за нас двоих! - пламенная речь была закончена, и мужчина перешёл на привычный разговорный лексикон. - Не ходи, больше, Даша, сюда. Ну, так часто не ходи... - он взял из её рук тяжёлые пакеты. - Постой, контейнеры сейчас верну. - Послышались звуки бряканья кастрюль, крышек, банок. - Пётр Михайлович на ходу облизнул пальцы, нечаянно зацепившиеся за котлету во время её перемещения. - Я женщину встретил, очень хорошую. Теперь мне есть с кем старость коротать. Можешь поздравить меня, - он протянул пакеты, висящие на его выпрямленных руках. - Ну-у-у? - он склонил лысую голову, готовый принимать поздравления дочери.
- По.. Поздравляю, - с трудом сказала Даша непослушным языком. - Пока, - не дожидаясь ответа отца, она вышла в подъезд.
***
Лидия Аркадьевна без страха шла на очередной приём. Она с чувством превосходства посматривала на людей, жавшихся к холодным стенам больничного коридора. Женщина была уверена, что с ней всё в порядке. Дети учились уже в старших классах, и каждое лето дружная семья ездила отдыхать на море. Кожа Лидии Аркадьевны была цвета молочного шоколада, несмотря на рекомендации врачей всё же избегать загара, особенно южного. Голубые глаза на почти коричневом лице сияли дикой бирюзой.
- Мне жаль Вас огорчать, - оттопырив нижнюю губу, и теребя Айболитовскую бородку, сказал врач. - Рецидив. На этот раз рекомендую операцию, необходимо будет отнять грудь, - он смотрел в глаза женщины, с готовностью ожидая любую из всех увиденных ранее реакций: громкая истерика, молчаливые слёзы, требование назначить повторное обследование. Но только не такую..
Женщина улыбнулась, показав белые здоровые зубы, прятавшиеся за полными розовыми губами:
- У меня муж молодой. Никакую операцию делать я не буду. Сколько отмеряно, столько и проживу. Не хочу остаться в его памяти дряхлой лысой старухой, - вызывающе бросила она доктору, и гордой плавной походкой вышла из кабинета, мягко прикрыв за собой дверь.
- Можно? - спросил молодой мужчина с испуганным лицом, что был следующим в очереди после Лидии Аркадьевны.
- Подождите минуту, я Вас приглашу, - не глядя на него, сказал онколог.
Он снял круглые очки в тонкой оправе с прямого длинного носа, положив их на карточку только что отказавшейся от лечения женщины. Закрыл лицо руками, и с силой нажимал на глаза, пока в них не поплыли радужные круги. Доктор, глядя на Лидию Аркадьевну, пышущую видимостью здоровья, видел её худой и бледной, на больничной койке, с капельницей в вене, которая уже ничего не могла изменить.
Несмотря на уговоры всех детей, она не изменила своего решения, которое молчаливым согласием поддерживал молодой муж. Ещё несколько лет они ездили на летний отдых, наслаждаясь синью моря, смешанной с лазоревостью неба. Запахами шашлыка и гранатового вина, звенящей полуденной жарой и ночной прохладой, пронизывающей до глубины души.
Лидия Аркадьевна со временем усомнилась в гипотезе, что такое заболевание присуще лишь глубоко несчастным людям. Она согласилась лечь в больницу, и доктор наяву увидел ту самую картину. Капля за каплей, полные и тяжёлые, срывались вниз, напрасно пытаясь удержать в женщине ускользающую жизнь, которую она, точно тряпку для вытирания ног, не глядя бросила перед молодым мужем.
Он до сих пор не женат. Мужчина, успевший сделать карьеру при Лидии Аркадьевне, занимает высокий пост. Дети выросли, и разъехались. Виктор Евгеньевич по-прежнему ездит на море. Останавливается там же, где некогда жил с Лидией Аркадьевной. Лежит на тех же пляжах, мечтательно всматриваясь в морскую даль, и снисходительно отшучивается в ответ на попытки молодых женщин завязать с ним необременительный курортный роман.
***
Знакомство между собой «употребляющих» похоже на огромный бредень, в ячейках которого неожиданно застревает тот или иной человек. Они, безошибочно вычисляющие друг друга в любой толпе, будто спинным мозгом чувствуют рядом «собрата». Дальше достаточно лишь спросить, знаешь Петю (Федю, Борю, Ваню), и тут же начнёт разматываться длинный клубок воспоминаний. Кто, когда, и на чьей хате «перед.ознулся», кто и сколько раз «чистился» в больничке, чтобы обмануть организм и снизить «кай.фовую» дозу.
Наступило время, когда собратья смогли поменять одну зависимость на другую, попадая в секты и трудясь на благо Невидимого и Всесильного. Видимо, такой невод и стащил своими сильными ручищами Любу с иглы, передав её, уже туго соображающую, в глухую сибирскую деревню. Ломка проходила тяжело и долго. Женщину закрыли в хлеву, в котором молча пережёвывали зелень огромные, как ей тогда показалось, огромные рогатые чудища. Оконце было такое узкое, что пролезть в него было невозможно. Тёсаные стены - из толстых брёвен, дверь - из досок, которые в ответ на её агрессию только втыкали серые занозы в её худые ладони. Она падала на пол, поднималась, и снова с рычанием бросалась на дверь, до синяков расшибая плечи и бёдра.
- Сестра, - мягко тронул её за плечо бородатый мужчина, по шее которого тянулась цепочка цветных иероглифов, прячущаяся за воротом старообрядческой рубахи. - Вставай, сестра. Мы тебе баньку истопили, сейчас попаришься, легче тебе станет, - убаюкивающе приговаривал «брат», не глядя в её растерянные глаза.
- Димка, ты что ли? - протёрла глаза Люба рукавом, поздно спохватившись, что тот покрыт навозом от её бесчисленных падений.
- Зови меня брат Дмитрий, сестра Люба, - он помог женщине подняться, и, навалившись всем телом на тяжёлую дверь, открыл ей новый мир.
***
Данил не закончил среднюю школу. Его, в одиночестве занимающегося на стадионе, заприметил средних лет прихрамывающий широкоплечий мужчина, который каждый вечер гулял, опираясь на трость, и проходя одному ему известное количество кругов.
Вскоре парня приняли в кадетское училище. Вступительные экзамены были сданы им блестяще. Учился он с удовольствием и редкой настойчивостью, подавая пример сокурсникам и более юным курсантам. Данил стал военным, женился на младшей дочери своего хромого знакомого. У парня нет вредных привычек, а только огромная вера в прекрасное сегодня и не менее прекрасное завтра.
- Путеводитель здесь.