Владимир Нужный, родившийся в 1945 году, рассказывает о своей таганской коммуналке, соседях, московском быте 1950-х.
Дом-ледокол
Детство мое было ограничено в основном коммунальной квартирой и небольшим двором, казавшимся мне в то время необъятным. Наш дом № 7 стоял на углу Таганской площади и Народной улицы, которая круто спускалась вниз, к Москва-реке.
До 1938 года Народная улица (тогда Краснохолмская) входила в состав Садового кольца и завершалась у Краснохолмского моста. После того как Садовое кольцо спрямили, улица потеряла былое транспортное значение и превратилась во второстепенный проезд.
Типичный для конца XIX – начала XX века доходный дом, жилье в котором сдавалось внаем. В больших квартирах когда-то жили семьи купцов, врачей, адвокатов, чиновников высокого ранга и прочих состоятельных обывателей. Те, что поменьше, занимали тоже состоятельные, но одинокие, бездетные, или малодетные горожане.
Четырехэтажный дом наподобие ледокола рассекал и ограничивал пространство площади. Лишь два подъезда были пятиэтажными – в части здания, шедшей вниз, к реке. Угловая часть дома представляла собой круглую башню с высокими стрельчатыми окнами, накрытую куполом со шпилем.
Опасный лестничный пролет
За широкими двустворчатыми дверями парадных подъездов открывались поднимающиеся зигзагом широкие лестницы - с мраморными ступенями, металлической оградой и широкими сложного профиля деревянными поручнями. По этим поручням я любил съезжать, оседлав их, или пристроившись боком. Занятие это было небезопасным - лестничный пролет ничем не ограничивался и подобные скоростные спуски по перилам иногда заканчивались плачевно (одного парнишку, как я помню, увезла завывающая сиреной машина скорой помощи).
Лифтов в доме не было, и пожилые люди с трудом и остановками преодолевали лестничные пролеты. На каждой лестничной площадке за двустворчатыми резными дверями располагались по две - многокомнатные или средних размеров - квартиры.
Соседи: обаятельный алкоголик
Наша квартира находилась на втором этаже и имела всего четыре комнаты, две из которых – самых больших - занимала моя семья: отец, мама, бабушка и я (дед в это время отбывал срок в лагерях).
В третьей жила семья, состоявшая из пожилой ворчливой женщины (имени не помню) и трех ее взрослых детей. Старший, 35-летний Андрей, был малоразговорчивым и угрюмым, страдал туберкулезом, часто лежал в больнице, где однажды и скончался. Средней была Маня – радушная и улыбчивая хохотушка. Самым обаятельным и разговорчивым был их младший брат Вася. Несмотря на свою молодость (менее 30 лет) он умудрился стать законченным алкоголиком.
Отслужив в армии, он освоил профессию часовых дел мастера, которая, как все дружно считали, и сгубила его. Говорили, что у него золотые руки и ему под силу отремонтировать любые часы. Работал он в часовой мастерской, а в нерабочее время знакомые и мало знакомые клиенты приносили свои часы ему домой. По вечерам он располагался на кухне, доставал небольшой ящик с миниатюрными инструментами, надвигал на глаз увеличительное стекло в пластмассовой оправе, копался в колесиках и шестеренках часового механизма и весело подмигивал другим глазом, периодически изрекая шуточки и прибаутки. Женская часть населения квартиры жалела спивавшегося Васю и была убеждена, что виной всему легкие деньги.
Последнюю, четвертую комнату занимала семья, старшим в которой был бывший железнодорожник, когда-то работавший с моим дедом в паровозном депо, - согнутый крючком старик с насквозь прокуренными желтыми усами. С ним жили его жена и дочь с сыном Витей, моим ровесником, с которым мы ходили в детский сад, а позже учились в одном классе. Витя был невысокого роста худым, светловолосым и сильно заикающимся. Соседки, сплетничая на кухне, говорили, что заикой Витя стал от того, что мать в наказание за шалости запирала его в темной уборной.
Кухня и вокруг нее
Таким образом, в четырех комнатах нашей квартиры с жилой площадью немногим более 100 квадратных метров (не считая кухни и мест общего пользования) проживало 12 человек, которые вынуждены были делить быт, терпеть недостатки, скрывать зависть, прощать, помогать друг другу и преодолевать неприязнь, возникавшую после неизбежных ссор и скандалов.
Центром квартиры, безусловно, была просторная кухня, где стояли две четырехконфорочные газовые плиты, а пространство у стен было уставлено кухонными столами с полками по числу проживающих семей. В углу располагалась дверь, ведущая на черную лестницу. Дверь на ночь, а зачастую и днем запиралась на громадный засов. Незапертая дверь нередко становилась причиной взаимных упреков. Считалось, через нее в квартиру непременно проникнут воры, хотя за всю историю нашего дома такого ни разу не случилось.
Рядом с кухней располагались две комнатки: совсем маленькая для кухарки или прислуги и побольше – для гувернантки. В мое время эти комнатки были поделены между жителями квартиры и использовались в качестве кладовок.
Из кухни во двор смотрели два больших окна, под мраморными подоконниками которых в стене имелись большие ниши с полками. Эти ниши зимой выполняли роль холодильников, где хранили картошку, другие овощи и квашеную капусту.
Время квасить капусту
Капусту заквашивали всей квартирой в начале ноября, поскольку в это время она дешевела, а наступающие холода позволяли ее, уже квашеную, долго хранить.
Мужская часть населения квартиры с мешками в руках отправлялась в ближайшую овощную лавку, где, тщательно осматривая каждый кочан, набивала мешки и, согнувшись под их тяжестью, плелась домой. Дальше за дело брались женщины. Для шинкования капусты в квартире имелся общественный инвентарь – два небольших старинных деревянных корыта и две сечки с закругленными углами наподобие скребков для соскабливания льда с асфальта. Целый день, от зари до зари, хозяйки, передавая друг другу капустное оборудование, стучали сечками, резали полосками морковь и закладывали все это в небольшие бочки, которые за неделю до этого извлекались из кладовок, мылись и запаривались кипятком. Иногда капусту заквашивали с добавлением антоновки и винограда. Тогда ее называли провансаль.
Искусство вешания белья
Кухня была и тем местом, где сушили белье. Под самым потолком, на высоте четырех метров, были натянуты веревки, на которые с непостижимым проворством женщины с помощью двух длинных палок вешали громадные простыни, рубашки и даже носки. Искусство владения палками было настолько отточенным, что простыни после сушки не надо было гладить – на них не было ни одной морщинки.
Стирка белья производилась в ванной комнате, совмещенной с туалетом. На каждую проживающую в квартире семью было выделено по одному четко фиксированному дню в неделю, когда с 9 часов утра до 9 часов вечера можно было помыться и постирать белье. Соответственно, в это время санузел имел ограниченную доступность. Те жильцы, которым надо было воспользоваться туалетом, условным образом стучали в дверь, и занимающаяся постирушкой или мытьем детей хозяйка безропотно пропускала их в уборную. Когда к помывке в ванной готовились взрослые, об этом оповещались все без исключения жильцы, дабы каждый мог заранее справить нужду.
Уборка - в очередь
Для поддержания чистоты в местах общего пользования были установлены недельные дежурства. Члены каждой семьи, прежде всего женщины на протяжении семи дней ежедневно подметали полы и вытирали пыль. По субботам проводили генеральную уборку: полы драили шваброй, тщательно отмывали кухонные плиты, протирали мыльной водой кухонные стены, смахивали пыль с потолков и лампочек. Особенно тщательно мылись унитаз, ванна и раковина. Затем очередь переходила другой семье.
Раз в полгода – весной и осенью - силами всей квартиры проводилась генеральная уборка. Во время осеннего аврала на окна навешивали вторые, зимние рамы, затыкали щели ватой и с помощью свежезаваренного картофельного клейстера заклевали щели полосками бумаги. Весной эти рамы снимали с петель, мыли, соскребали остатки бумаги и запихивали на антресоль до следующего сезона.
В это время чистке подвергалась и большая антикварная люстра, висевшая у нас в большой комнате. Отец, поставив стул на стол, долго снимал палочки-висюльки из богемского стекла, которые проволочными скобками крепились на металлическом остове. Висюльки эти тщательно мылись в большом тазу, ополаскивались, сушились на разостланной простыне и вновь вешивались. Во время этой процедуры меня всякий раз выпроваживали во двор, опасаясь диверсий с моей стороны.
Общий стол и могучий Пронас
Жильцы квартиры строжайшим образом следили, чтобы кто-нибудь не завладел общим пространством. Любые попытки присвоить лишний кусочек кухонной территории или коридора моментально пресекались. Был, однако, общий обеденный стол с двумя деревянными скамейками, за которым по утрам перед уходом на работу наскоро выпивали стакан чая, а вечерами играли в домино или шашки. Почему-то играть в карты, не было принято. За этим столом по вечерам сосед Вася колдовал над своими миниатюрными часовыми механизмами.
Во время советских праздников, на Новый год и на Пасху за этим столом собиралось все население квартиры. В складчину приобретались выпивка и немудреные закуски. Было весело, обиды забывались, все были неподдельно дружелюбны и ласковы.
Под конец застолья пели песни, как мне казалось, заунывные и грустные – про удалого Хасбулата, про Баргузина, который пошевеливал вал, а также замечательную песню Леонида Покраса:
Мы — красные кавалеристы,
И про нас былинники речистые
Ведут рассказ —
О том, как в ночи ясные,
О том, как в дни ненастные
Мы гордо и смело в бой идём! ("Марш Буденного").
Слова «про нас» звучало слитно и, ложась спать, я часто размышлял, кто же это такой таинственный Пронас. А когда сон затуманивал сознание, мне виделся могучий Пронас на коне с шашкой, с длинными усами и в остроконечной буденовке с большой красной звездой.
Продолжение:
Еще: