Хлопнула дверца духовки. Жар шёл от неё густой, густой, как раздражение у Ольги. Она вытерла руки о фартук и оглядела стол — всё готово: салаты, горячее, десерт, даже подставки под горячее разложены аккуратно. Только вот в груди всё бурлило. Не от усталости. От обиды.
— Оль, ну не злись, — на кухню заглянула младшая сестра Наташа. — Ну мама же не со зла сказала. Просто волнуется.
— Волнуется? — голос Ольги задрожал. — Я с утра на ногах, сама всё купила, приготовила. А она, войдя, первым делом спрашивает, а почему у нас стол не праздничный? Где скатерть, свечи, сервировка! Где, понимаешь, “эффект вау”!
Наташа неловко усмехнулась:
— Ну... она просто привыкла, что на юбилеях всё прям по-богатому.
— Тогда пусть бы заказала ресторан. Или хотя бы помогла деньгами.
На это сестра промолчала.
Празднование шестидесятилетия матери проходило у Ольги дома — в её трёхкомнатной квартире, купленной с мужем в ипотеку. Родители настояли. Дескать, у Оли “уютно”, “по-домашнему” и “поближе всем”. Ольга согласилась, хотя знала, что снова окажется крайней. Как всегда.
Ольга с детства привыкла быть “удобной”. Старшая, прилежная, разумная. Пока Наташу возили по кружкам и водили к репетиторам, она мыла полы, помогала с уроками младшим, готовила обед, когда мама была на смене. Отец работал, но редко участвовал в семейных делах. А вот претензий у него было достаточно.
Именно у Ольги всегда “не тот тон”, “не та юбка”, “не те оценки”. Даже когда она закончила школу с золотой медалью, мать сказала: “Ну и что? Наташа поступит в платный, всё равно выучится лучше”.
Наташа действительно поступила. Платно. На психолога. Закончила. Но работать не пошла — родила в двадцать два. Потом второго. Потом стала “уставшей мамой”, у которой нет времени ни на что. А Ольга, как заведённая, тащила всё: работу, мужа, сына, заботу о родителях.
И вот снова — мама на пороге, с нарочито недовольной миной:
— А почему без шариков? Оль, ну ты что, даже на день рождения матери не могла постараться? И приодеться нормально не судьба? Вон посмотри на Наташу.
Ольга сжала зубы. Сказала “привет”, поцеловала в щёку, проводила в зал. И вот уже полдня улыбается гостям, как положено хорошей хозяйке. Только внутри всё ломается. Хочется сесть на кухне и просто... плакать. Или уехать. Исчезнуть. Быть не “старшей дочерью”, не “опорой семьи”, а просто собой.
— Оль, — Наташа подошла ближе. — Не кипятись. Мама просила передать — если можно, поставь вино то, что в буфете. Она его любит. И бокалы побольше.
— Конечно, — Ольга развернулась. — Всё для гостей.
Она достала бутылку, раскрыла пробку и на автомате разлила вино по высоким бокалам. А в голове всё шумело: «Тебе тридцать восемь, а ты всё ещё играешь в “дочку по вызову”. Пока Наташа сидит и болтает с подругами, ты в кухне — как официантка».
— Оленька, — окликнула мать из зала. — А десерт когда будет? И… мы тут подумали: почему стол без скатерти? Мы, знаешь ли, пришли на праздник, а не в столовую!
— Если вы хотели ресторан — надо было бронировать столик, а не меня! — неожиданно для самой себя выкрикнула Ольга.
В комнате наступила тишина.
Все взгляды повернулись к ней. Мать, держащая бокал, застыла. Наташа изумлённо подняла брови. Ольга почувствовала, как кровь приливает к лицу. Но уже не остановилась:
— Я устала. Я не обслуживающий персонал. Я не обязана развлекать гостей, убирать за детьми, гладить скатерти и выслушивать упрёки. Вы хотите праздник — так участвуйте в нём. Или хотя бы не мешайте.
— Ты что себе позволяешь? — поднялся отец. — Мы пришли по-хорошему! А ты нам здесь сцены устраиваешь?
— А мне можно сцену? — прошептала Ольга. — Хоть раз в жизни?
Она вышла на балкон и захлопнула за собой дверь. За стеклом гудела тишина. Слёзы подступили к глазам. Хотелось быть сильной, но не получалось. Всё внутри сжималось. Почему — почему всё должно быть так?
Муж, Игорь, появился через пару минут. Не сказал ни слова. Просто обнял. Плечо было крепкое, тёплое. Ольга уткнулась в него лбом.
— Может, поедем куда-нибудь? — шепнул он. — На выходные. Только ты и я.
Она кивнула.
Они стояли смотрели на двор и молчали. Слышались голоса из гостиной, кто-то смеялся, кто-то шептался. Мама, конечно, уже пересказывает, как дочь её «опозорила».
— Хочешь я их выгоню? — наконец спросил муж.
— Не нужно, они скоро сами уйдут.
Ольга вернулась на кухню. Начала убирать — машинально, молча. Как будто ничего не произошло. Но что-то внутри неё треснуло — и уже не склеится. А в голове уже зреет решение. Не сбежать. Но наконец-то — изменить правила. Установить свои.
Вечером Ольга сидела на полу возле посудомоечной машины, слушая, как внутри лениво гремят тарелки. Гости разошлись, Наташа ушла, не попрощавшись, мама демонстративно хлопнула дверью. Отец буркнул напоследок: «Неприлично — взрослым людям устраивать скандалы». Но Ольге было всё равно.
— Думаешь, они обиделись? — осторожно спросил Игорь, подходя с двумя кружками чая.
— Думаю, они привыкли, что я проглатываю. А сегодня — не проглотила.
Он присел рядом, протянул кружку.
— Гордишься собой?
Ольга усмехнулась.
— Знаешь… да. Впервые за долгое время. Хотя страшно.
Они сидели молча. Потом Игорь сказал:
— Хочешь — не зови их больше. Ну вот вообще. Будем только своей семьёй. Я, ты, Степка. И кто захочет по-настоящему быть рядом.
Она ничего не ответила. Просто вздохнула. Так легко не получится — мать уже утром позвонила. На этот раз в слезах. Давила на жалость: «Я так старалась, чтобы всем было хорошо. А ты устроила спектакль».
— А то, что ты меня всё утро критиковала — это, по-твоему, забота? — спросила Ольга, сдерживая раздражение.
— Я хотела, чтобы всё было красиво! Чтобы гости запомнили!
— Запомнили. Очень. Особенно как ты унижала меня при всех.
— Ты всё преувеличиваешь! Я сказала пару слов! А ты, взрослый человек, обиделась, как девочка!
«Я и была этой девочкой, мама. Всю жизнь. Только ты это не замечала», — подумала Ольга. Но вслух сказала другое:
— Я больше не буду готовить для всей родни. Не буду выслушивать. Не буду устраивать банкеты. Хочешь праздника — зови в ресторан.
— Ты что, обиделась из-за глупостей? — тон стал ледяным. — Не узнаю тебя. Такая злопамятная. Тебя никто не заставляет. Но мы всё запомним, Оля. Всё.
Она отключила звонок.
Ольга думала, что всё утихнет. Что её вспышка станет поводом для тишины. Но через три дня позвонила Наташа.
— Мамочка в больнице, — сказала она трагически. — Давление, сердце, нервы. Ты довела её, надеюсь, ты понимаешь?
— Я довела? — переспросила Ольга. — Наташа, она манипулирует. Как всегда. Ты что, не видишь?
— Не смей! — зашипела сестра. — Ты не была с ней рядом, когда ей стало плохо! Она звала тебя, а ты даже трубку не брала!
Ольга замерла. Где-то в глубине сердца кольнуло. Но потом — снова злость.
— А кто был рядом со мной, Наташа? Когда я сутками сидела у Стёпки в больнице, а мама говорила, что “не может сорваться с дачи”? Когда я просила занять денег на операцию мужу, а вы все сказали, что “у вас нет”? Где вы были?
— Это другое! — огрызнулась Наташа. — Тогда ты была нужна. А сейчас нужна мама!
Ольга положила трубку.
Вечером позвонил отец. Говорил тихо, сдержанно.
— Мы не идеальны, Оль. Но ты тоже иногда перегибаешь. Ты взрослая, могла бы понять. Мама тяжело переживает.
— А мне можно переживать?
— Не делай себя жертвой, дочка. У тебя всё есть — семья, работа, квартира. Не всем так повезло.
— Да, — Ольга кивнула. — Мне “повезло”, потому что я сама всего добилась. Работала ночами, брала кредиты, лечила сына одна, когда у мужа не было страховки. Повезло — это не когда тебе помогают, а когда хотя бы не мешают.
Разговор закончился холодно.
На следующий день Ольга пришла в офис с тёмными кругами под глазами. Её подруга и коллега, Светлана, молча протянула кофе.
— Вид у тебя… как будто на "войну" ходила.
— Примерно так, — хрипло усмехнулась Ольга.
Она рассказала всё. Светлана слушала молча, не перебивая.
— Ты знаешь, что ты не обязана это всё терпеть? — наконец сказала она. — Ты не подписывалась быть вечной дежурной по семье.
— Они скажут, что я бросила родных. Что я неблагодарная дочь.
— А ты правда веришь, что родные — это те, кто всё время причиняет боль? Кто пользуется твоей добротой, манипулирует, требует, обвиняет?
Ольга молчала.
Вечером она не ответила на звонок отца. Потом — от матери. Потом Наташа написала, что «мама лежит, как подкошенная», а «ты даже не извинилась».
Но она не пошла в больницу. Потому что знала — «сердечный приступ» исчезнет, как только она принесёт торт, цветы и деньги на коммуналку. Всё повторится. Всегда.
Она закрыла ноутбук. Взяла куртку. И вышла на улицу. Дул холодный ветер. Но внутри становилось легче. Она наконец-то шла туда, куда хотела. Сама. Без цепей долга. Домой к мужу и сыну. Где её любят и ждут.
Прошла неделя. Никто не звонил. Ни мать, ни отец, ни Наташа. Ольга ждала — не потому что хотела, а потому что знала: тишина у них — всегда временная.
Но дни шли. И вдруг она поняла, что впервые за много лет не живёт в ожидании. Она не просыпается в тревоге, не проверяет телефон с дрожью. Впервые она в покое. И в этом покое было что-то пугающее — как тишина после долгого крика. Но и что-то прекрасное.
На третий выходной подряд они с Игорем и Стёпкой выбрались в парк, ели мороженое в пальто, смеялись, лепили снежную бабу. Ольга фотографировала, смеялась, держала мужа за руку. Словно заново училась быть собой.
И именно тогда, в самую светлую неделю за долгое время, раздался звонок.
Через месяц мать позвонила снова. Голос был уже не плачущим, а напряжённо-обиженным:
— Я просто хотела сказать, что завещание мы переписали. Раз тебе всё равно, то и нам — тоже.
Ольга молчала.
— Квартира в Подлипках теперь оформляется на Наташу. И дача. Раз тебе ничего не надо.
— Хорошо, мама. Пусть будет так.
— Ты даже не спросишь, почему? Не возмутится, не скажешь: “Как вы могли?”
— Нет, не скажу, — голос у Ольги был ровный. — Потому что всё это никогда не было моим. Ни квартира, ни забота, ни любовь. Мне с детства ясно дали понять: всё — Наташе. Я просто была рядом. Удобной. Дежурной. Спонсором.
— Как ты можешь говорить такое! — в голосе матери дрожала ярость. — Неблагодарная!
— А вот тут ты ошибаешься, мама, — Ольга вздохнула. — Я благодарна. За то, что научилась выживать. Быть сильной. Думать о себе. Я даже рада, что ты всё оформила на Наташу — так мне будет легче окончательно отрезать этот кусок прошлого.
— Ты с ума сошла, Ольга!
— Может быть, — согласилась она и отключила.
С того дня звонков не было. Ни с упрёками. Ни с угрозами. Ни с «у мамы давление». Наступила странная тишина. И вместе с ней — растущая пустота.
Поначалу Ольга испытывала почти вину. Воспоминания подкрадывались, как назойливые мухи: вот она в пятом классе, стоит с грамотами возле школы — а мать уже уходит, не дождавшись конца линейки. Вот на выпускном мама шепчет: «Ну не позорься, не надень ты это зелёное». Вот в роддоме мама говорит: «Ну ты как мать, так себе, конечно, Стёпку бы ко мне, я вырастила бы нормально».
Каждое из этих «вот» было больно. Но теперь Ольга уже не пыталась их оправдать. Просто принимала. Как холодную правду.
А потом жизнь пошла дальше. Месяцы шли. Стёпка пошёл в школу. Муж получил повышение, они наконец сделали ремонт в ванной. Светлана предложила открыть свой проект, и Ольга неожиданно для себя согласилась.
Было странно — жить, не оглядываясь. Не ждать звонка с претензией. Не держать всё время внутри чувство, что “ты должна”. И вдруг оказалось — можно просто дышать. Радоваться.
Однажды, в начале весны, раздался звонок. Номер был незнакомым.
— Алло?
— Здравствуйте, это Людмила Сергеевна. Я ухаживаю за Верой Николаевной — вашей мамой.
Ольга похолодела.
— Что случилось?
— Она просила передать… Ну, в общем, у неё снова гипертонический криз. Она в больнице. И… она очень хочет, чтобы вы пришли.
Ольга молчала.
— Я не настаиваю, — мягко сказала женщина. — Но она стала совсем другой. Спокойная. Молчаливая. Сказала, что теперь всё понимает.
После звонка Ольга долго сидела, глядя в окно. Погода стояла весенняя, солнце резало глаза. В голове — каша. Что это? Очередной спектакль? Или действительно что-то изменилось?
Она поехала. Не из чувства долга — а потому что наконец-то могла сделать выбор. Свой.
Мама лежала в палате у окна. Серая, маленькая, будто потерянная. Впервые Ольга увидела в ней не монстра из детства, а просто старую женщину. Одинокую. Сломанную.
— Привет, — сказала она тихо.
Мама подняла глаза. И — не плача, не умоляя — прошептала:
— Прости меня, Оля. Если можешь.
Она не ответила. Просто села рядом. Взяла за руку. Молчала. И этого было достаточно.
Мама после больницы не требовала, не звонила ночью, не просила денег. Она принимала заботу, которую Ольга давала — понемногу. Без надрыва. Без привычного «должна». Просто — как человек человеку.
Наташа всё ещё жила у родителей, говорила о «неблагодарности» и упрекала за «слишком удобную жизнь». Но Ольге было всё равно.
Она научилась защищать себя. Научилась говорить «нет». И жить — не под чужие аплодисменты, а в тишине, где наконец-то слышно собственное дыхание. И каждый раз, накрывая на стол, она помнила тот вечер, когда она не стала терпеть и сказала: "Если вы хотели ресторан — надо было бронировать столик, а не меня!"
С тех пор за её столом сидели только те, кто ел с благодарностью. И кто умел не только брать, но и отдавать.