Конверт лежал на кухонном столе, словно мина замедленного действия. Белый, официальный, с печатью медицинской лаборатории. Гена смотрел на него уже полчаса, не решаясь дотронуться.
— Папа, а мы сегодня в парк пойдём? — Артём ворвался на кухню, размахивая новой игрушкой. Десять лет, смешной чуб, который всегда торчит в разные стороны, как у петушка.
— Пойдём, сынок, — хрипло ответил Гена, поспешно заслонив конверт газетой.
Зоя стояла у плиты, мешала в кастрюле соус. Спина напряжённая, плечи поднятые — всё в ней кричало о том, что она знает. Знает, что Гена втайне сдал анализы. Знает, что сегодня пришли результаты.
— Мам, а почему ты такая грустная? — Артём подбежал к Зое, обнял её за ноги.
Она наклонилась, поцеловала его в макушку. Её глаза встретились с глазами Гены — и в них плескалась такая боль, что у него перехватило дыхание.
«Десять лет я был его отцом. Десять лет...»
А началось всё с глупости. С пьяной болтовни Вити на даче месяц назад. Они сидели у костра, жарили шашлыки, и Витя вдруг сказал:
— Ген, а твой Артёмка на тебя совсем не похож.
— Да ну тебя, — отмахнулся Гена. — На мать похож.
— На Зойку тоже не очень... — Витя прищурился, разглядывая мальчика, который гонял мяч по участку. — Помнишь, она тогда, одиннадцать лет назад, к сестре в Питер уезжала? На два месяца?
Гена тогда не придал значения словам друга. Но они засели в голове, как заноза. И стали разрастаться, отравляя каждый день, каждый взгляд на сына.
Нет, не на сына. На мальчика, которого он десять лет считал сыном.
— Гена, открой его, — тихо сказала Зоя, не оборачиваясь от плиты. — Артём в комнате играет. Открой и прочитай.
Руки дрожали. Конверт упрямо не поддавался, словно понимал, что внутри него — конец их семьи. Белый лист, цифры, проценты. И в самом низу — заключение: «Вероятность отцовства — 0%».
Мир не рухнул. Странно, но он остался на месте. Просто стал другим — чужим, как будто Гена смотрел на него через толстое стекло.
— Чей он? — его голос прозвучал удивительно спокойно.
Зоя обернулась. Лицо мокрое от слёз, которые она даже не пыталась скрывать.
— Не знаю, — прошептала она. — Честное слово, Гена, не знаю.
— Как это — не знаешь?!
Артём выглянул из комнаты, испуганно заморгал.
— Папа, почему вы кричите?
«Папа». Это слово теперь резало, как нож.
— Иди играй, — сказал Гена, стараясь улыбнуться. — Мы просто... обсуждаем взрослые дела.
Ночью Зоя рассказала. Говорила тихо, глядя в потолок, словно исповедовалась невидимому судье.
Одиннадцать лет назад она действительно ездила к сестре в Питер. Но не к сестре — к своей школьной подруге Марине. И там, на вечеринке по случаю её дня рождения, случилось то, что случилось. Мужчина, имени которого она даже не помнила. Просто тёмные волосы, добрые глаза. И слишком много вина.
— Я думала, это был ты, — шептала она. — Когда узнала, что беременна, думала — наш ребёнок. Мы же тогда тоже... того же месяца...
— Но сомнения были?
— Были, — еле слышно. — Всегда были. Но я так боялась... Так хотела, чтобы это был твой сын...
Гена молчал. В темноте потолок казался чёрной пропастью, готовой поглотить всё — их семью, их прошлое, их будущее.
Утром пришла тётя Вера — Зоина сестра. Массивная, громкая, всегда знающая, как надо жить. Артём с радостным криком бросился к ней — она всегда привозила подарки.
— Ну что, племяшка, как дела? — спросила она, усаживаясь на кухне с чашкой кофе.
Зоя молчала, мешала сахар в своей чашке уже минуту.
— Что случилось? — Вера насторожилась. — Вы с Геной поругались?
— Хуже, — выдавила Зоя. — Гена сделал тест ДНК. Артём... Артём не его сын.
Вера поперхнулась кофе.
— Что ты несёшь?! Как это не его?!
— Никак. Просто не его.
Тётя Вера села глубже в кресло, переваривая новость. Потом вдруг выпрямилась, и в её голосе зазвучала злость:
— И что теперь? Он собирается бросить семью? Артёма?
— Не знаю. Мы не говорили об этом.
— Дура ты, Зойка, — качнула головой Вера. — Всю жизнь дура была. Но этот мальчик — его сын! Неважно, что там показывают анализы. Десять лет он его растил, любил, по ночам качал, когда болел. Разве это не делает его отцом?
Гена сидел в гараже, крутил в руках гаечный ключ. Здесь, среди запаха масла и металла, думалось легче. Вспоминал первые шаги Артёма, первое слово — «папа». Вспоминал, как учил его кататься на велосипеде, как читал на ночь сказки. Как мальчик прибегал к нему с разбитыми коленками и синяками.
«Он мой. Неважно, что там в крови. Он мой сын».
Но тут же другой голос, злой и циничный: «Дурак. Десять лет жил с чужой женщиной, растил чужого ребёнка. Все вокруг, наверное, знали и смеялись за спиной».
Витя заглянул в гараж.
— Как дела, братан? Что с лицом?
— Зоя изменила, — бросил Гена, не поднимая глаз. — Артём не мой.
Витя присвистнул.
— Блин... А я-то думал, просто так болтал тогда. Сочувствую, старик.
— Что теперь делать?
— А что тут думать? Разводиться, естественно. И алименты пусть с настоящего отца требует.
— А Артём?
— А что Артём? Не твой — не твоя проблема. Жёстко, конечно, но справедливо.
Гена медленно поднял голову.
— Иди отсюда, Витя.
— Что?
— Иди отсюда. И больше не приходи.
Вечером Артём делал уроки за кухонным столом. Сосредоточенно решал уравнение, высунув кончик языка. Такой маленький, беззащитный.
— Пап, помоги с математикой, — попросил он, не поднимая головы.
Гена подошел, сел рядом.
— Смотри, — начал объяснять Гена.
— Пап, а ты меня любишь? — вдруг спросил мальчик.
Вопрос застал врасплох. Гена посмотрел в доверчивые карие глаза сына. Не сына. Чужого ребёнка. Но почему тогда сердце сжималось от нежности?
— Конечно, люблю.
— А мама сказала, что вы с ней ругаетесь. Вы разведётесь?
«Из уст младенца». Артём всё понимал, оказывается. Дети всегда всё понимают.
— Не знаю, малыш. Взрослые дела сложные.
— А если разведётесь, ты меня всё равно будешь любить?
Гена обнял мальчика, прижал к себе. Вдохнул запах детских волос, почувствовал, как тёплые ручки обхватили его шею.
— Всегда, — прошептал он. — Что бы ни случилось, я тебя всегда буду любить.
Ночью Гена не спал. Лежал рядом с Зоей, которая тихо всхлипывала в подушку, и думал. О крови, о генах, о том, что делает человека отцом. О десяти годах, которые теперь казались ложью. Или не казались?
Вспомнил свого собственного отца — пьяницу, который ушёл из семьи, когда Гене было восемь. Биологический отец, но разве он был отцом? А отчим, который пришёл год спустя? Добрый, терпеливый Михаил Петрович, который научил его мужским делам, поддерживал, когда было трудно. Он был отцом или нет?
К утру решение созрело.
— Зой, — сказал он за завтраком. Артём уже убежал в школу. — Я не уйду.
Она подняла заплаканные глаза.
— Что?
— Не уйду от вас. От него. Плевать на этот анализ.
— Гена...
— Нет, выслушай. Да, ты изменила. Да, Артём биологически не мой сын. Но он мой. Понимаешь? Я его воспитал, я его люблю, он меня любит. Какая разница, чья у него кровь?
Зоя плакала, но теперь слёзы были другими — светлыми.
— Но как же доверие между нами?
— Не знаю, — честно ответил Гена. — Придётся восстанавливать. Заново учиться быть семьёй. Но без Артёма я не смогу. Он нужен мне больше, чем я ему.
Тётя Вера была права, как всегда. Когда Артём прибежал из школы и увидел родителей, обнимающихся на кухне, его лицо засияло.
— Вы помирились?
— Помирились, — сказал Гена, подхватив мальчика на руки. — И знаешь что? Завтра поедем в тот парк, который ты давно просил.
— Правда? Ура!
Зоя смотрела на них — на своих мужчин — и понимала: семья не в крови. Семья в том, кто готов остаться, когда становится трудно. Кто выбирает любовь вместо обиды.
А конверт с результатами анализа лежал в мусорном ведре, зарытый под картофельными очистками и чайной заваркой. Там ему и место.
***
Через год Витя встретил их в торговом центре. Артём катался на аттракционе, Гена с Зоей пили кофе неподалёку.
— Ну что, Ген, — подошёл Витя, — как дела в твоей... как бы это сказать... усыновлённой семье?
Гена медленно встал. Витя был пьян, как обычно. Лицо красное, глаза мутные.
— У меня есть семья, — сказал Гена. — Жена и сын. А ты?
— Да у меня баб как собак... — начал Витя, но Гена уже отвернулся.
Некоторые люди, понял он, никогда не поймут, что значит быть отцом. А некоторые понимают это сердцем, не нуждаясь в анализах крови.
Артём подбежал, запыхавшийся и счастливый.
— Пап, пойдём ещё покатаемся!
— Пойдём, сынок, — улыбнулся Гена. — Обязательно пойдём.
И слово «сынок» звучало так естественно, так правильно, что никого не удивило. Даже его самого.