Своеобразный характер судьи.
Легендарный советский хоккеист Борис Майоров дал большое интервью обозревателю «СЭ» Юрию Голышаку. В отрывке ниже — рассказ Майорова о своей прямолинейности, плевок в лицо судье и Евгении Майорове.
«В 87 взялся за Карнеги»
...Прежде мы разговаривали в другой комнате, просторной. А сейчас сидим в маленькой.
Замечаю на стене изумительную фотографию, не встречал такую прежде: два брата Майоровы улыбаются, в руках букеты...
— Что это за чудо, Борис Александрович?
Майоров поворачивается вполоборота, припоминает:
— Это год 63-64-й. Какое-то чествование в Лужниках. Тогда было принято чествовать. Начальство приходило. Застолье было серьезное! Как-то выиграли чемпионат мира. Женьки в сборной уже не было. Возвращаемся, нам говорят: завтра Старшинов, Зингер и Борис Майоров срочно вылетают в Швейцарию...
— Что случилось?
— Туда отправился «Спартак» на какой-то Кубок. Это еще при Боброве было. Вам, говорят, надо подлететь, помочь. Ну ладно, отправляемся. Полдня добирались до этой Швейцарии. Четыре часа ждали пересадку. Приезжаем на стадион — игра с чехами уже началась.
— Неужели выпустили?
— Быстро переодеваемся. Во втором периоде выходим на лед. Чехи протестуют — нас не было ни в заявке, ни во время открытия, ни в начале матча!
— Можно понять.
— Счет 0:0. Старшинова удаляют в конце второго периода — нам забивают гол. Проигрываем 0:1. Приезжаем в гостиницу, слышим от начальников: послезавтра прием в Москве — вам троим надо срочно вернуться домой! На следующее утро собираем вещи — и снова в аэропорт. В Москву.
— Но самая знаменитая фотография тех лет — едет изможденный канадец после матча, лицо разбито, а на плече чья-то подбадривающая рука. Весь Союз узнал — ваша. Бориса Майорова узнавали даже по пальцам.
— Сейчас вспомню. Это Карл Бревер!
— Точно. Как я мог забыть.
— Это 67-й, кто-то ему фингал поставил. А я после игры вроде так успокаиваю — что все пройдет!
— Так оно и есть. Вам сегодня 87.
— Ну.
— О чем человек жалеет в 87 лет?
— Мало ли о чем жалеет! Столько событий! Был я лет на сорок моложе, работал в Спорткомитете СССР. Стоило быть более гибким. Я человек прямой!
— Сейчас не смягчились?
— Сейчас стал гибче. Могу и не высказывать свое мнение. Выступить как-то обтекаемо. А раньше — нет. Я ж работал начальником управления хоккея Спорткомитета СССР. Видите, что за книга у меня на тумбочке?
— Не вижу, я слепец.
— А я вам подам... Вот, держите. Есть такой американский автор, давно жил — Дейл Карнеги.
— В 87 лет вы взялись за Карнеги?!
— Пишет, как установить приятные отношения с людьми. Как подавать себя, как сделать так, чтобы критические замечания не вышли вам боком, в ответ не услышали хамства. Чисто житейские вопросы. Вот решил полистать — и увлекся! Думаю: елки-палки, по некоторым пунктам надо было ориентироваться на Карнеги, а не на себя!
— А вы врагов мерзавцами называли, да?
— Вот именно!
«Про плевок в физиономию — выдумка»
— Прочитали бы Карнеги раньше — не плюнули бы когда-то судье в физиономию.
— Я — судье?! В физиономию?
— Это ваш бывший тренер Николай Карпов рассказывал. «Майоров догнал судью под трибунами и плюнул в лицо. Вот какой у нас капитан — умудрился получить десять минут штрафа в перерыве!»
— Да что он врет-то? Все перепутал!
— А как было?
— Играем с «Динамо». Перерыв. Идем к раздевалке. А судил такой Андрей Захаров. Не знаю, жив ли сейчас. Мы с ним знакомы — за третью мужскую команду «Спартака» играли в футбол лет пять, в раздевалке рядом сидели!
— Вот как?
— Да! Для меня это не посторонний человек. Захаров стоит в углу, я подхожу — и, видно, громко сказал: «Андрей, ***, ну что ты?!» А динамовцы это услышали — и сразу: «О, он матом ругается!» Захаров поплыл, видимо. Он и в футболе был таким защитником — все время дрожал. Динамовцы на него поперли — и дает мне 10 минут штрафа! Можете представить ситуацию?
— Ситуация нехорошая.
— Но чтоб я в лицо кому-то плюнул — чепуха! Карпов все выдумал. Меня тут по телефону кто-то расспрашивал про Николая Ивановича. Я ответил — про него говорить ничего не хочу.
— На похоронах у Карпова были?
— Нет.
«Шадрин от всех отстранился, даже гулять не выходил»
— Значит, сейчас стали милосердным?
— Не скажу, что сдерживаю себя. Но — в рамках. Еще и по одной причине: сузился круг тех людей, с кем я сегодня общаюсь...
— Почти не осталось тех, с кем играли?
— Да, естественная утечка. А с кем-то судьба разбросала. Неделю назад раздается звонок: «Я такой-то». Думаю — черт возьми, а ведь был такой! Но где он работал — в жизни не вспомню.
— От вашего поколения не осталось почти никого. Вот Старшинов еще живой.
— Вячеслав Иванович плох. Заговариваться стал. Нехорошие дела, что уж тут...
— Как жаль.
— Но я многого не знаю. Все думают как? Майоров и Старшинов — будто одна семья. Утром встают, обнимаются... Это же чушь! У него своя жизнь, у меня — своя. У каждого свои заботы.
— Шадрин довольно бойко отвечал по телефону. А потом вдруг умер.
— У него были какие-то серьезные хвори. Шадрин от всех отстранился, никуда не выезжал, даже гулять на улицу не выходил. С моей точки зрения — что-то с психикой не в порядке было в последнее время. Я ему звонил: «Володь, давай сходим на хоккей». — «Нет, не пойду, не могу...» Необъяснимые причины — почему отстранился.
— В последние годы жизни Зимина мы общались. Не оставляло ощущение, что человек глубоко несчастен.
— А мы в последние годы его жизни мало виделись, почти не общались. Изредка встречались на хоккее. Ни в каких мероприятиях спартаковских ветеранов он участия не принимал. Говорили — на него очень сильно повлияла смерть жены. Кто-то даже предвидел после ее кончины, что самому Зимину недолго осталось.
— Его-то хоронить ходили?
— А как же? Обычно я всегда хожу! Вот год назад даже на похоронах жены Старшинова был. Как не прийти? Это ж последняя дань!
— Я не слышал, что у Старшинова жена умерла.
— Да, рак. Напротив «Олимпийского» церквушка — там отпевали. Потом поехали на Троекуровское кладбище. Я и там был, и там. Мы очень близко были знакомы по молодым годам, много времени вместе проводили. Старшинов, мой брат и я.
— Мартынюк был такой живчик. Я поразился его кончине.
— Для меня смерть Сашки тоже была неожиданна.
— Как думаете, Бобров специально не дал ему собственный рекорд по шайбам в одной игре побить? Это было в характере Всеволода Михайловича?
— Да не-е-т, Всеволод Михалыч был далек от этого... Вообще не его черта — кому-то мстить, что-то не позволить. Бобров в том матче со сборной ФРГ смотрел с профессиональной точки зрения. Вот я тренер, гляжу, как у меня играет команда. Счет 15:0 — я начинаю думать о том, что будет завтра. Говорю: «Пусть доигрывают запасные, а кто внес большой вклад — отдыхать». Обычный случай! У меня есть история на эту тему.
— Я без ума от ваших историй, Борис Александрович.
— Вячеслав Иванович Старшинов в хоккее эгоист. От него паса перед воротами не дождешься. Вон книга лежит, видите?
— Ага. Карнеги, часть вторая?
— Нет, спартаковская энциклопедия. Мне любопытно стало — начал смотреть статистику. Ага, Старшинов Вячеслав Иванович. За сезон провел 42 игры. Заброшенных шайб 40. Количество передач — 7! Это центральный нападающий, который должен и распределять, и сам забивать. Семь?! Думаю — что ж такое?
— Что ж такое?
— Может, какая-то ошибка? Открываю другую страницу, следующий сезон. То же самое. Ну надо же!
— Я поражен.
— На нас с братом Старшинов никогда не играл. А мы на него — всегда. Наверное, неплохо, что человек так заряжен на взятие ворот...
— Это как посмотреть.
— Играем в Новокузнецке. Забили то ли 8 голов, то ли 10. Перед третьим периодом Новокрещенов говорит: «Старшиновское звено — раздевайтесь, не надо вам выходить. Готовьтесь к игре в Новосибирске». Тут Старшин произносит: «А я поиграю еще». Почему? Потому что я две забил, брат две, а Старшинов ничего — вот его заедает, такая жажда забивать!
— Прелестная история.
— Вот еще одна. Чемпионат мира 1966 года. В нашем звене играет Виктор Якушев из «Локомотива». Контратака, выходим втроем против одного. Получилось так, что Старшинов слева. Я в центре, Прохорыч справа. Шайба у Старшинова. Вариант какой?
— Разыграть?
— В первую очередь! Старшинов только проходит точку вбрасывания — ка-а-к запулит...
— И?
— Попал в ближний угол, самую девятку. Вратарь Холмквист пропустил. Мы 0:2 проигрывали — стало 1:2. Я на лавке говорю: «Слава, ты что?» — «А я видел — там щелочка маленькая...» — «А если б не попал в щелочку?!» Но убеждать бесполезно. Он не понимал этих вещей. Не признавал напрочь. Зачем разыгрывать — если «я сам могу»?
— Ревниво относился к вашим успехам — даже жизненным?
— Не знаю. Может быть.
— Поколение было богатырское. Казалось, сто лет проживут. Тот же Эдуард Иванов.
— Мы с Эдиком общались, после того как он закончил играть. Да, он как-то не особенно менялся. Однажды разговорились — оказался рыбаком!
— Как и вы?
— Договорились, что порыбачим. Как-то звонит: «Что, едем?» — «Давай!» Отправились ко мне на водохранилище. Нормальный мужик. Вообще никаких проблем. Вдруг умирает. Та же история — Александр Палыч Рагулин.
Последний день Евгения Майорова
— Я бы с ума сошел от этой череды отпеваний.
— Не так давно хоронили моего приятеля, бывшего директора катка в Сокольниках Рудольфа Блинова. Знаете такого?
— Что-то знакомое.
— Ну вот... Он директором был тысячу лет! Таких людей надо знать! Отпевали где-то в Измайлово. Батюшка ко мне вдруг подходит: «Видите, какая красивая процедура?» Ну неплохая, отвечаю.
— Отпевание?
— Да. Не могу сказать, что прямо красивая. Я много раз бывал. Спокойно воспринимаю. Этот священник говорит: «Я знаю, вы некрещеный. Давайте покрестимся?»
— Решились?
— Ответил — я подумаю. Если решу, с вами свяжусь.
— Пока не решились?
— Нет.
— А брат ваш покрестился в сознательном возрасте, кажется?
— Да. Вот в каком храме — даже не знаю, не интересовался. Это он решил на фоне своей болезни сделать. Кто-то ему посоветовал: «Бог все видит, он тебе поможет. Давай покрестимся?» Ну давай. Ничего ему не помогло.
— Вы когда-то говорили, что после кончины брат не приснился ни разу. Так и не случилось?
— Нет. Никогда. Вообще, сны снятся крайне редко. У меня все похоронены на Ваганьково, только в разных концах. Брат на главной аллее, сестра в колумбарии. Дед, бабка, отец и мать на 51-м участке. Вот надо съездить, на могилах прибраться...
— Последний осознанный разговор с братом?
— Трудно говорить про «осознанный». Я должен был его готовить к смерти? Или он сам готовиться? Нет — приезжаешь, общаешься как обычно. Виду не подаешь, что дело плохо. «Будь здоров!» — попрощались, уехал. Видно было, что он плохой. Все вокруг знали, чем это закончится. Все абсолютно! Да и он знал!
— Да?
— Ну конечно. Я его не регулярно, но навещал. Он жил на улице Королева. Квартира один к одному, как вот эта моя. В последнее время человек сидеть без подушки на стуле не мог, одни кости остались. Жена накроет на стол, предлагает чуть-чуть выпить: «Борь, будешь?» — «Ну давай выпьем». — «Женя?» — «Нет, я не стану...» Уже ничего не хотел.
— Каким был последний день?
— Евгений сидит в кресле, жене говорит: «Верк, ты чего стоишь у края подвала? Упадешь туда!» В квартире какой подвал?! На седьмом этаже квартира! Отвечает: «Какой подвал? Я стою рядом с тобой!» — «Да? Ну ладно, хорошо». Ушла в магазин, а наша старшая сестра была в это время у них дома. Заглянула в комнату — он лежит на диване. Подходит: «Жень, Жень!» Он не реагирует. Взяла зеркальце, поднесла ко рту: дышит ли?
— Нет?
— Нет. Так и умер...
Читайте также:
- «10 тысяч долларов дали, чтобы наш игрок не вышел на поле». 30 лет последнему трофею «Динамо»