В полдень Советская уже накалена солнцем. Выйдя из Крупской, он несмотря на зной и свои 89 лет, достаточно быстро идёт вперед. Время, как и маршрут, хорошо рассчитано им. Позади два часа воспоминаний и два перекрестка. После третьего, когда задам вопрос про Родину, Евгений Андреевич Жиров остановится, прежде чем отчеканить ответ…
Русский офицер – это что-то особенное. Неутраченное, но уже почти ушедшее. Евгений Андреевич приехал в тот день в Оренбург из Черноречья на рейсовом автобусе, чтобы взять в библиотеке следующий том О. Генри. До этого вечером он около трёх часов принимал участие в творческой встрече. Держал слово, слушал других. А когда всё завершилось, вышел и, как был, в костюме и при галстуке, вскочил на свой велосипед и поехал домой, к жене Светлане, которая моложе его на 37 лет. Эта деталь тут не ради «перчинки». Просто это важно. Но обо всем по порядку, хотя трудно это, когда в 89 лет вошли война с оккупацией, оттепель, застой, карибский кризис, 90-е, сегодняшнее лихолетье.
Начну с середины, с ответа Евгения Жирова про Родину. Когда он шёл по раскаленной Советской, рассчитав время так, чтобы после библиотеки успеть на рынок, а затем на автовокзал, откуда ближе часам к трём должен был добраться до дома.
- Тогда, в год Карибского кризиса, мне было 26 лет. Я недавно окончил Донецкий институт и как инженер уже строил жилые дома. Вдруг повестка. Военком спрашивает меня: «Вы как? Готовы пойти служить в ракетные войска стратегического назначения? Я ответил ему: «У меня отец-артиллерист прошёл от Сталинграда до Берлина, брат защищал Саур-Могилу и погиб в госпитале на руках у матери. Я всегда готов». После этого я почти тридцать лет строил и укреплял ядерный щит России, потому американцы как тогда не решились воевать с нами в открытую, так и сейчас делают это чужими руками, - медленно, с расстановкой сказал Жиров.
И снова зашагал к остановке. Свет падал сквозь кованые прутья ворот у оренбургского губернаторского музея, косые тени перечеркивали улицу.
- Ненавижу украинских бандеровцев, которые так изменили жизнь! Я помню, как шёл по Крещатику, цвели каштаны и липы. Нёс на руках сына. Вдруг прохожая сказала: «Смотрите, у вас ребёнок заснул». Разве можно тогда было представить то, что происходит сегодня?.. Эти сегодняшние предатели – они действуют вопреки украинскому народу, губят людей. А у меня два родных языка: русский и украинская мова…
С болью и горечью вырвалось это у Жирова.
Немногословный, выделяющий из общего главное, он рассказал о своём прошлом не так уж и много. Привычно всё взвесив, определил главное, свою, как он выразился, устойчивость, которая определяла для него всё.
- Берегу свой билет коммунистической партии СССР. Союза нет, а я есть. Что хочу рассказать о себе. У нас, строителей, принимали работы очень строго. И вот 17 площадка. Декабрь. Сдаём объект в эксплуатацию,1 января ракета должна уже стоять на боевом дежурстве. Чтобы выполнить работу в срок, я сутками не спал. Расслаблю портупею на шинели и упаду на нары. Часа полтора покемарю, и снова на производство. И вот арочное хранилище боевых ракет надо принимать. Я в рабочей комиссии по приемке. Вопрос поднимается об оценке. Генерал смотрит на меня – лейтенантика – в упор, и говорит, что ставит «удовлетворительно. Глядит при этом, как удав на кролика. А потом добавляет, чтобы я тоже сказал, как специалист, какую оценку надо поставить. Все в этот момент понимали, что делает он это из-за подстраховки. Мол, работы принял, а коли случится что, то ведь оценил не высоко. А я встал и следом за ним по всем пунктам поставил «хорошо», а по одному даже «отлично». На следующий день вывесили списки о премировании за хорошую работу. Меня в них не было. И все последующие три года я ни разу не получал премии. Но не жалею о том и сейчас. Не стал лизоблюдом.
У Евгения Андреевича были ещё подобные эпизоды в жизни. Всегда мог отчитать сына командира, если внешний облик того не соответствовал уставу. Всегда говорил правду, гнул свою линию, за что неизменно сталкивался с несправедливостью. Приучаясь к тому, что её в принципе нет, а главные ориентиры в жизни – совесть и честь.
НАШИ зимой 44-го
Как понять, разгадать чужую судьбу? Что закаляет нас, определяет дальнейший путь? Вспоминая оккупацию, подполковник в отставке, отец двух детей, дед и прадед Жиров снова превращался в 8-летнего мальчишку, и когда он говорил «Наши», слезы стояли в его глазах:
- Стояла ночь, тёмная, какая бывает, наверное, только зимой. Накануне пьяная хозяйка опять требовала, чтобы мы ушли из её дома. Грозила, что нас всех перевешают немцы. Я проснулся от взрыва. Лежал на сундуке и прислушивался. Минут через десять раздался стук в двери. Помню потом топот сапогов. А я лежу, страшно до смерти, если немцы, нам конец. Вот подходят совсем близко. Кто-то наклоняется надо мной, и вдруг я на шапке вижу красную звездочку! Как же я закричал «Наши» … Пришли наши, и это была жизнь!..
Эта самое яркое и пронизывающее воспоминание о Великой Отечественной войне. От гитлеровцев бежала мать Жирова с пятью детьми на руках из родного Донбасса, но от судьбы не уйдёшь: оккупация настигла её в Ростовской области. И пережить пришлось всё: отчаяние, голод, страх.
Разве расскажешь всё это? В той же Крупской хранится тоненькая брошюра воспоминаний Жирова, называется «Свидетельства». В ней рассказывает Евгений Андреевич о том, что выпало на долю семьи в Великую Отечественную войну. Скупо говорит о пережитом, только от этой сдержанности ещё тяжелее становится.
Имена старших братьев – Октябрь и Владлен, щенок, названный детьми «Совхозом» и за это потом убитый отцом. Так велел директор совхоза, не стерпевший якобы «насмешки» над советской властью. Всё хорошее и плохое, малое и большое, переплетясь друг с другом, говорит о том времени: грозном, роковом, изменяющем людей «до основания, до корней, до сердцевины».
Штанишки в болотную клетку
Послевоенное лето 1945-го, каким оно было?.. Евгений Андреевич вспоминает его так:
- Мы трое: я, братик Коля и соседский Ванюшка сталкивали дорожную пыль в дырку, что была на мосту через речку, и смотрели, как течёт замутненная нами вода. Вдруг видим идущего нам навстречу офицера, вся грудь у него в орденах и медалях. Замерли мы. А он подошёл уже совсем близко, стоит и смотрит на нас. И вдруг спрашивает: «Тебя Женей зовут?» Я киваю. «А его Колей?» Говорю, что да. Он вдруг: «Я же ваш отец» … братик испугался, спрятался в щель между землей и мостом. У отцы слезы в глазах. Он раскрыл чемодан и, показав громадный, как нам тогда показалось, пряник, выманил братика из-под моста. Взял его на руки, и мы пошли домой.
Евгений Андреевич объясняет тут же, как отец их узнал.
-Тогда в тылу ничего почти не задерживалось. Всё на фронт отправляли. Оттого не было толком ни одежды, ни материи. А отец из Германии прислал посылку, в которой лежало несколько льняных полотенец в болотную клеточку. Мама сшила нам из них короткие штанишки на помочах. По ним-то, по этой ткани и распознал в нас отец сыновей…
Пройдут годы, уйдёт в тень прошлого война, и надолго рассорится Жиров с родителями. Из-за неё – своей Гели. Так будет писать свою жизнь сам, не озираясь ни на кого. Мать не хотела, чтобы он так рано женился. Он же слушать не стал.
- Её звали Генриетта. Я встретил её перед 4 курсом. Судьбу свою первую. У неё коса до колен была и нос курносый. И глаза, в которые я потом 51 год смотрел. Геля – Генриетта Владимировна. Она немка? Нет…Просто имя такое, - говорит Евгений Андреевич. Последние годы она, по его словам, жить не хотела.
- Десять лет проболела. Я похоронил её и рядом место под себя оставил, - тихонько сказал Евгений Андреевич.
Позади осталась страшная душевная болезнь жены. Чем вызванная, знает один лишь Господь, в которого Жиров не верит. Считает, что, будь он, не допустил бы ни страшных войн, ни преступлений, сделанных американцами, когда те сбросили бомбы на Хиросиму и Нагасаки.
Долго говоря о судьбе, выборе, чести Евгений Андреевич очень коротко скажет о любви. Просто прочитает стихотворение, посвященное той – Курносой. И вся жизнь уместится в эти простые строки, между которых будет безмолвный рассказ о сыне и дочери, внуках и правнуках. О долгих годах службы, когда Геля ждала его и терпела переезды и тяготы военной кочевой жизни.
Давно сердце русского офицера располовинено. Дочка Танечка, выйдя замуж за немца, живёт за границей. Письма от неё из Норвегии приходят всё реже, и греют сердце больше те, двадцатилетней давности, в них пишет она о своих детях.
Вот он – даже не век, те 89 лет, в которых ужасная война с немцами, примирение с ними же через семейное счастье детей. Украина, которую поливали кровью наши солдаты тогда и поливают сейчас. Странные повороты судьбы, её повторы и изгибы.
Анекдоты на мове
В 74 года Евгений Андреевич, овдовев, решил жениться.
- Одному опасно жить. Спиться легко. Я два года без Гели пробыл, проболтавшись, как дерьмо в проруби, и пошёл свататься. У Светланы своя судьбы, непростая. Двух девочек одна воспитывала. Я подумал, своих поднял детей, подниму и этих. Вот 18 лет уже вместе, - обронил Жиров
Когда прощались, оставил свой номер телефона, сказав, что это жены. У него нет сотового. Только увёз Евгения Андреевича автобус, как встретился там же, на Советской, уроженец Славянска Донецкой области – лётчик-штурман Пётр Саранчёв. Про него наша газета не один раз писала. Узнав, что только что здесь был его земляк, офицер – родом с Донбасса – захотел тут же с ним познакомиться.
И мы рванули за Евгением Андреевичем на рынок. Он ведь планировал там быть. Не нашли. Отыскали его уже на автовокзале. Он, успев сделать все дела, сидел и, улыбаясь, читал О.Генри в ожидании автобуса.
Представившись и усадив в машину, штурман первым делом спросил: «Анекдоты на мове знаете?».
Можно только представить, как сладко было двум дончанам поговорить друг с другом. Два патриота, два офицера. Один строил ядерный щит, другой в интересах родины облетел чуть ли не весь земной шар.
Чуть позже я позвонила по номеру, который дал Жиров, чтобы узнать, как тот добрался до дома. Трубку взяла Светлана. На слова «Могу я услышать Евгения Андреевича?» она строго сказала: «Его нет, а что такое? Я его – супруга».
Отставного подполковника Жирова дома ждали.
Фото автора и Петра САРАНЧЁВА
Оренбург-Черноречье, 2025