Театр одного актера
Первый день суда встретил Дмитрия Алешина холодной, хищной суетой. У входа в здание суда его окружила толпа журналистов, выкрикивающих вопросы, их диктофоны и камеры тянулись к нему, словно пасти голодных животных. Он пробивался сквозь них, не говоря ни слова, ощущая на себе тяжесть сотен осуждающих или любопытствующих взглядов. Он был прокурором в самом громком и самом безнадежном деле года. Он был гладиатором, которого выпустили на арену без меча и щита, на потеху публике.
Когда он вошел в зал, тот уже был забит до отказа. В воздухе висело напряженное ожидание. Дмитрий сел за стол обвинения, разложил свои немногочисленные бумаги. Его руки были холодны как лед. Он чувствовал себя самозванцем. Он собирался убедить двенадцать незнакомых людей в виновности человека, против которого у него не было практически ничего.
В этот момент в зал вошел Анатолий Чернов. Он не крался и не выглядел как обвиняемый. Он вошел с достоинством и спокойствием человека, прибывшего на собственную лекцию. На нем был идеально сидящий темно-серый костюм, а в руке он держал тонкий кожаный портфель. Он вежливо кивнул приставам, прошел на свое место и, прежде чем сесть, окинул зал спокойным, оценивающим взглядом. Он не искал сочувствия. Он устанавливал контроль. Их глаза с Дмитрием встретились на долю секунды. Чернов едва заметно улыбнулся — не насмешливо, а почти ободряюще, как профессор улыбается нервничающему студенту перед экзаменом. И от этой улыбки по спине Дмитрия пробежал холод.
Процесс начался. Вступительные заявления стали прологом к представлению. Дмитрий говорил первым. Он старался говорить уверенно, излагая свою теорию. Он рисовал присяжным портрет холодного, расчетливого манипулятора. Человека, который, узнав об измене жены, не поддался эмоциям, а спланировал месть как сложную инженерную задачу. Он говорил о разрушенной жизни Елены Черновой, которая прямо сейчас лежала в больничной палате, ее сознание было заперто в темной тюрьме комы. Он признал, что у обвинения нет прямых улик, но призвал присяжных смотреть глубже, видеть систему в действиях обвиняемого, видеть «идеальную трещину» в его безупречном фасаде. Он закончил, и в зале повисла тяжелая, сомнительная тишина. Его речь была страстной, но пустой. Это была красивая обертка без конфеты внутри.
Затем встал Чернов. Он подошел к присяжным на несколько шагов ближе, установив с ними личный контакт. Он говорил тихо, без пафоса, как разумный человек, обращающийся к другим разумным людям.
«Дамы и господа присяжные, — начал он, — господин прокурор только что описал вам персонажа из детективного романа. Хитрого, дьявольски умного злодея. Я же вижу перед собой лишь трагедию. Трагедию моей семьи. Моя любимая жена пострадала в результате ужасного инцидента. Я сам, находясь в состоянии шока, стал жертвой давления со стороны предвзятого офицера полиции, который, как теперь известно, состоял в тайной связи с моей женой. Этот офицер, не выдержав груза вины и позора, к несчастью, покончил с собой. А теперь обвинение, не имея ни одной улики, пытается построить дело на своих фантазиях, чтобы прикрыть собственную некомпетентность. Они говорят, что я стрелял. Но где пистолет? Где доказательства? Все, что у них есть, — это домыслы. А все, чего я прошу у вас — это руководствоваться не домыслами, а фактами и здравым смыслом. Спасибо».
Он говорил всего несколько минут, но эффект был сокрушительным. Он не защищался. Он перешел в наступление, выставив себя жертвой обстоятельств, а прокуратуру — агрессором. Дмитрий видел, как изменились лица присяжных. Первоначальная враждебность к человеку, обвиняемому в покушении на жену, сменилась сочувствием и сомнением.
Дальнейший процесс превратился в методичное уничтожение дела обвинения, и дирижером этого уничтожения был сам Чернов. Он был великолепен. Каждый его вопрос был выверен, каждое движение отточено. Он превратил зал суда в свой личный театр. День за днем Дмитрий беспомощно наблюдал, как его дело рассыпается в прах. Каждый свидетель, которого он вызывал, под перекрестным огнем вопросов Чернова превращался в свидетеля защиты. Чернов не спорил, не кричал, не обвинял. Он сеял сомнения. Он находил мелкие несостыковки в протоколах, процедурные ошибки, человеческий фактор. Он разбирал дело обвинения на атомы, и в конце концов от него не осталось ничего, кроме пустоты.
Кульминацией стали заключительные прения. Дмитрий был последней надеждой самого себя. Он встал и говорил не как юрист, а как человек. Он отбросил свои бумаги. Он смотрел прямо в глаза присяжным.
«Дамы и господа, — начал он, и в его голосе звучала отчаянная искренность. — Защита права. У нас нет признания. У нас нет оружия. У нас нет прямых улик. Если вы будете смотреть только на то, что лежит на поверхности, вы должны будете вынести оправдательный вердикт. Но я прошу вас, я умоляю вас — посмотрите глубже. Посмотрите на саму конструкцию этого дела. Все идеально подогнано. Каждая "неудача" обвинения — это не случайность, а тщательно спланированный элемент. Это идеальное преступление, и его идеальность — и есть главное доказательство вины! Посмотрите на этого человека. Посмотрите на него! И спросите себя: вы видите перед собой убитого горем мужа? Или вы видите гения, который совершил немыслимое и теперь с насмешкой смотрит, как мы пытаемся собрать пазл, из которого он заранее вынул все ключевые детали?»
Он закончил, тяжело дыша. Он вложил в эту речь всю свою душу, всю свою боль и всю свою ненависть.
Затем встал Чернов. Он был спокоен и печален.
«Дамы и господа присяжные. Господин прокурор произнес прекрасную, эмоциональную речь. Я почти сам ему поверил. Но мы здесь не в театре, и не на страницах романа. Мы в зале суда. И в суде оперируют не эмоциями, а доказательствами. Давайте просто подведем итог. Обвинение не представило мотива. Обвинение не представило орудия убийства. Обвинение не представило признания. Все, что они представили, — это свои собственные домыслы и теории о моем якобы "гениальном плане". Но по закону, вы не можете осудить человека на основании домыслов. Принцип "обоснованного сомнения" — это фундамент нашей правовой системы. И если у вас есть хоть тень сомнения в моей вине — а после такого провального выступления обвинения оно у вас должно быть, — вы обязаны вынести только один вердикт. Оправдательный».
Он закончил и сел. Ни одного лишнего слова. Ни одной лишней эмоции. Лишь холодная, безупречная, убийственная логика.
Судья дал присяжным последние инструкции, и они, не глядя ни на Дмитрия, ни на Чернова, покинули зал, чтобы удалиться в совещательную комнату. Ожидание не было долгим. Удручающе недолгим. Меньше чем через час пристав объявил, что присяжные готовы огласить вердикт.
Зал снова заполнился. Тишина стояла такая, что было слышно, как гудит вентиляция. Дмитрий почувствовал, как его сердце колотится где-то в горле. Он не смотрел на присяжных. Он смотрел в одну точку на своем столе.
Присяжные вошли и заняли свои места. Их лица были непроницаемы. Старшина, пожилой мужчина в очках, передал конверт с вердиктом приставу, а тот — судье. Судья вскрыл конверт, прочел про себя, и его лицо не дрогнуло.
«Прошу всех встать», — произнес он.
Дмитрий медленно поднялся, ноги были ватными.
«По делу о покушении на убийство Елены Черновой, в котором обвиняется гражданин Чернов Анатолий Игоревич, коллегия присяжных заседателей вынесла свой вердикт. Господин старшина, огласите решение».
Старшина откашлялся и развернул листок. Он посмотрел не на Чернова, а куда-то в стену над головой судьи.
«По всем пунктам обвинения, вердикт коллегии присяжных — невиновен».
Слово «невиновен» не прозвучало как гром. Оно упало в тишину зала как тяжелый камень в глубокий колодец. Дмитрий закрыл глаза. Он ожидал этого, он был готов к этому, но услышать это слово вслух было все равно что получить удар под дых. Воздух вышел из его легких. В зале поднялся гул: шепот, возбужденные выкрики журналистов, щелчки фотокамер.
Дмитрий открыл глаза и посмотрел на Чернова. Тот стоял абсолютно спокойно. Он не улыбался, не показывал облегчения. Он просто с достоинством кивнул присяжным, словно благодаря их за хорошо выполненную работу. Затем он повернулся к своему пустому месту и начал не спеша складывать свои бумаги в портфель.
Судья объявил заседание закрытым и быстро покинул зал. Журналисты ринулись к Чернову, но его уже окружали нанятые охранники, создавая вокруг него живой щит. Зал суда стремительно пустел.
Дмитрий остался один за своим столом, не в силах пошевелиться. Он был раздавлен. Полностью и окончательно.
Когда в зале остались только они вдвоем, Чернов, уже готовый уйти, изменил свой маршрут и подошел к столу обвинения. Он на секунду остановился рядом с окаменевшим Дмитрием.
«Хорошая попытка, Дмитрий, — тихо сказал он, чтобы слышал только он один. — Очень страстно. Но страсть — это для дилетантов. А правосудие… оно в деталях».
С этими словами он развернулся и пошел к выходу. Свободный. Оправданный. Непобежденный. Двери за ним закрылись, оставив Дмитрия Алешина одного в пустом, гулком зале, наедине со своим сокрушительным поражением.
