Телефон зазвонил ровно в полночь. Тамара Сергеевна вздрогнула, как от удара. Поздние звонки всегда вызывали у нее тревогу ― с тех самых пор, как пять лет назад ей вот так сообщили о смерти мужа.
― Мама? Не спишь? ― голос сына звучал бодро, словно он звонил среди дня. ― Прости за время.
― Я не сплю.
Она машинально провела рукой по пожелтевшей фотографии на столе. На снимке Виктор стоял возле недостроенной дачной беседки, солнечные лучи путались в его седеющей щетине. Последняя летняя фотография перед тем, как его сердце остановилось именно в той беседке, которую он так и не успел закончить.
― У нас с Леной форс-мажор на работе. Завтра не приедем, ― отчеканил Андрей без вопроса, будет ли удобно перенести встречу.
Тамара Сергеевна сжала телефонную трубку. Шестой отказ за два месяца. Ее пальцы побелели от напряжения, прежде чем она ответила непривычно твердым голосом:
― Знаешь, Андрей, я ведь тоже человек. С планами. С чувствами.
Тишина на другом конце провода казалась оглушительной.
― Мам, ты что? У нас правда аврал... Ты же всегда понимала...
«Всегда понимала», ― подумала она, глядя на свое отражение в темном оконном стекле. Усталое лицо шестидесятидвухлетней женщины, чья жизнь превратилась в бесконечное ожидание.
― Конечно, понимаю. До свидания.
Она положила трубку, не дожидаясь ответа, и долго смотрела на погасший экран телефона. Потом медленно встала, подошла к шкафу и достала коробку с красками ― подарок Виктора на их последнюю годовщину. «Тебе всегда хотелось рисовать», ― сказал он тогда.
Коробка так и осталась нераспакованной.
* * *
Утром Тамара Сергеевна впервые за долгое время не включила сериал. Вместо привычного ритуала она надела старое пальто и вышла на улицу. Апрель выдался холодным, но в воздухе уже витало предчувствие тепла. Редкие прохожие кутались в куртки, торопливо пробегая мимо.
Ноги сами привели ее в парк, где они с Виктором гуляли каждое воскресенье. Старые акации распускали первые клейкие листочки. У самого пруда с потрескавшимися бетонными берегами расположилась группа пожилых людей с мольбертами.
― Не так! Совершенно не так!
Высокий худощавый мужчина в твидовом пиджаке с заплатками на локтях нервно постукивал кистью по мольберту смущенной женщины. Его тонкие пальцы дрожали, но голос звучал резко, почти агрессивно.
― Вода ― это не просто голубая краска. Это отражение неба, берега, ваших собственных мыслей! А у вас что? Лужа после дождя!
Седой мужчина в вельветовом костюме мягко положил руку на плечо критика.
― Василий Иванович, может, не стоит так строго? Нина Павловна только начинает...
― Вот именно, Михаил Аркадьевич! Начинает! В шестьдесят лет!
Василий отвернулся, всем своим видом выражая презрение к дилетантизму. Михаил Аркадьевич встретился взглядом с Тамарой Сергеевной, стоявшей в стороне, и приветливо улыбнулся.
― А вот и новый член нашей группы!
Он жестом пригласил ее подойти. Тамара Сергеевна невольно сделала шаг назад, пряча руки в карманы.
― Я просто проходила мимо.
― И остановились не случайно, ― в глазах Михаила Аркадьевича промелькнуло понимание. ― Мы проводим занятия для начинающих художников. «Вторая весна» ― так называется наша группа. Для тех, кто решил, что жизнь только начинается.
Василий презрительно фыркнул, возвращаясь к своему безупречному пейзажу. Резкими, точными движениями он наносил мазки на холст, не глядя на Тамару Сергеевну.
Она могла бы уйти. Должна была уйти. Но вместо этого неожиданно для себя шагнула вперед.
* * *
Группа оказалась на удивление разнообразной. Нина Павловна, бывшая учительница литературы с аккуратно уложенной сединой и спокойным голосом, рисовала акварелью полупрозрачные картины, напоминавшие сны. Отставной военный Григорий с прямой спиной и короткой стрижкой, предпочитал городские пейзажи ― четкие линии, строгая перспектива. Алла Борисовна, кокетливая вдова с пятью бывшими мужьями и ярко-рыжими крашеными волосами, создавала буйство красок без всякой системы.
Но именно Василий Иванович захватил все внимание Тамары Сергеевны. Его работы были безупречны ― идеальная техника, точный цвет, выверенная композиция. Однако в них чувствовалась какая-то холодность, словно художник боялся пустить зрителя слишком глубоко. В перерыве между сеансами рисования он сидел в стороне от остальных, методично протирая кисти и не участвуя в общем разговоре.
Тамара Сергеевна заметила, как иногда, думая, что на него никто не смотрит, Василий доставал из внутреннего кармана пиджака маленькую потрепанную фотографию, быстро взглядывал на нее и прятал обратно. При этом его лицо на мгновение смягчалось, становясь почти беззащитным.
Через месяц занятий Михаил Аркадьевич объявил очередное домашнее задание.
― Нарисуйте место, связанное с болезненными воспоминаниями, ― сказал он, обводя группу внимательным взглядом. ― Найдите в себе смелость посмотреть в глаза своим страхам.
― Зачем ворошить прошлое? ― Василий резко захлопнул этюдник. ― Это не психотерапия, а курсы рисования!
― Искусство и есть лучшая терапия, ― спокойно возразил Михаил Аркадьевич. ― Иногда мы должны посмотреть в лицо своей боли, чтобы двигаться дальше.
Тамара Сергеевна знала, что будет рисовать.
Той ночью она достала старый фотоальбом и нашла снимок дачи ― с беседкой, старыми яблонями, покосившимся крыльцом. Место, где остановилось сердце Виктора. Место, куда она поклялась никогда не возвращаться ни физически, ни мысленно.
Рука дрожала, когда она делала первые линии. Беседка на бумаге получалась кривой, деревья неестественными, небо слишком темным. Она уже хотела бросить, когда заметила, что по щекам текут слезы, капают, оставляя мокрые пятна на рисунке. Вместо того чтобы стереть их, она вдруг стала использовать эту влагу, размывая контуры, создавая новые оттенки. Боль превращалась во что-то иное ― уже не такое острое, почти светлое.
* * *
На следующем занятии Михаил Аркадьевич внимательно рассматривал работы учеников. Когда подошла очередь Тамары Сергеевны, к ней подошел ближе Василий и презрительно поджал губы.
― Это что за мазня? Это же элементарные ошибки в перспективе! И цвет! Неужели вы не видите, насколько он нереалистичен?
Тамаре Сергеевне хотелось провалиться сквозь землю. Она уже решила, что больше никогда не придет на занятия, когда вдруг заметила странное выражение на лице Василия ― за маской презрения проступило что-то, похожее на... страх? И еще ― на заинтересованность.
― А мне нравится, ― неожиданно сказал Михаил Аркадьевич. ― Да, технически несовершенно. Но в этой работе есть то, чего нет в ваших идеальных пейзажах, Василий. В ней есть душа.
Василий отвернулся, его плечи заметно напряглись. До конца занятия он не проронил ни слова.
Тамара Сергеевна собирала краски, когда почувствовала рядом чье-то присутствие. Василий стоял в нескольких шагах, нервно перебирая кисти в руке.
― Я был слишком резок, ― нехотя пробормотал он. ― Но поймите, искусство требует жертв. Иногда лучше быть честным, чем добрым.
― А может, можно сочетать и то, и другое? ― тихо спросила она, закрывая этюдник.
Он посмотрел на нее так, словно впервые увидел ― не просто участницу группы, а человека с историей.
― Ваша дача... Это особенное место для вас?
― Мой муж умер там пять лет назад, ― она сама не понимала, почему рассказывает это ему. ― С тех пор я там не была.
Василий долго молчал. Его пальцы нервно постукивали по крышке этюдника. Наконец, он глубоко вздохнул, словно решаясь на что-то важное.
― У меня была мастерская, ― произнес он тихо, глядя куда-то мимо нее. ― Тридцать лет назад. Я готовился к первой выставке. Но за день до открытия случилось... неприятное событие. Я все отменил. С тех пор не выставлялся. И не заходил в ту мастерскую.
Он замолчал, явно не желая продолжать. Они стояли рядом под моросящим дождем ― два человека, объединенные чем-то большим, чем просто любительские занятия живописью.
* * *
Вечером зазвонил телефон.
― Мама, я хотел извиниться, ― голос Андрея звучал непривычно мягко. ― Мы с Леной все-таки приедем в воскресенье. Дима просто изводит нас ― соскучился по бабушке.
Тамара Сергеевна улыбнулась, представив своего восьмилетнего внука с его вечно растрепанными волосами и серьезными глазами.
В воскресенье она впервые за долгое время испекла яблочный пирог ― любимый десерт Димы. Аромат корицы и ванили витал в воздухе, напоминая о временах, когда дом был полон жизни.
Лена, помогая накрывать на стол, заметила этюдник в углу комнаты.
― Вы рисуете? ― в ее голосе прозвучало неподдельное удивление.
Тамара Сергеевна кивнула, продолжая расставлять чашки. Странно, но ей совсем не хотелось объяснять. Рисование стало чем-то личным, почти интимным.
― Бабушка рисует дачу! ― Дима, проскользнувший в комнату незамеченным, уже рассматривал ее работу. Его пальцы осторожно касались бумаги, словно боясь повредить. ― Красиво! Можно мне тоже попробовать?
― Конечно, милый.
Она протянула ему лист и карандаши. Дима устроился за столом и погрузился в работу, высунув от усердия кончик языка ― точно как его дед в молодости.
Андрей, наблюдавший эту сцену из дверного проема, нахмурился.
― Зачем забивать голову ребенку? У него и так нагрузка в школе.
Тамара Сергеевна внимательно посмотрела на сына. В какой момент он превратился в этого вечно недовольного человека с тенями под глазами? Когда исчез тот мальчик, который часами мог рисовать фантастические корабли и замки?
― А зачем было забивать голову тебе? ― спросила она неожиданно резко. ― Ты ведь тоже когда-то любил рисовать.
Андрей отвернулся к окну. Его напряженная спина выражала больше, чем могли бы сказать слова. Он долго смотрел на весенний двор, прежде чем заговорить.
― Мама, я хотел поговорить о даче. Может, продадим? Уже пять лет стоит без дела.
― Нет! ― воскликнул вдруг Дима с неожиданной страстью. ― Там папин домик на дереве!
― Какой еще домик? ― удивилась Тамара Сергеевна.
Дима испуганно посмотрел на отца, словно выдал тайну. Андрей медленно провел рукой по волосам ― жест, который он перенял от Виктора.
― Я иногда... заезжаю туда, ― наконец признался он. ― Просто проверить, все ли в порядке.
Взгляд, которым обменялись мать и сын, содержал больше, чем они могли выразить словами за все эти годы вежливого отчуждения.
Автор: Алексей Поликарпов