— У меня для вас ничего нет — сказала Настя, захлопывая дверь перед моим носом. А я стояла с дурацким плюшевым медведем в руках и чувствовала, как внутри что-то обрывается.
А началось всё с телефонного звонка. Обычного воскресного звонка. Я каждое воскресенье звонила сыну. Спрашивала, как дела, как дети, не нужно ли чем помочь.
В то утро шёл снег. Крупный, пушистый. Я смотрела в окно и ждала, когда Миша возьмёт трубку.
— Мам, — его голос звучал странно. Глухо. Будто издалека. — Мы с Настей расстаёмся.
Я присела на табуретку. Внутри что-то оборвалось.
— Как? Почему?
— Долго объяснять, — он вздохнул. — Я сейчас у Серёги живу. Временно. Потом сниму что-нибудь.
— А дети? — я вцепилась в телефон.
— С Настей, конечно. Мне сейчас не до них.
Это «не до них» ударило больнее всего. У Миши двое — Антошка, семь лет, и Машенька, четыре. Мои сокровища. Моя радость.
— Ты что такое говоришь? Как это «не до них»?
— Мам, — в его голосе появилось раздражение. — Не начинай, ладно? Мне и так паршиво.
Я промолчала. А что тут скажешь?
Через неделю я позвонила Насте. Ну как позвонила — набрала номер раз десять, не меньше. Она не брала трубку. На одиннадцатый всё-таки ответила:
— Что вам нужно, Нина Павловна?
— Настя, — я старалась говорить спокойно. — Я хотела узнать, как дети?
— Нормально.
— Можно... можно мне с ними поговорить?
Тишина. Потом:
— Они заняты. Уроки, кружки... Вы же понимаете.
— Я понимаю, но... может, я могла бы зайти? Посидеть с ними, пока ты на работе? Помочь с уроками?
Снова тишина.
— Не нужно, — её голос стал ледяным. — У нас всё хорошо. До свидания.
И короткие гудки.
А я стояла с телефоном в руке и чувствовала, как сердце сжимается. Двенадцать лет — столько мы прожили одной семьёй. Я помогала Насте с детьми. Сидела с ними, когда они болели. Вязала носочки и шапочки. Пекла их любимые пироги.
А теперь я... кто? Чужой человек?
— Ну что ты переживаешь? — говорила моя соседка Галина Сергеевна, когда я поделилась с ней своим горем. — Поругались, помирятся. С кем не бывает?
— Не думаю, — я качала головой. — Там что-то серьёзное.
— А ты спросила у сына?
Я кивнула:
— Говорит, устал от всего. От рутины, от обязательств... Каких обязательств, Галя? От собственных детей устал?
Галина вздохнула:
— Мужики... Что с них взять? Ветер в голове.
Я не стала ей говорить, что Миша, мой мальчик, всегда был ответственным. И семья для него значила много. По крайней мере, я так думала.
Видимо, плохо воспитала сына.
Прошёл месяц
Я не выдержала и поехала к ним домой. Купила Антошке новую машинку — радиоуправляемую, о которой он давно мечтал. Машеньке — плюшевого медведя с бантом. Приготовила их любимую запеканку. Завернула в фольгу, чтобы не остыла.
Ехала и думала — вдруг не откроют? Но нет, не может же Настя совсем очерстветь. Всё-таки бабушка к внукам приехала...
Дверь открылась. На пороге стояла Настя. Осунувшаяся, с кругами под глазами. В домашней футболке и спортивных штанах.
— Нина Павловна? — она выглядела удивлённой. — Вы что здесь делаете?
— К внукам приехала, — я попыталась улыбнуться. — Можно?
Она не отошла в сторону. Так и стояла, загораживая проход.
— Нельзя.
— Что значит «нельзя»? — я не поверила своим ушам. — Настя, это мои внуки.
— Да, — её глаза сузились. — Ваши внуки. И мои дети. И я решаю, с кем им видеться.
— Но...
— У меня для вас ничего нет, — сказала она и захлопнула дверь.
Я стояла на лестничной площадке с дурацким плюшевым медведем и запеканкой. Внутри всё дрожало — то ли от обиды, то ли от гнева.
Потом я услышала тихий детский голос из-за двери:
— Мама, кто там?
— Никто, — ответила Настя. — Иди в комнату.
Никто. Вот, значит, кто я теперь. Никто.
— Мишка, это не дело, — я позвонила сыну сразу, как вернулась домой. — Настя не пустила меня к детям.
— А ты зачем поехала? — в его голосе звучало раздражение. — Я же просил не вмешиваться.
— Не вмешиваться? — я задохнулась от возмущения. — Я не вмешиваюсь, я хочу видеть внуков!
— Мам, сейчас всё сложно. Дай нам время разобраться.
— А при чём тут дети? Почему они должны лишаться бабушки?
Миша помолчал, потом сказал тихо:
— Настя считает, что ты на меня плохо влияешь. Что ты настраиваешь меня против неё.
Я чуть не расхохоталась:
— Я? Тебя? Да я только и говорю — подумай о детях! Возвращайся в семью!
— Вот именно, — его голос стал жёстким. — Ты говоришь «вернись», а мне туда не хочется. Понимаешь? Не хочется.
Я не понимала. Совсем не понимала.
— Слушай, — сказал вдруг Миша. — Я сейчас не могу говорить. Давай потом.
И отключился.
Знаете, что самое странное? Я никогда не лезла в их семейную жизнь. Честное слово. Бывают, конечно, такие свекрови — командуют, контролируют, критикуют. Но я не такая.
Я приходила только когда звали. Помогала только когда просили. Советовала только когда спрашивали.
По крайней мере, мне так казалось.
— А ты через суд попробуй, — посоветовала Галина. — Есть же такое — право бабушки на общение с внуками.
Я покачала головой:
— Ты что? Какой суд? Это же семья.
— Была семья, — пожала плечами Галина. — А сейчас война. И дети — главные заложники.
Я в тот вечер долго думала над её словами. Может, и правда — в суд? Но что скажут внуки? Что бабушка судится с их мамой? Как они это воспримут?
Нет, не могу я так.
Прошла неделя
Я снова поехала к ним. Без подарков, без запеканки. Просто поговорить.
Настя открыла не сразу. Выглядела ещё хуже, чем в прошлый раз. Осунувшаяся, бледная.
— Что ещё? — спросила она устало.
— Настя, — я решила говорить прямо. — Я не понимаю, что происходит. За что ты меня так? Чем я перед тобой провинилась?
Она усмехнулась:
— Чем? Да вы всю нашу жизнь старались разрушить. «Мишенька то, Мишенька это. Отдохни, сынок, ты устал. А Настя молодая, справится». Сколько раз я слышала это от вас?
Я растерялась:
— Но... я же хотела как лучше. Миша действительно много работал.
— А я, значит, на печи лежала? — её глаза сверкнули. — У меня, между прочим, тоже работа. И дети. И дом на мне. А он «устал»!
Я молчала. Что-то во мне переворачивалось, осознавалось по-новому.
— Знаете, что он мне сказал перед уходом? — продолжала Настя, её голос дрожал. — «Мама говорит, я слишком много на себя взвалил. Мне нужно пожить для себя».
Ударило под дых. Неужели я действительно говорила такое? Может быть, не прямо, но... косвенно?
— Настя, я никогда...
— Не надо, — она подняла руку. — Не надо ничего объяснять. Просто оставьте нас в покое. Хотя бы сейчас.
И снова закрыла дверь. Не так резко, как в прошлый раз. Но всё равно — закрыла.
Дома я достала фотоальбомы. Листала, вспоминала. Вот Миша держит новорождённого Антошку. Вот мы все вместе на даче. Вот Машенька задувает свечи на торте...
Была ли я плохой свекровью? Могла ли я неосознанно настраивать сына против невестки? Говорила ли я то, что приписывала мне Настя?
Я не помнила таких слов, но... что-то внутри скребло и сомневалось.
На следующий день я написала Мише сообщение:
«Сынок, я хочу извиниться перед Настей. Если я что-то сделала не так, скажи, пожалуйста».
Он не ответил. Ни через час, ни через два.
Вечером я снова написала:
«Миша, я очень скучаю по внукам. Можно я хотя бы позвоню им?»
В этот раз он ответил. Коротко:
«Не сейчас, мам».
Прошёл месяц
Я начала угасать. В буквальном смысле — похудела, осунулась, перестала выходить на улицу без особой необходимости. Галина заходила каждый день, приносила то пирожки, то суп. Я почти не ела.
— Нина, так нельзя, — говорила она. — Ты себя губишь.
— А как можно? — спрашивала я. — Скажи, как?
Она не знала ответа.
Однажды в дверь позвонили. Я не хотела открывать — думала, опять Галина с пирожками. Но звонок повторился, настойчиво.
Я поплелась к двери. На пороге стоял Миша.
— Привет, мам, — сказал он тихо.
Я смотрела на него и не верила своим глазам.
— Миша? Что случилось?
— Ничего, — он переминался с ноги на ногу, как в детстве, когда был в чём-то виноват. — Можно войти?
Я посторонилась. Он прошёл в коридор, снял куртку, разулся.
— Чай будешь? — спросила я.
— Буду.
Мы сидели на кухне, пили чай. Я украдкой разглядывала сына. Осунулся, под глазами круги. Щетина. Раньше он всегда был гладко выбрит.
— Мам, — наконец сказал он. — Я всё обдумал. И понял, что был неправ.
Я молчала, давая ему возможность высказаться.
— Я... я наговорил Насте разного. И про тебя тоже. Что ты якобы советуешь мне «пожить для себя». Это неправда, ты никогда такого не говорила.
— Почему же ты так сказал? — спросила я тихо.
Он опустил глаза:
— Искал оправдание. Понимаешь, я... я встретил другую женщину.
Вот оно что. Всё встало на свои места.
— И где она сейчас, эта женщина?
— Уехала, — он скривился. — Я ей стал не нужен, когда выяснилось, что у меня двое детей и ни гроша за душой.
Я вздохнула. Хотелось сказать «я же говорила», но я промолчала. Не время сейчас для нравоучений.
— А с Настей вы разговаривали?
— Пытался, — он покачал головой. — Не хочет даже слушать. И правильно делает. Я... я всё испортил, мам.
Я смотрела на сына. На своего большого, глупого мальчика, который наломал дров и теперь не знает, как всё исправить.
— Знаешь, — сказала я, — Настя думает, что я плохо на тебя влияю. Что я против неё.
— Это я ей так сказал, — он опустил голову. — Прости.
— Ты должен не у меня прощения просить, — я встала, — а у жены и детей.
— Бывшей жены, — поправил он. — Она подала на развод.
— И правильно сделала, — вырвалось у меня. — А ты чего ждал?
Он молчал.
— Ладно, Миш, — я присела рядом, взяла его за руку. — Что сделано, то сделано. Теперь нужно думать, как жить дальше. Дети-то тут при чём? Почему они должны без отца расти?
— Настя не пускает меня к ним.
— А ты настаивал? Приходил? Звонил?
Он пожал плечами:
— Пару раз. Потом перестал. Что толку?
— Вот в этом весь ты, — я покачала головой. — «Что толку?» А ты попробуй каждый день. Приходи. Звони. Стой под окнами. Показывай, что они тебе дороги.
Миша посмотрел на меня долгим взглядом:
— Знаешь, мам, я ведь действительно их люблю. И Настю тоже.
— Так скажи ей об этом.
— Поздно.
— Никогда не поздно, — я сжала его руку. — Поверь старой женщине.
В следующее воскресенье мы поехали вместе. Я купила торт — их любимый, медовик. Миша нёс два букета — один большой, один поменьше. Для Насти и для Машеньки.
Я волновалась. Вдруг опять не откроют? Вдруг прогонят?
Настя открыла дверь и замерла. Мы, наверное, представляли собой то ещё зрелище — вымученные улыбки, цветы, торт...
— Что это? — спросила она.
— Воскресный обед, — ответил Миша. — Можно войти?
Она колебалась. Я видела, как внутри неё борются обида и что-то ещё... может быть, надежда?
— Пожалуйста, — я сказала тихо. — Я только на внуков посмотрю. И уйду, если ты хочешь.
Из комнаты вдруг выскочил Антошка. Увидел нас, завизжал от восторга:
— Бабуля! Папа!
И кинулся обниматься. За ним, семеня, выбежала Машенька, тоже бросилась ко мне:
— Баба! Баба пришла!
Я подхватила её на руки, прижала к себе. Родной запах, родное тепло. Как я скучала!
Настя смотрела на всё это, закусив губу. Потом вздохнула и отошла в сторону:
— Входите. Только ненадолго.
Мы сидели за столом, ели медовик. Дети щебетали, наперебой рассказывая новости. Машенька нарисовала принцессу с зелёными волосами. Антошка научился кувыркаться назад. У них новый мультик. А ещё кошка у соседей родила котят...
Настя молчала. Миша тоже больше слушал, чем говорил. Я украдкой наблюдала за ними. Что-то между ними было — какое-то напряжение, какая-то недосказанность.
Когда дети убежали смотреть мультики, Настя спросила:
— Зачем вы пришли?
— Извиниться, — сказал Миша.
— И что дальше?
— Не знаю, — он пожал плечами. — Как ты скажешь.
— А чего хочешь ты?
Он посмотрел на неё прямо:
— Вернуться. К тебе. К детям.
Настя усмехнулась:
— А как же «пожить для себя»?
— Дурак был, — просто сказал Миша. — Каюсь.
Она молчала. Потом повернулась ко мне:
— А вы, Нина Павловна? Зачем вы здесь?
— Я соскучилась по внукам, — ответила я честно. — И... хотела попросить у тебя прощения. Если я что-то делала не так, говорила не то...
— Вы тут ни при чём, — перебила Настя. — Миша всё на вас свалил, а сам... — она махнула рукой. — Ладно, что теперь говорить.
Мы сидели молча. Я чувствовала, что нужно уйти, оставить их вдвоём. Дать им возможность поговорить.
— Пойду-ка я к внукам, мультики посмотрю, — сказала я, вставая.
Настя кивнула. И я ушла в комнату, где Антошка и Машенька, развалившись на диване, смотрели какой-то яркий мультфильм.
Через полчаса в комнату заглянула Настя:
— Нина Павловна, можно вас на минутку?
Я вышла. На кухне сидел Миша, его глаза были красными.
— Мы поговорили, — сказала Настя. — И... решили попробовать ещё раз.
Я смотрела на неё, боясь поверить:
— Правда?
— Да, — она впервые за всё время улыбнулась. — Правда.
— Миша переезжает обратно?
— Не сразу, — она покачала головой. — Сперва будем встречаться, разговаривать. У нас много... недосказанного.
Я кивнула. Конечно. Всё правильно.
— А вы... — она запнулась. — Вы можете приходить к детям. Когда захотите.
У меня перехватило горло:
— Спасибо, Настенька.
— Только давайте договоримся, — её голос стал серьёзным. — Никаких «Миша устал, Миша много работает». Ладно?
— Обещаю, — я подняла руку, как на присяге. — Честное слово.
Возвращаясь домой, я думала о том, какими разными бывают двери. Есть двери, которые закрываются с треском — и, кажется, навсегда. А есть — которые открываются медленно, со скрипом, недоверчиво...
Главное — не переставать стучать. И однажды тебе обязательно откроют.
Рекомендую:
Подписывайтесь, чтобы не пропустить следующие публикации.
Пишите комментарии 👇, ставьте лайки 👍