"Я не обязана возить вас на работу!" — голос мой звенел, как натянутая струна, готовая лопнуть, пока я стояла на тротуаре, сжимая руль старенького "Пежо". Утренний мороз щипал щеки, а улица гудела: машины сигналили, где-то вдалеке лаяла собака, и запах свежесваренного кофе из соседней кафешки смешивался с выхлопами.
Свекровь, Тамара Петровна, в своем неизменном сером пальто, стояла напротив, уперев руки в бока, и смотрела на меня так, будто я только что украла у нее последнюю конфету из вазочки.
"И что это за тон, Аня? — ее брови взлетели, как два ворона, готовых ринуться в бой. — Я, между прочим, всю жизнь на автобусе ездила, а ты тут права качаешь? Думаешь, мне приятно в семь утра на остановке мерзнуть?"
Я выдохнула, пар вырвался изо рта, как маленький дракон. Хотелось сказать что-то резкое, но я прикусила язык. В голове крутилось: «Зачем я вообще согласилась на это?» Полгода назад, когда мы с мужем переехали в ее район, чтобы быть "поближе к семье", я и подумать не могла, что это превратится в ежедневный ритуал — возить Тамару Петровну в ее офис, где она, как она сама гордо заявляла, "держит в узде бухгалтерию".
Но каждый день — эти разговоры в машине, ее замечания о моем вождении, о том, как я "не так" воспитываю сына, как "не то" готовлю борщ. И вот, сегодня утром, когда она снова начала: "Аня, ты бы лучше притормаживала на поворотах, а то вон как машину кидает", — во мне что-то щелкнуло.
"Тамара Петровна, — я старалась говорить спокойно, но голос дрожал, — я не такси. У меня своя работа, свой график. Сын в садик, потом в офис, а вы… вы могли бы и на автобусе доехать, раз уж так любите независимость!"
Она фыркнула, как кошка, которой наступили на хвост. "Независимость? Это ты мне про независимость? Да если бы не я, вы бы с Серегой до сих пор в той однушке ютились! Кто вам с ипотекой помог, а? Забыла, небось?"
Я почувствовала, как жар поднимается к лицу. Ипотека. Ее любимый козырь. Да, она дала нам денег, чтобы мы могли купить эту трешку в спальном районе. Но с тех пор это стало ее пропуском во все уголки нашей жизни.
Она приходила без звонка, критиковала мои шторы, мои супы, даже то, как я складываю белье. Я должна быть благодарной, да? Вечно благодарной? — думала я, глядя на ее аккуратно уложенные волосы, на ее идеально накрашенные губы. Тамара Петровна всегда выглядела так, будто собралась на прием к губернатору, даже если шла в свой офис, где половина сотрудников ходила в растянутых свитерах.
"Я помню, — выдавила я, — но это не значит, что я теперь ваш личный водитель. У меня тоже жизнь есть!"
Прохожий, какой-то мужчина в спешке, чуть не врезался в нас, буркнув что-то про "не место для разборок". Я бросила на него взгляд, но он уже скрылся за углом. Улица продолжала жить своей жизнью: школьники с рюкзаками, старушка с авоськой, запах горячих пирожков из ларька. А мы стояли, как два боксера на ринге, готовые к новому раунду.
"Жизнь у нее, — Тамара Петровна почти шипела, но в ее голосе проскользнула какая-то новая нотка, почти обида. — А у меня, значит, нет? Я, между прочим, в вашем возрасте уже двоих вырастила, и никто мне не жаловался, что я их вожу или не вожу!"
Я открыла рот, чтобы ответить, но слова застряли. В ее глазах мелькнуло что-то… не злость, а что-то глубже. Усталость? Одиночество? Я вдруг вспомнила, как Сережа рассказывал, что после смерти свекра Тамара Петровна стала чаще звонить, чаще приходить. *Может, это не просто контроль?* — мелькнула мысль, но я тут же ее отогнала.
Нет, она просто привыкла командовать. Всегда. Еще с тех пор, как Сережа был маленьким, а она, молодая вдова, тянула его и сестру одна.
"Тамара Петровна, — я понизила голос, пытаясь взять себя в руки, — давайте просто… я не могу каждый день. Может, пару раз в неделю, а? Или такси?"
Ее губы дрогнули, но она быстро взяла себя в руки. "Такси? Это ты мне теперь такси предлагать будешь? Да я лучше пешком пойду!" — она развернулась, каблуки ее сапог цокнули по асфальту, и она пошла прочь, гордо задрав подбородок.
Я смотрела ей вслед, и в груди что-то сжалось. *И что теперь?* — думала я, садясь в машину. Ключ в замке зажигания дрожал в руке. Я знала, что Сережа вечером спросит, что случилось, и я снова окажусь виноватой. Но в то же время… в то же время что-то во мне ликовало. Впервые за полгода я сказала то, что думала. Впервые не проглотила. Но что дальше? Она ведь не из тех, кто просто так отступает…
Машина тронулась, и я поехала в сторону садика, а в голове крутилось: «Это только начало. Ох, это точно только начало.»
День прошел, как в тумане. Я отвезла Мишку в садик, заскочила в офис, где весь день разбиралась с отчетами и бесконечными письмами от клиентов, а в голове все время прокручивался утренний разговор. *Надо было мягче, — думала я, глядя на экран монитора. — Или нет, надо было жестче!* К пяти вечера, когда я, усталая, как выжатый лимон, забирала Мишку из садика, телефон завибрировал. Сообщение от Сережи: "Маме звонила? Она обиделась. Давай поговорим дома".
Обиделась? — я чуть не рассмеялась вслух. Это она обиделась? Мишка, болтая ногами на заднем сиденье, рассказывал про то, как они с ребятами строили замок из конструктора, а я только кивала, думая о том, как буду объясняться с мужем. Сережа всегда был между двух огней: я и его мать. Он любил нас обеих, но, черт возьми, как же тяжело быть миротворцем, когда одна сторона — это Тамара Петровна, женщина, которая, кажется, родилась с короной на голове.
Дома запахло жареной картошкой — Сережа уже был на кухне, гремел сковородками. Мишка тут же убежал к своим машинкам, а я, бросив сумку на диван, вошла в кухню. Сережа стоял у плиты, в его старой футболке с выцветшим логотипом рок-группы, и даже не обернулся.
"Ну что, Ань, устроила цирк на улице?" — его голос был спокойным, но я знала этот тон. Так он говорил, когда пытался не сорваться.
"Цирк? — я скрестила руки, чувствуя, как внутри снова закипает. — Это не я цирк устроила! Это твоя мама считает, что я должна быть ее личным шофером!"
Он повернулся, в руке деревянная лопатка, а на лице — смесь усталости и раздражения. "Ань, она же не просто так просит. Ей тяжело на автобусе, ты же знаешь. И потом, она нам столько помогает…"
- "Помогает? — я не выдержала, голос сорвался. — Она каждый день лезет в нашу жизнь! То я не так готовлю, то не так сына воспитываю, то не так машину вожу! Я что, должна вечно ей кланяться за эту ипотеку?"
Сережа швырнул лопатку на стол, картошка зашипела на сковороде. "Аня, хватит! Ты думаешь, мне легко? Я весь день на стройке, как проклятый, а прихожу домой — и тут вы с мамой друг на друга орете!"
Мишка, услышав крики, выглянул из комнаты, сжимая в руках красную машинку. "Мам, вы с папой ругаетесь?" — его голосок был тоненьким, как звон колокольчика, и я почувствовала, как сердце сжалось.
"Нет, солнышко, не ругаемся, — я заставила себя улыбнуться. — Иди, поиграй еще, ладно?"
Он кивнул и убежал, а я посмотрела на Сережу. "Вот видишь? Теперь уже и Мишка это слышит. Я не хочу, чтобы он рос в этом… в этом вечном напряжении!"
Сережа вздохнул, провел рукой по волосам. "Ань, я поговорю с мамой, обещаю. Но и ты… ты тоже могла бы быть помягче. Она ведь не чужая."
*Не чужая*, — эхом отозвалось в голове. Да, не чужая. Но почему тогда я чувствую себя так, будто живу в чужом доме? Будто каждый мой шаг — под ее прицелом? Я кивнула, но внутри все клокотало. Ужин прошел в тишине, только Мишка болтал про садик, а мы с Сережей переглядывались, как два генерала перед битвой.
На следующий день я решила, что не поддамся. Утром, когда Тамара Петровна позвонила и ледяным тоном сказала: "Аня, я жду у подъезда, не опаздывай", я сжала телефон так, что пальцы заболели. *Нет, хватит.* Я набрала ее номер.
"Тамара Петровна, я же вчера сказала — я не смогу вас возить. Сегодня у меня встреча в офисе с утра, я и так еле успеваю."
Пауза на том конце была такой долгой, что я услышала, как ветер шумит за окном. "Значит, так, Аня? — ее голос был холодным, как февральский лед. — Ясно. Ну, раз я такая обуза, не буду навязываться. Только не удивляйся, если я перестану вам помогать."
Она бросила трубку, а я стояла посреди кухни, глядя на тарелку с недоеденными Мишкиными оладьями. *Помогать? Это она про что?* — сердце заколотилось. Про деньги? Про то, что она иногда забирает Мишку из садика? Или про то, как она приносит свои фирменные котлеты, которые Сережа обожает, а я терпеть не могу?
Вечером Тамара Петровна заявилась к нам без предупреждения. Дверь хлопнула, и вот она уже в нашей гостиной, в своем сером пальто, с сумкой, из которой торчала папка с бумагами. Сережа был еще на работе, а я только что уложила Мишку спать.
"Аня, нам надо поговорить, — она села на диван, не разуваясь, и я заметила, как ее каблуки оставили грязные следы на нашем светлом ковре. — Ты вчера мне такое наговорила… Я всю ночь не спала, все думала — за что ты меня так?"
Я открыла рот, но она подняла руку, как судья на трибуне. "Нет, ты послушай! Я всю жизнь для семьи старалась. Сережу и Катю одна поднимала, без мужа, без выходных. А теперь ты мне говоришь, что я — обуза? Что я мешаю твоей жизни?"
"Я такого не говорила!" — я вскочила, чувствуя, как кровь стучит в висках. — Я сказала, что не могу быть вашим водителем! Это разные вещи!"
"Разные? — она тоже встала, и теперь мы стояли друг напротив друга, как два корабля, готовых пойти на таран. — А по-моему, ты просто хочешь от меня избавиться! Думаешь, я не вижу, как ты на меня смотришь? Как будто я тебе поперек горла!"
Я задохнулась от возмущения. *Поперек горла?* Это она мне — поперек горла! Но я не успела ответить — дверь открылась, и вошел Сережа, с усталым лицом и пакетом продуктов в руках.
"Мам, Ань, вы опять? — он бросил пакет на пол, и я услышала, как что-то стеклянное звякнуло. — Да что с вами такое? Не можете день без криков прожить?"
"Вот спроси у своей жены! — Тамара Петровна ткнула пальцем в мою сторону. — Это она меня на улицу выгоняет, на автобусы, как какую-то старуху!"
"Я никого не выгоняю! — я почти кричала. — Я просто хочу жить своей жизнью, а не под вашим надзором!"
Сережа смотрел на нас, и в его глазах было что-то новое — не просто усталость, а какая-то глубокая тоска. "Хватит, — сказал он тихо, но так, что мы обе замолчали. — Мам, Аня права. Ты не должна ждать, что она будет тебя возить. А ты, Ань… ты могла бы не устраивать из этого трагедию."
Я почувствовала, как внутри что-то оборвалось. *Трагедию?* Это он мне? Я хотела ответить, но вдруг заметила, как Тамара Петровна опустилась на диван, будто из нее выпустили воздух. Ее плечи дрожали, и я с ужасом поняла, что она… плачет? Эта железная женщина, которая, кажется, никогда не пролила ни слезинки?
"Мам…" — Сережа шагнул к ней, но она отмахнулась.
"Оставьте меня, — ее голос был хриплым. — Я… я сама разберусь."
Она встала и ушла, хлопнув дверью. Мы с Сережей стояли в тишине, только часы на стене тикали, как метроном. Я хотела что-то сказать, но слова будто застряли в горле. *Что я наделала?* — думала я, глядя на грязные следы от ее сапог на ковре. Но в то же время во мне росло другое чувство — облегчение. Как будто я наконец-то сбросила с плеч тяжелый рюкзак. Но что дальше? Что будет, когда она вернется? Потому что она вернется, я знала. И это будет новый бой. А я… я была готова? Или нет?
Неделя прошла в странной тишине.
Тамара Петровна не звонила, не приходила, и даже Сережа, кажется, избегал этой темы. Я пыталась сосредоточиться на работе, на Мишке, на наших маленьких семейных ритуалах — чтение сказок перед сном, лепка пельменей по субботам.
Но каждый раз, когда я проходила мимо ее дома, в груди что-то екало. *Может, я перегнула?* — думала я, глядя на ее окна, где занавески всегда были идеально выглажены. Но потом вспоминала ее слова, ее тон, и внутри снова закипало: *Нет, я не должна была молчать.*
В субботу утром, когда я пекла блины, а Мишка рисовал фломастерами за столом, раздался звонок в дверь. Я замерла, сжимая лопатку. *Она?* Сережа, который смотрел новости на диване, вопросительно посмотрел на меня. Я вытерла руки о фартук и пошла открывать.
Тамара Петровна стояла на пороге, но что-то в ней было не так. Вместо привычного серого пальто — простая куртка, вместо идеальной укладки — волосы, собранные в хвост. В руках — пакет, из которого пахло чем-то домашним, теплым, как в детстве.
"Аня, — она смотрела куда-то в сторону, будто стеснялась. — Я… я тут принесла пирожки. С картошкой. Мишка же любит."
Я растерялась. Это была не та Тамара Петровна, которая неделю назад хлопала дверью. "Заходите, — сказала я, отступая в сторону. — Чаю хотите?"
Она кивнула, и мы прошли на кухню. Мишка, увидев бабушку, бросился к ней с криком: "Ба! Пирожки!" Сережа выключил телевизор и присоединился к нам, но в воздухе висело напряжение, как перед грозой.
"Я подумала, — начала Тамара Петровна, когда мы сели за стол, и ее голос был тихим, почти робким. — Я, может, правда… перегибаю. С этими поездками, с советами. Но, Аня, ты пойми… я же для вас стараюсь. Для Сережи, для Мишки. После того, как мужа не стало, я привыкла все держать под контролем. Иначе просто… не справлялась."
Я смотрела на нее, и в голове крутилось: *Она правда это говорит?* Та самая женщина, которая казалась мне каменной стеной, сейчас сидела передо мной, теребя край салфетки, и в ее глазах была такая уязвимость, что я почувствовала себя виноватой.
"Тамара Петровна, — я старалась говорить мягко, — я понимаю. Правда. Но мне… мне нужно свое пространство. Я не против помогать, но не каждый день. И не так, будто я вам что-то должна."
Она кивнула, глядя в чашку с чаем. "Ясно. Я… я попробую. Но и ты, Аня, попробуй меня понять. Я не хочу быть чужой в этой семье."
Сережа, который до этого молчал, вдруг взял ее руку. "Мам, ты не чужая. И никогда не будешь. Просто… дайте друг другу шанс, а?"
Я посмотрела на него, потом на Тамару Петровну, и вдруг поняла, что этот разговор — не конец, а начало чего-то нового. Не идеального, не без ссор и недопониманий, но… настоящего. Мы пили чай, ели пирожки, и Мишка рассказывал, как он хочет стать космонавтом, а я думала: *Может, мы и правда справимся? Не сразу, не легко, но справимся.*
Тамара Петровна ушла, оставив на столе тарелку с пирожками и обещание звонить, прежде чем прийти. А я, стоя у окна и глядя на ее удаляющуюся фигуру, почувствовала, как внутри что-то отпускает.
Не все еще решено, не все гладко, но, может, в этом и есть семья? В этих ссорах, примирениях, в этих неуклюжих шагах навстречу друг другу. И я знала: завтра будет новый день, и, возможно, новый спор. Но теперь я была готова к нему. Не с кулаками, а с открытым сердцем.