Последний завтрак в раю
Утро в доме Мироновых началось с запаха панкейков. И тишины. Тишина была густой, почти осязаемой, она впитывала в себя все звуки: и шипение масла на сковороде, и тиканье дорогих часов в гостиной, и отчаянный стук сердца Анны. Она встала до рассвета, пока весь Светлогорск ещё спал в своих идеальных, безопасных домах. Она двигалась по своей безупречной кухне с механической точностью, её руки сами знали, что делать. Взбить яйца. Просеять муку. Добавить молоко. Этот утренний ритуал был её якорем, последней попыткой удержать мир от окончательного распада. Если она приготовит завтрак, если они все трое сядут за стол, если она сможет улыбнуться и пожелать им доброго утра — значит, ещё не всё потеряно. Значит, она всё ещё контролирует ситуацию.
Алиса спустилась первой. Она выглядела так, будто не спала всю ночь, но во взгляде была новая, пугающая твёрдость. Она больше не была ребёнком, который бунтует против матери. Она была солдатом, который молчаливо занимает свой пост. Она села за стол, не говоря ни слова.
— Пахнет вкусно, — сказала она наконец. Это не было комплиментом. Это было усилие. Попытка перекинуть хрупкий мостик через пропасть, которая разверзлась между ними.
Анна благодарно улыбнулась. Эта крошечная уступка со стороны дочери была для неё как глоток воздуха.
— Садись, я сейчас позову Тошу.
Она нашла сына в его комнате. Он сидел на полу, уже одетый в школьную форму. Его маленькая спина была идеально прямой. Он не играл. Он просто смотрел в окно на серый, зимний рассвет. Его молчание было иным, чем у Алисы. Это было не враждебное молчание. Это было молчание сломанной вещи.
— Тоша, малыш, идём завтракать. Я приготовила панкейки, твои любимые, с кленовым сиропом, — голос Анны был нарочито весёлым, и эта фальшь резала слух.
Мальчик медленно повернул голову. Он посмотрел на неё своими огромными, серьёзными глазами. В них не было ничего. Пустота. И это было страшнее всего. Он послушно встал и пошёл за ней.
Они сидели за столом. Анна. Алиса. Тоша. Почти нормальная семья. Фотография для глянцевого журнала. Анна пыталась шутить, говорить о пустяках. Алиса ей даже подыгрывала, вставляя односложные ответы. Тоша молча ел, аккуратно разрезая панкейк на крошечные квадратики. На мгновение Анне показалось, что они справятся. Что её сила, её воля, её любовь смогут удержать их мир от распада.
В этот момент в дверь позвонили.
Звонок был резким, настойчивым, официальным. Он пронзил утреннюю тишину, как сирена. Все трое замерли.
— Я открою, — сказала Анна, чувствуя, как её сердце превратилось в маленький, холодный камень.
На пороге стояли двое. Мужчина и женщина. На них были строгие деловые костюмы серого цвета, цвета пыли и протоколов. У них были уставшие, ничего не выражающие лица людей, которые каждый день работают с чужим горем как с входящей корреспонденцией.
— Анна Геннадьевна Миронова? — спросила женщина, сверяясь с бумагой в своих руках.
— Да, — Анна почувствовала, как пересохло во рту.
— Служба судебных приставов, — представился мужчина. — У нас имеется постановление суда по вашему делу.
Женщина протянула Анне сложенный в несколько раз официальный бланк. Бумага была холодной и плотной. Анна развернула её. Буквы прыгали у неё перед глазами. Она читала сухие, казённые слова, и её мозг отказывался их понимать.
«…на основании заявления Рощина Глеба Витальевича…»
Глеб. Это он.
«…в интересах несовершеннолетних детей… учитывая тяжесть обвинения, выдвинутого против гражданки Мироновой А.Г., и её текущий статус подозреваемой, находящейся под домашним арестом…»
Нет. Нет. Нет. Этого не может быть.
«…суд постановил: временно ограничить родительские права Мироновой А.Г. и передать несовершеннолетних Миронову Алису Кирилловну и Рощина Антона Глебовича под временную опеку их биологическим отцам до окончания судебного разбирательства по существу дела…»
— Нет… — прошептала она. Бумага выпала из её ослабевших пальцев. — Нет, этого не может быть. Вы не имеете права. Это мои дети!
— Мы просто исполняем решение суда, Анна Геннадьевна, — бесстрастно ответила женщина-пристав. — Пожалуйста, не усложняйте процедуру. Соберите детей и их личные вещи. Отцы уже ожидают их.
— Какой ещё отец?! — закричала Анна, её голос сорвался. Весь её самоконтроль, вся её броня рассыпались в прах. — Отец Тоши — преступник! Он сидел в тюрьме! Он опасен! Вы не можете отдать ему моего сына!
— Согласно документам, он отбыл свой срок и на данный момент имеет все родительские права. Суд учёл его заявление о том, что он опасается за психологическое состояние своего сына, находящегося рядом с матерью, которая подозревается в тяжком преступлении. Процедура будет проходить в нашем присутствии. Пожалуйста, позовите детей.
Кризис в мэрии
В это же самое время в огромном, отделанном дубом кабинете мэра Светлогорска разворачивалась другая, не менее жестокая драма. Павел сидел за своим столом, уставившись в одну точку. Перед ним сидел Андрей Петрович, глава его администрации, седовласый, мудрый чиновник старой закалки.
— Павел Андреевич, мы должны поговорить. Откровенно, — начал он тихо, но твёрдо.
— Если это об Анне, Андрей Петрович, то моя позиция неизменна. Я верю в её невиновность. И я буду её поддерживать.
Андрей Петрович тяжело вздохнул.
— Ваша вера — это ваше личное дело. Но ваша должность, Павел, — дело общественное. Телефоны в приёмной разрываются. Журналисты дежурят у входа. Оппозиция в городской думе готовит официальный запрос о вынесении вам вотума недоверия. Их главный лозунг прост и убийственен: «Как мы можем доверять город мэру, который не может навести порядок в собственном доме?». Они говорят о тебе как о человеке, который привёл в город преступность, женившись на женщине, которую арестовали за убийство.
— Но она ещё не осуждена! Есть презумпция невиновности! — Павел вскочил.
— Презумпция невиновности — это юридический термин. А «доверие избирателей» — политический. И ты его теряешь. Катастрофически. Каждый день, что ты остаёшься мужем Анны Мироновой, ты топишь свою карьеру.
— Что вы мне предлагаете? — горько усмехнулся Павел. — Предать её?
Андрей Петрович посмотрел на него долгим, тяжёлым взглядом.
— Я предлагаю тебе выбрать. Либо ты — муж Анны Мироновой, подозреваемой в убийстве. И тогда тебе придётся уйти в отставку. Либо ты — мэр этого города, который принял тяжёлое, но ответственное решение. Подай на развод. Немедленно. Это единственный способ спасти твою карьеру. Выбирай, Павел.
Изъятие
В прихожую вышла Алиса, услышав крики матери. За ней — Тоша.
— Мама, что происходит?
В этот момент на крыльце появился Кирилл. Он был бледный, осунувшийся. Он посмотрел на Анну с бесконечной болью.
— Аня, я не хотел этого. Прости. Он подал иск. У меня не было выбора. Если бы я отказался, Алису бы отправили в распределитель.
И тут из-за его спины вышел он. Глеб. В дорогой кожаной куртке, в начищенных до блеска ботинках. Он выглядел респектабельно. И победоносно. Он окинул взглядом прихожую, раздавленную Анну, испуганных детей. И на его губах играла лёгкая, торжествующая усмешка.
При виде него Тоша, который молчал несколько недель, вдруг издал тонкий, пронзительный крик, похожий на крик пойманного зверька. Он вцепился в ногу Анны, спрятав лицо в складках её халата.
— Нет! Мама! Не хочу! Мамочка, не отпускай меня! Не отдавай ему! Он злой! Он плохой!
Его молчание прорвалось. И лучше бы он молчал.
Анна рухнула на колени, обнимая его, баюкая, шепча бессмысленные слова утешения.
— Всё будет хорошо, мой маленький, всё будет хорошо… Ты просто немного поживёшь с папой. А я скоро-скоро тебя заберу.
Женщина-пристав подошла к ним.
— Анна Геннадьевна, не усложняйте.
Она осторожно, но настойчиво начала отцеплять пальчики Тоши от халата Анны.
Алиса стояла как громом поражённая. Она смотрела на рыдающую мать, на кричащего от ужаса брата, на отца, который отвёл взгляд в сторону, не в силах вынести эту сцену, и на торжествующего Глеба.
— Алиса, нам нужно идти, — тихо сказал Кирилл.
— Я не поеду, — твёрдо сказала она. — Я останусь с мамой.
— Ты не можешь. Это решение суда. Пойдём, дочка. Пожалуйста.
Приставы наконец отцепили Тошу от Анны. Глеб подхватил его на руки. Мальчик вырывался и кричал, протягивая руки к матери.
— Мама! Мамочка!
Глеб посмотрел через голову плачущего сына прямо на Анну. И усмехнулся.
Кирилл взял за руку Алису. Она плакала, не скрывая слёз.
Их уводили. Две отдельные, траурные процессии. Глеб уносил кричащего Тошу к своему чёрному, блестящему внедорожнику. Кирилл уводил плачущую Алису к своему старому, потрёпанному «Вольво».
Пустота
Анна осталась одна в дверях своего дома. Она смотрела, как отъезжают две машины, увозя её детей. Её жизнь. Её смысл. Её оправдание. Она стояла так очень долго.
Приставы, закончив свою работу, деликатно удалились.
Дом погрузился в тишину. Но это была уже не та тишина, что раньше. Это была оглушительная, абсолютная, космическая пустота.
Она медленно опустилась на пол в прихожей. Её идеальная причёска растрепалась. Слёзы текли по щекам, размазывая дорогую косметику.
Она, которая всегда всё контролировала. Она, которая считала себя самой умной, самой сильной. Она проиграла. Она потеряла их. Он забрал их у неё.
И из её груди вырвался не крик. Не плач. А тихий, страшный, беззвучный вой раненого зверя. Вой женщины, у которой отняли всё, ради чего она жила и убивала.
