Ключи звякнули в замке, и я сразу услышала голоса. Нечёткие, приглушённые, но чужие. Странно — мама всегда одна в это время, в пледе, перед телевизором. Я осторожно толкнула дверь, шагнула внутрь. У порога бросила сумку с сувенирами из командировки. И замерла.
— Ну, тут надо всё снимать до кирпича, — сказал какой-то мужик в заляпанной одежде. — Иначе всё по новой полезет через год.
— Я же говорил, — ответил Виктор. — Сделаем как надо. Не халтура.
— Подождите, — я сделала шаг в гостиную. — А что здесь происходит?
Мама подскочила, виновато улыбнулась:
— Олечка! Ты уже приехала… Мы тут с Витенькой решили — пора ремонт делать. А то стены сыпятся...
Я перевела взгляд на брата. Он стоял с видом начальника стройки, будто в своей квартире.
— Ремонт? — переспросила я. — А кто это "мы"?
— Мамина квартира, значит — общее дело, — пожал плечами он. — Я нашёл ребят. Сделают недорого. Всего-то семьдесят тысяч.
— Семьдесят? — меня передёрнуло. — И кто оплачивает?
— Ну ты же знаешь, у меня сейчас всё сложно. А ты — молодец. Работаешь, живёшь нормально. Поможешь.
— Витя, — я сдерживалась, — ты даже не посоветовался. Меня просто поставили перед фактом.
— Да что ты заводишься? Это же не для меня, для мамы.
Мама виновато теребила край халата:
— Он правда старался. Соседка заходила — говорит, позорище, а не обои. Я и согласилась.
— Согласилась? — я села на диван. — А ты подумала, что я не могу просто вытащить из кармана такие деньги?
Виктор насмешливо скривился:
— Ты ж не бедствуешь. С машиной, с квартирой. У тебя что, нет сердечности?
— Сердечности? — в груди запульсировало. — То есть отказ платить за внезапный ремонт — это черствость?
— Мам, скажи ей! — вдруг вспылил он. — Ты же хочешь, чтобы всё было по-человечески?
Мама тихо всхлипнула. Рабочие переглянулись.
— Мужчины, — я повернулась к ним, — пока что давайте не начинать. Нужно всё обсудить.
— Да что тут обсуждать?! — Виктор шагнул ко мне. — Всё решено!
— Вот именно, — я встала. — Решено без меня.
Мама села, закрыла лицо руками. Комната наполнилась напряжением, как перед бурей. Я чувствовала, как привычная роль — спасать, соглашаться, тащить на себе — снова норовит навязаться.
Но нет. Сегодня — нет.
Поиск выхода
Катя встретила меня у двери с кружкой чая. Я только кивнула, скинула пальто и прошла в комнату.
— Мам, ты какая-то... чужая. Что случилось?
— Витя решил сделать маме ремонт, — сказала я, — и назначил меня спонсором.
— Что?! — Катя села рядом. — Он что, с ума сошёл?
— Он говорит, что я должна. Мама, по его словам, заслужила.
Дочь выдохнула и скрестила руки:
— Мам, а ты заслужила вынос мозга?
Я улыбнулась. Первый раз за весь вечер.
— Серьёзно. Ты тащишь на себе всех. Меня, работу, кредиты. А теперь — ещё и дядю с его гениальными идеями?
— Он сказал, что у него сложный период. Безработный. Жена беременна…
Катя скривилась:
— Он всегда в сложном периоде. А у тебя у одной всегда всё хорошо. Хватит.
Телефон завибрировал. Мама.
— Оленька, ты не сердишься? — голос дрожал. — Витя переживает, что ты против. А ремонт нам нужен.
— Мам, я не сержусь. Я просто не понимаю, почему меня никто не спросил.
— Ну… он сказал, ты не откажешь. Он уверенный такой… А я подумала — может, и правда, пора…
— Но ты знаешь, что у меня сейчас туго с деньгами.
— Я знаю, — сразу. — Но ведь это для семьи…
Для семьи. Всё всегда — для семьи. А кто для меня?
— Мам, я подумаю. Сейчас не могу решить.
— Хорошо, — шепчет. — Только рабочие уже материалы заказали. Завтра привезут.
Я повесила трубку.
Катя смотрела внимательно:
— Они тебя подставили. Нарочно. Сказали "завтра", чтобы ты не успела отказаться.
— Мне кажется, мама просто испугалась Витю.
— Ну и что? — глаза у неё загорелись. — Это не повод на тебя всё вешать.
Телефон снова загудел. Виктор. Я ответила.
— Ты что творишь? — начал он с порога. — Мама расстроена, рабочие ждут. Деньги нужны сегодня.
— Я ничего не обещала, Витя.
— Обещала — не обещала, уже неважно. Всё уже в процессе. Деньги гони.
— Я не банк. Я человек.
— Ты — дочка. А это — твой долг. Мама всем рассказала, что ты оплатишь. Что, хочешь выставить её в дурном свете?
Снова — стыд. Снова — давление. По кругу.
— Я подумаю, — сказала я и повесила трубку.
— Мам, — Катя взяла меня за руку, — если ты им дашь — они так и будут делать всегда. Будут брать, требовать. А ты — отдавать и извиняться.
Я кивнула. Впервые — с решимостью.
Чужая правда
Я приехала к маме на следующий день. Уже с другим настроем — не с чувством вины, а с намерением говорить прямо.
На лестничной клетке пахло цементом. Дверь была приоткрыта, изнутри доносились звуки — что-то резали, стучали, матерились.
Виктор встретил меня у входа, вытер руки о старую футболку.
— О, пришла всё-таки. Мы уж думали, передумала.
— А ты думал, я приду с деньгами?
Он усмехнулся:
— А с чем ещё? Мама ж тебя жалеет. А ты ж добрая.
— Добрая? — сказала я.
— Ха. Не хочешь — так и скажи, не надо пафоса. Мы и без тебя выкрутимся.
— Тогда зачем давить?
Он подошёл ближе, понизил голос:
— Послушай. У меня всё сложно. У Светки токсикоз, работать некогда. А тут шанс — парни за полцены согласились. Но предоплата нужна. Я рассчитывал на тебя.
— Не в первый раз, — я посмотрела прямо в глаза. — А ты когда на меня рассчитывал в последний раз, чтобы мне помочь?
— Ты чего, теперь счёт ведёшь? — его голос стал резким. — С тобой вообще невозможно говорить!
Мама выглянула из кухни. Лицо у неё было бледное, растерянное.
— Оленька, не ругайтесь. Виктор просто волнуется. Всё делается ради семьи.
— Мам, — я села за стол, — ты хочешь, чтобы я заплатила. Скажи прямо.
— Я хочу, чтобы вы не ссорились… — её голос дрогнул. — Если честно, я не думала, что всё так выйдет.
— Ты могла бы сказать "нет" Виктору. Но не смогла. А мне не говоришь "нет" только потому, что знаешь — я не откажу. Так?
Мама опустила глаза.
— Прости.
Тишина. Рабочие возились в коридоре, будто ничего не происходило.
— Сколько уже потрачено? — спросила я.
— Двадцать, — буркнул Виктор.
— Хорошо. Эти я дам. Остальное — не моя зона ответственности.
Он вскинулся:
— Ты серьёзно?
— Абсолютно.
— Ты бросаешь мать?
— Нет. Я отказываюсь быть банком. Я помогу, но не дам собой пользоваться.
Мама тихо прошептала:
— Спасибо… хоть за это.
Виктор развернулся, вышел на балкон.
Цена тишины
Через три дня тишина дома снова была нарушена. На этот раз — звонком в дверь. Я открыла — на пороге стояла Света, жена Виктора. Живот уже заметно округлился, лицо — уставшее, но глаза горели.
— Можно войти?
— Конечно, — я посторонилась.
Она прошла на кухню, опустилась на табурет.
— Я не хочу, чтобы мы ссорились. Просто… мне плохо от всей этой ситуации.
— Мне тоже, Свет. Очень.
Она покрутила в руках чашку:
— Виктор, когда злится — несёт всякую чушь. Но он не со зла. Он просто боится.
— Чего?
— Что ты уйдёшь. Что ты перестанешь быть рядом. Он всегда считал, что ты — опора. Как мама. Только сильнее.
— А я устала быть опорой. Мне тоже тяжело.
— Я знаю, — она замолчала, потом добавила: — Он не понимает, как тебя ломает всё это. Для него ты как Сбербанк: пришёл, получил, ушёл.
— Вот именно. И я — больше не банк.
Света кивнула, будто с этим трудно спорить.
— Я пришла не просить. Я — извиниться. За него. И за себя, если когда-то... мы все давили.
— Спасибо, — я села напротив. — Это важно.
— Он злится, но знает, что перегнул. Я его заставила взять в долг у друзей. Ремонт доделают. Без тебя.
— И правильно.
Света встала. Мы обнялись, как две женщины, которым пришлось слишком многое пережить слишком молча.
Вечером мама снова позвонила. Уже другим тоном.
— Оленька, я всё поняла. Я больше не буду молчать, когда на тебя давят. Ты у меня одна. И ты не должна всё тянуть. Прости.
— Мам, я тебя люблю. Но теперь — иначе.
— Лучше, — вздохнула она. — Спасибо, что не отвернулась.
Я выключила телефон и долго смотрела в окно. Где-то там шёл дождь.
Письмо из детства
Прошла неделя. Дом снова стал тихим, но не отстранённым. Тишина больше не давила, а укрывала. Мама звонила почти каждый вечер — не чтобы просить, а просто поговорить. Мы учились общаться заново.
И вдруг, среди всей этой хрупкой тишины, я нашла письмо. Старое, забытое, спрятанное в книге, которую мама отдала мне ещё весной. На обороте детским почерком:
Маме. Если вдруг я стану взрослой, а ты — грустной.
Я прочитала вслух, сама себе:
Мама, не бойся, я вырасту и всё сделаю. Куплю тебе платье, телевизор, машину. Ты только не плачь.
А если ты забудешь, какая ты сильная, я напомню.
Потому что я тебя люблю.
Я заплакала.
Я выросла, правда. Но в этом взрослении потеряла что-то важное: своё право быть слабой, уставшей, капризной.
Мама, наверное, тоже потерялась, в страхе снова оказаться одинокой.
Я взяла письмо с собой. Решила — в следующий раз прочитаю ей. Вслух. Чтобы она тоже вспомнила: и кто она, и кто я.
Тишина не как боль, а как выбор
Я зашла к маме без звонка — как раньше. Она была на кухне, раскладывала по коробкам старые фото.
— О, — улыбнулась. — Как будто почувствовала.
— Хочу тебе кое-что прочитать.
— Что это?
— Моё письмо. Я его писала тебе, когда мне было лет десять. Ты сунула его в книжку. И забыла.
Мама села, глаза стали влажными ещё до того, как я начала читать.
Я прочитала. До конца. Без дрожи в голосе, но с комом в горле.
Когда закончила, наступила та самая тишина. Но она уже не была пустотой. Она была принятием.
Мама взяла меня за руку:
— Прости, что забыла, какая ты была. А главное — кто ты есть.
— А я — прости, что молчала. Я боялась тебя ранить. Но молчание ранило сильнее.
Она кивнула. И вдруг сказала:
— Я решила продать комнату на даче. Там всё равно никто не живёт. Деньги потратим на ремонт. Виктор пусть возвращает долг друзьям.
— Ты уверена?
— На сто процентов.
Мы пили чай и смотрели в окно. Молча. Но в этой тишине больше не было боли. Ни вины, ни обиды. Только две взрослые женщины, которые наконец-то позволили себе быть собой. Без роли. Без спасения. Без долгов — ни словом, ни сердцем.
Это только одна история. Остальные — не менее захватывающие. Переходите и читайте!