— Так, а эту селедку под шубой кто делал? Света, ты?
Вопрос, брошенный Василием Евлампиевичем через весь праздничный стол, прозвучал не как комплимент, а как вызов прокурора. За столом на мгновение замерли. Сын, Андрей, вжал голову в плечи. Его жена, Светлана, напряглась, но вежливо улыбнулась.
— Я, Василий Евлампиевич. А что, не понравилось?
— Почему не понравилось? Понравилось. Только майонеза многовато. И свекла не сладкая. Моя Агриппина, покойница, делала — вот то была шуба! Язык проглотишь. А это... так, пальто демисезонное.
Он хмыкнул, довольный собственным остроумием, и наколол на вилку скользкий грибок.
Это был его мир, его стол, его семья. Василий Евлампиевич, семидесяти восьми лет от роду, сухонький, но еще крепкий старик с цепкими, выцветшими глазами, правил этим миром железной рукой. Он был главой. Не по должности, а по сути. Его слово было законом, его мнение — истиной в последней инстанции.
В центре стола, как на плахе, лежал аттестат его внучки, Кати. Красный, с золотым тиснением. Повод для праздника, который с каждой минутой все больше напоминал трибунал.
— Значит, Бауманка, — протянул дед, прожевав гриб. Он посмотрел на Катю, худенькую восемнадцатилетнюю девушку с горящими от волнения и обиды глазами. — Программист? Это что за профессия такая для девки? У станка стоять, что ли?
— Дедушка, это не станок, это компьютеры, — тихо, но с нажимом сказала Катя. — Создавать программы, приложения. Это будущее.
— Будущее... — передразнил Василий Евлампиевич. — Твое будущее, внучка, — это хороший муж и дети. А для этого не интегралы нужны, а умение борщ варить. Вот, у матери поучись. У нее хоть «шуба» и не ахти, а борщи наваристые.
Светлана поджала губы, но промолчала. Это был вечный ритуал. Любое ее достижение, любая радость проходили через фильтр дедовского сарказма и сравнения с покойной свекровью, которая в его памяти превратилась в безгрешный идеал.
— Пап, ну что ты начинаешь, — вмешался Андрей, мужчина пятидесяти лет, с лицом вечного миротворца. — Катя умница, сама поступила, на бюджет. Радоваться надо.
— Радоваться? — дед вперил в него свой колючий взгляд. — Тому, что девка в Москву одна уедет? В этот вертеп? Чему там ее научат? Юбку носить покороче да по мужикам бегать? Я сказал — в наш педагогический, на филолога. Рядом с домом, под присмотром. Учительница — профессия женская, понятная.
Он обвел стол властным взглядом, не терпящим возражений.
— Хватит этих разговоров. Вопрос закрыт.
— Кем закрыт? — вдруг подала голос Катя. Она вскочила, отчего стул за ней скрежетнул по паркету. Слезы блестели в ее глазах. — Это моя жизнь! Почему ты решаешь за меня?
Лицо Василия Евлампиевича окаменело. Он медленно положил вилку. Тишина в комнате стала такой плотной, что, казалось, ее можно резать ножом.
— Потому что, — отчеканил он, поднимаясь во весь свой невысокий, но внушительный рост. — В нашей семье все важные вопросы решают только мужчины. Я. И твой отец. А твое дело, девка, — слушать и исполнять. Андрей, скажи ей.
Андрей посмотрел на отца, потом на плачущую дочь, на жену, в глазах которой плескалась ярость. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но не смог. Слова застряли в горле. Он просто опустил глаза в свою тарелку с остывшим картофельным пюре. И это молчание было громче любого крика.
Катя выбежала из комнаты. Светлана, бросив на мужа и свекра испепеляющий взгляд, ушла за ней.
Василий Евлампиевич снова сел.
— Распустили девку, — пробурчал он, обращаясь к сыну. — Вот что бывает, когда бабам волю даешь. Ничего. Перебесится и пойдет, куда сказано.
Но Катя не перебесилась. Через неделю, собрав вещи и взяв у матери скопленные втайне деньги, она уехала в Москву.
***
Прошло два года. Два года бойкота и разрыва семейных связей. Катя звонила только матери, коротко и по делу. С отцом почти не разговаривала. С дедом — никогда.
Василий Евлампиевич делал вид, что внучки не существует. Он перестал спрашивать о ней, и если Светлана пыталась в разговоре упомянуть об успехах Кати — «Представляете, она уже подрабатывает в какой-то фирме, ее хвалят!» — он демонстративно вставал и уходил в свою комнату или включал телевизор погромче.
Его царство начало давать трещины. Мир менялся, и эти изменения просачивались в его квартиру, как сквозняк из-под старой рамы. Ему нужно было оформить какие-то льготы через портал госуслуг. Андрей бился над этим неделю. Сайт зависал, требовал сканы каких-то неведомых документов, выдавал ошибки.
— Бестолочи! — гремел Василий Евлампиевич, стоя над душой у сына. — Одни дармоеды сидят! Не могут для людей сделать! В наше время как было? Пришел в собес, отдал бумажку, получил печать. Все понятно!
— Пап, я не могу, — взмолился наконец Андрей, откидываясь на спинку стула. — Тут какая-то двухфакторная аутентификация, я даже слова такого не знаю!
Светлана, молча наблюдавшая за этой сценой из кухни, решилась.
— Давай Кате позвоним. Она в этом разбирается. Она за пять минут все сделает.
Василий Евлампиевич побагровел.
— Еще чего! Чтобы я у этой... отступницы... помощи просил? Никогда!
Но дни шли. Срок подачи заявления истекал. Льготы были существенными. Однажды вечером, когда Андрей снова безуспешно пытался войти в личный кабинет, дед, кряхтя, подошел и буркнул:
— Ладно. Звони. Включишь громкую связь и положишь на стол.
Светлана набрала номер.
— Катюша, дочка, тут дедушке помощь нужна...
На том конце провода помолчали.
— Мам, а он сам попросить не может?
— Катя, не надо, — вмешался Андрей. — Помоги, пожалуйста.
И Катя помогла. Ее спокойный, уверенный голос заполнил комнату. Она терпеливо диктовала Андрею, куда нажимать, какой пароль вводить, как прикрепить файл. Объясняла, как маленькому ребенку. Через пятнадцать минут все было готово.
— Готово, пап, — облегченно выдохнул Андрей.
Василий Евлампиевич, все это время неподвижно сидевший в своем кресле и делавший вид, что читает газету, ничего не сказал. Промолчал. Словно в комнате никого кроме него и не было. Он просто встал и ушел к себе. Безмолвно. Но Светлана заметила, как он, проходя мимо телефона, на долю секунды задержал взгляд на непогасшем экране. Словно пытался увидеть собеседника на том конце. И в его взгляде смешались удивление, досада и что-то еще, похожее на неохотное уважение. Но слов благодарности старик из себя выдавить так и не смог…
***
Прошел еще год. Катя приехала домой на новогодние каникулы. Неожиданно, без предупреждения. Просто вошла в квартиру — повзрослевшая, стильно одетая, с ноутбуком через плечо. Другая.
Она привезла подарки. Отцу — новый навороченный телефон, матери — дорогую французскую косметику. Деду она протянула небольшую коробочку. Он разворачивал ее медленно, с подозрением. Внутри лежал удобный и простой в обращении тонометр с большим экраном и функцией памяти.
— Чтобы давление мерить, дедушка, — тихо сказала Катя. — Он сам все запоминает, не надо записывать.
Василий Евлампиевич посмотрел на тонометр, потом на внучку.
— На свои купила? — буркнул он.
— Конечно, на свои. Я хорошо зарабатываю.
Он хмыкнул, но подарок не отбросил. Поставил на тумбочку рядом с креслом.
Вечером за ужином он был непривычно молчалив. Он наблюдал за Катей. Как она уверенно говорит о своей работе, используя незнакомые, но явно умные слова. Как она показывает родителям фотографии на своем ноутбуке. Как смеется. В ней не было ничего от той заплаканной девочки, что выбежала из-за стола три года назад. В ней была сила.
На следующий день сломался старый телевизор. Андрей, по своему обыкновению, запаниковал.
— Все, надо мастера вызывать. Это опять на неделю...
— Пап, подожди, — сказала Катя, подходя к аппарату. — Дай посмотрю.
Она что-то покрутила сзади, зашла в настройки, о которых никто и не подозревал, нажала несколько кнопок на пульте. Экран моргнул и засветился яркими красками.
— Просто системный сбой был, — пояснила она. — Я перезагрузила прошивку.
Андрей смотрел на дочь с восхищением. Светлана сияла от гордости.
Василий Евлампиевич, сидевший в своем кресле, ничего не сказал. Он просто смотрел на работающий телевизор, потом на руки внучки — тонкие, с аккуратным маникюром. Руки, которые только что починили сложную технику. Не мужские руки.
***
Прошло еще несколько месяцев. Приближался восемьдесят первый день рождения Василия Евлампиевича. Андрей со Светланой суетились, обсуждая, где отмечать и кого звать.
— Может, в «Березке»? — предлагал Андрей. — Там зал хороший.
— Дорого, — сомневалась Светлана. — И меню у них... Давай лучше дома. Я все приготовлю.
Они спорили, как всегда, ходя по кругу.
Василий Евлампиевич сидел в своем кресле и слушал их. Потом он медленно повернул голову. Его взгляд нашел Светлану.
— А Катька что думает? — вдруг спросил он, сам удивившись своим словам.
Андрей и Светлана замерли и переглянулись. Это был первый раз за много лет, когда он по собственной инициативе спросил мнение внучки. Более того, он назвал ее «Катька» — так, как называл в далеком детстве, когда она была его любимицей.
— Позвони ей, — продолжил дед, обращаясь к сыну. Голос его был тихим, почти бесцветным. — Спроси. Она в этих ваших интернетах шарит, может, место какое приличное и недорогое найдет. У нее... голова работает.
Он отвернулся к окну, давая понять, что разговор окончен.
Андрей, растерянно улыбаясь, достал телефон. Светлана подошла к свекру и молча поправила плед на его коленях. Он не отстранился.
В комнате снова воцарилась тишина. Но это была уже другая тишина. Не тишина борьбы, а тишина перемирия.
Василий Евлампиевич смотрел в окно на старый тополь, который он посадил, когда родился Андрей. Дерево было большим, могучим, но некоторые ветки уже засохли. А рядом пробивались молодые, гибкие побеги. Он смотрел на них и впервые в жизни думал не о том, что его слово — закон. А о том, что законы, как и деревья, со временем стареют. И что иногда, чтобы род не угас, нужно позволить молодым побегам расти туда, куда их тянет, к солнцу. А не туда, куда указывает твой скрюченный от старости палец. Он все еще был главой семьи. Но он больше не был уверен, что это имеет значение.
🎀Подписывайтесь на канал💕