Утренний телефонный звонок не сулил ничего хорошего. Ольга, только что налила себе кофе, и посмотрела на экран - «Мама». Как всегда. Ей всегда что-то нужно и всегда это строчно.
– Алло? – Ольга постаралась сделать голос бодрым, хотя неприятное предчувствие уже сжимало грудь.
– Оль, ты дома? – голос матери звучал непривычно напряженно, почти визгливо. – Срочно приезжай. Сейчас же. Без разговоров.
– Мам, я только проснулась, кофе пью… – начала было Ольга, но мать перебила резко:
– Кофе потом! Тут решается судьба твоего брата! Приезжай, или сама приеду и привезу тебя силком, поняла?
Ольга сглотнула. Такой тон у матери бывал редко, обычно перед чем-то очень серьезным и неприятным. Для нее лично.
– Хорошо, мам. Через полчаса буду.
Дорога до родительской хрущевки в старом районе города заняла не больше двадцати минут, но Ольге она показалась вечностью. Сердце ныло от тревоги. Что еще могло случиться? Андрей, конечно, вечный «искатель себя», менял работы, вечно в долгах, но никогда не был склонен к криминалу, азартом он тоже не отличался.
Мать открыла дверь, не дожидаясь звонка, видно увидла как Оля подходила к подъезду из окна. Лицо было бледным, глаза горели лихорадочным блеском.
– Заходи быстрее! – схватила Ольгу за рукав и почти втянула в квартиру. В гостиной, на диване, сидел Андрей. Он выглядел подавленным, избегал встречи с сестриным взглядом, уставившись в свои потрепанные кроссовки.
– Садись, – указала мать на кресло напротив. Сама же встала посередине комнаты, как обвинитель перед судом. – Слушай внимательно. Бабушка Катя… – голос матери дрогнул, но она взяла себя в руки. – Бабушка Катя умерла. Вчера вечером. Скорая не успела.
Ольга ахнула. Бабушка… Та самая бабушка, которая растила ее, пока родители пропадали на работе. Которая учила печь пироги и рассказывала сказки. Которая всегда была тихой гаванью в бурном море их семейных ссор. Слезы подступили к горлу.
– Мама… Почему не позвонила сразу? Я бы…
– Позвонить? – мать махнула рукой, словно отмахиваясь от назойливой мухи. – Не до звонков было! Нужно решать практические вопросы. Срочно. Бабушка оставила квартиру.
Ольга промолчала, ожидая продолжения. Она знала эту небольшую, но уютную «однушку» в центре, доставшуюся бабушке еще от ее родителей. Бабушка часто говорила, что квартира – единственное, что у нее есть ценного, и она хочет, чтобы оно досталось внукам поровну.
– По завещанию, – продолжала мать, глядя куда-то поверх головы Ольги, – квартира делится между Андреем и тобой. Пополам.
Ольга знала. Так и должно было быть.
– Но! – голос матери стал металлическим. – Ты откажешься. Откажешься от своей доли в пользу брата. Сразу, без разговоров.
В комнате повисла тишина. Даже Андрей поднял глаза, удивленно глянув на мать, потом на сестру.
– Что? – Ольга не поверила своим ушам. – Мама, ты о чем? Бабушка хотела, чтобы…
– Бабушка хотела, чтобы у внуков было жилье! – перебила мать, сверкая глазами. – У тебя же есть квартира! Ты замужем! У тебя муж, который обеспечивает, у вас своя жизнь! А Андрюша… – она кивнула в сторону сына, и голос ее вдруг стал плаксивым, – он же один! Неустроенный! Квартира ему сейчас как воздух нужна! Он сможет там жить или продать, купить поменьше, а остальные деньги в дело пустить. … Это его шанс встать на ноги!
Ольгу будто облили ледяной водой. «Ты же замужем!» Эта фраза, как заезженная пластинка, звучала в ее жизни с самого замужества. «Ты замужем, тебе муж купит». «Ты замужем, зачем тебе повышение?». «Ты замужем, не лезь не в свое дело».
– Мама, – начала она, стараясь говорить спокойно, хотя пальцы сжались в кулаки, – у меня есть квартира, потому что мы с Димой семь лет копили на ипотеку, вкалывали как проклятые! Бабушка хотела, чтобы я получила свою долю. Это ее воля. И… – она посмотрела на брата, – Андрей взрослый человек. Ему тридцать два. Он мог бы и сам что-то накопить, если бы не спускал все на свои «стартапы» и развлечения.
Андрей снова опустил голову, покраснев. Мать же вспыхнула.
– Как ты смеешь! Он твой брат! Единственный! Кровь от крови! Ты эгоистка! Думаешь только о себе и своем благополучии! Откажешься, и точка! Оформим все быстро, Андрюша съедет из нашей комнатушки, наконец-то заживет по-человечески! А ты… – мать презрительно оглядела дочь, – ты и так все имеешь. Не жадничай!
Ольга встала. Голова гудела от несправедливости и материнской жестокости.
– Я ничего не имею, кроме того, что заработала сама, мама. И бабушкина воля для меня важна. Я не откажусь. Решайте вопросы с Андреем, но моя доля – это моя доля. И точка.
Она развернулась и пошла к выходу. За спиной раздался истеричный крик матери:
– Забыла, кто тебя вырастил? Андрюша, не переживай, я ее уговорю! Она одумается! Обязательно одумается!
Дверь захлопнулась, заглушая материнские вопли. Ольга прислонилась к холодной стене подъезда, пытаясь унять дрожь в руках. Слезы катились по щекам сами собой. Не из-за квартиры. Из-за вот этого вот. Из-за вечного «Андрюша», из-за того, что она всегда была на втором плане. Из-за того, что мать даже в смерти бабушки видела только возможность решить проблемы любимого сына.
Вечером, придя домой, Ольга рассказала все мужу. Дмитрий выслушал молча, обнял.
– Гадство, конечно. Но ты права. Бабушка хотела справедливости. Не отдавай свою долю. Если надо, я поговорю с мамой.
– Нет, – покачала головой Ольга. –Я сама разберусь, но спасибо!
Она знала, что мать не отступит. Так и случилось. Звонки сыпались один за другим. Угрозы, истерики, попытки давить на жалость («Андрюша в депрессии!», «Ты доведешь меня до могилы!»), на чувство вины («Мы тебя растили, кормили, а ты…»). Ольга держалась. Сказала, что пойдет к нотариусу, как только придет время, и подпишет все необходимые бумаги для вступления в наследство своей доли.
Через пару дней мать позвонила снова. Голос был странно спокойным, почти шелковым.
– Оля, приезжай. Без скандалов. Поговорим. Надо обсудить… организационные моменты. Поминки же скоро. Ты же бабушку любила. Поможешь?
Ольга насторожилась, но отказаться не могла. Бабушка заслужила достойные проводы. В квартире матери царил непривычный порядок. Андрея не было. Мать встретила ее чаем и даже пирогом, купленным в соседней булочной.
– Садись, дочка, – сказала она, и в этом «дочка» прозвучала фальшь. – Поешь. Поговорим.
Они обсудили дату, список людей, меню. Мать вела себя неестественно сдержанно. Когда организационные вопросы были исчерпаны, она вздохнула.
– Оля, насчет квартиры… Я, может, погорячилась. Ты права, воля мамы… ее нужно уважать. Но пойми и меня. Андрею реально тяжело. Он… он в долгах по уши. Если не отдаст скоро, ему грозит… ну, ты понимаешь. Не физическая расправа, конечно, но кредиторы достанут. Судебные приставы. Ты же не хочешь такого для брата?
Ольга молчала, ожидая подвоха.
– Вот что я придумала, – продолжала мать, выжидающе глядя на дочь. – Ты вступаешь в наследство. Получаешь свою долю. А потом… просто даешь Андрею денег. Сумму, равную половине стоимости квартиры. Ну, чуть меньше, с учетом того, что продавать долю сложнее. Так и бабушкина воля будет исполнена, и Андрей решит свои проблемы. Справедливо?
Ольгу чуть не стошнило от этой «справедливости». Продать свою долю брату за бесценок? По сути, подарить ему деньги?
– Мама, у меня таких денег нет. И брать в кредит, чтобы отдать долги Андрея, я не собираюсь. Это его проблемы. Пусть продает свою долю, расплачивается, и на оставшиеся деньги снимает жилье или ищет работу.
Лицо матери исказила гримаса злобы. Шелковый тон исчез.
– Жадина! Бессердечная тварь! Родного брата под откос пустить! Ладно, – она встала, резко отодвинув стул. – Раз так, пеняй на себя. Ключи от ее квартиры на тумбе в прихожей. Бери. И чтобы я тебя больше не видела, пока не одумаешься!
Ольга молча взяла ключи. Ей было не до ссор. Мысль о том, что нужно идти в пустующую квартиру бабушки, наводила тоску, но и откладывать было нельзя. Вещи нужно разбирать.
Квартира бабушки Кати встретила ее тишиной и запахом лекарств, пыли и чего-то безвозвратно ушедшего. Ольга села на краешек дивана, закрыла лицо руками и дала волю слезам. Здесь было так много детства, тепла, любви. Теперь только пустота.
Через силу она заставила себя встать. Надо начинать. Старый секретер, темный, массивный, стоял в углу комнаты. Бабушка хранила в нем самые важные бумаги: паспорт, пенсионное, сберкнижку, старые фотографии.
Ольга открыла верхний ящик. Папки с документами, аккуратно подписанные бабушкиным мелким почерком: «Квартира», «Пенсия», «Медицина». Ничего необычного. Второй ящик – фотографии, открытки, несколько пожелтевших писем.
Она уже собиралась закрыть его, когда взгляд упал на толстую тетрадь в темно-синем коленкоровом переплете, задвинутую глубоко в угол. Не альбом. Тетрадь. Ольга вытащила ее. На обложке ни слова. Она открыла первую страницу. Узнала бабушкин почерк, но такой молодой, энергичный. Дневник?
Первые записи были обычными для молодой женщины: о работе на заводе, о подругах, о встречах с парнями. Ольга листала, улыбаясь бабушкиной наивности и юношескому задора. Потом появился Он. Виктор. Бабушка писала о нем с восторгом: сильный, смелый, красивый, работает механиком. Любовь с первого взгляда. Планы на свадьбу. Потом… запись, от которой у Ольги похолодело внутри.
«15 октября 1968 года. Не знаю, что делать. Ужас. Полный ужас. Я беременна. От Виктора. Мы так счастливы! Но… как сказать маме? Она же убьет меня! Я еще не замужем! Позор на всю улицу! Виктор говорит – поженимся немедленно. Но у него нет своего жилья, а к родителям подселяться… мама моя его терпеть не может. Говорит, выскочка, без роду без племени. Боюсь…»
Следующие страницы были вырваны. Ольга лихорадочно перелистнула несколько пустых страниц. Потом почерк снова появился, но другой – сжатый, угловатый, будто писала через силу.
«12 марта 1969 года. Все кончено. Виктора нет. Говорят, несчастный случай на работе. Упал с высоты. Не верю. Не может быть. Он был таким осторожным! Мама говорит, что это к лучшему. Теперь я не связана. Что она имеет в виду? Я чувствую, что что-то не так. Она все время шепчется с этим Сергеем, соседом. Он к ней давно пристает. А я… я одна. С ребенком под сердцем. И с этим ужасом внутри…»
Ольга не дышала. Бабушка была беременна? От Виктора? Кто этот ребенок? Она ли? Но даты… 1969 год. Мама родилась в 1970-м. Не сходится. Она листала дальше, сердце колотилось как бешеное.
«1 мая 1969 года. Вышла за Сергея. Мама настояла. Сказала, что позора не переживет. Что нужно срочно прикрыть грех. Сергей согласился… за квартиру. Мама прописала его к нам. Говорит, он признает ребенка своим. А я… я как в тумане. Ненавижу его. Ненавижу маму. Но куда мне деваться с малышом? Виктор… прости меня.»
Ребенок родился в 1969 году. У бабушки. Ольга знала, что у бабушки была дочь, умершая в младенчестве от пневмонии. Об этом говорили шепотом. Она всегда думала, что это была ее тетя, которую она никогда не видела. Но… но это же ребенок Виктора! Бабушкин родной ребенок! Почему умер? Ольга листала дальше, страницы мелькали. Записи становились все мрачнее, отрывистее.
«10 ноября 1969 года. Девочка. Маленькая, слабенькая. Назвала Викой. В честь него. Сергей злится. Говорит, не его ребенок, и имя не его. Мама велела молчать. Сказала, что теперь у нас есть квартира (Сергея прописка), и нужно думать о будущем. О своем будущем. Ее слова звучат как угроза…»
«15 февраля 1970 года. Вика умерла. Врачи сказали – слабое сердце. Но она была такой живой! Утром улыбалась… Мама не плачет. Сергей… он выглядит… довольным? Я схожу с ума. Чувствую, что это не просто так. Что они… Нет, не могу даже подумать! Я виновата. Не уберегла. Не защитила. Виктор, прости…»
После этой записи дневник почти прекратился. Последняя запись, дрожащим почерком:
«20 июня 1971 года. Родила дочь. Назвала Людмилой. Сергей доволен. Наконец-то его ребенок. Мама ликует. А я… я пустая. Мне все равно. Лишь бы они оставили меня в покое. Лишь бы не трогали. Вика, моя девочка… как же мне тебя не хватает. Прости маму. Я была слабой.»*
Ольга сидела, окаменев. Людмила… это же ее мать! Получается… мама – дочь Сергея и бабушки Кати. А Вика… та самая умершая девочка… была дочерью бабушки и Виктора. Получается, мама – не родная внучка бабушки Кати? Нет, родная, но… Ольга пыталась осмыслить. Бабушка Катя – ее родная бабушка. Мама – ее мать, дочь бабушки Кати. Но… отец мамы – Сергей, а не Виктор. А Вика была бы ее тетей, если бы выжила.
Главное, что пронзило Ольгу как нож, – это последние строки о смерти Вики. «Чувствую, что это не просто так». «Они…». Бабушка подозревала, что в смерти младенца виноваты ее мать и Сергей? Ради чего? Ради спокойствия? Ради того, чтобы Сергей получил квартиру?
Ольга вспомнила холодные глаза своей прабабушки (матери бабушки Кати), которую она мало помнила – та умерла, когда Ольга была маленькой. Вспомнила рассказы о ее жестокости и властности. Да, на такое она была способна. И Сергей… бабушка всегда говорила о нем с отвращением, как о человеке подлом и корыстном.
Но при чем тут Андрей? И приказ отказаться от наследства? Мысль пронзила Ольгу как молния. Квартира бабушки Кати! Та самая квартира, ради которой, возможно, убили младенца? Которую прабабушка и Сергей так хотели заполучить? Теперь мать, дочь Сергея, рвалась отдать ее полностью Андрею, выжимая из Ольги ее долю. Кровь стучала в висках. Надо было узнать больше.
Она вернулась к папке «Квартира» в секретере. Среди документов на приватизацию 90-х нашла старые, пожелтевшие бумаги. Ордер на вселение. 1952 год. Вселялись: Иванова Галина Петровна (прабабушка), Иванова Екатерина Галиновна (бабушка, тогда еще подросток). Прописка. Потом… выписка о прописке Сергея Николаева в 1969 году. Тот самый Сергей. И… Ольга замерла. Свидетельство о собственности. 1975 год. Собственник – Николаев Сергей Иванович. Как? Как он стал собственником? Бабушка Катя никогда об этом не говорила! Квартира была муниципальной, потом приватизированной… Но в 1975 году?
Тут же лежало заявление о переоформлении ордера. Хитроумное, написанное казенным языком. Суть: Галина Петровна Иванова (прабабушка), как наниматель, «уступает» свое право на квартиру зятю, Сергею Ивановичу Николаеву, в связи с «преклонным возрастом и невозможностью самостоятельно нести ответственность по договору». Подпись прабабушки… неуверенная, дрожащая. И подпись Сергея – размашистая, уверенная. Датировано… 1970 годом. Через несколько месяцев после смерти Вики.
Ольге стало дурно. Все сходилось. Прабабушка и Сергей убрали неудобного младенца (дочь бабушки Кати от любимого человека), чтобы закрепить за Сергеем право на квартиру. А потом, видимо, шантажом или давлением, заставили переоформить ордер на него.
Бабушка Катя, сломленная горем и, вероятно, страхом, не смогла сопротивляться. Потом Сергей приватизировал квартиру на себя уже в 90-х. Бабушка получила ее в собственность только после его смерти, в начале 2000-х, по завещанию? Или через суд? Об этом документов не было.
Но главное было ясно: квартира, за которую, возможно, заплачено жизнью невинного ребенка, которую вырвали у бабушки Кати обманом и, вероятно, преступлением, теперь ее мать, дочь Сергея, хотела полностью отдать Андрею. Выдавить Ольгу. Продолжить линию отца? Ольгу охватила ярость. Холодная, всесжигающая.
Она собрала дневник и документы в сумку. Действовала на автомате. Приехала к матери. Та открыла дверь, увидела дочь, и привычная маска раздражения сползла с ее лица, сменившись удивлением. Ольга была слишком бледна, глаза горели.
– Что случилось? Опять приперлась? – начала было мать, но Ольга молча прошла в гостиную, бросила сумку на стол.
– Садись, мама. Мы поговорим. Серьезно.
– О чем это? – мать нахмурилась, но села.
– О бабушке. О ее квартире. О Вике.
Лицо матери резко осунулось, стало землистым. Глаза расширились от ужаса.
– О чем ты? Какая Вика? Не выдумывай!
– Вика. Дочь бабушки Кати. Сестра твоя. Родная. Рожденная в 1969 году. Умершая в 1970-м. От «слабого сердца». – Ольга вытащила дневник, открыла на последних записях о Вике, положила перед матерью. – Бабушка подозревала, что это не просто смерть. Подозревала твою бабушку Галину и твоего отца, Сергея.
– Бред! – выкрикнула мать, но голос ее дрожал. Она даже не посмотрела на дневник. – Старуха бредила перед смертью! Дневник… подделка!
– Вот документы, мама, – Ольга выложила на стол ордер, заявление о переоформлении 1970 года, свидетельство Сергея о собственности 1975 года. – Квартира. Ради нее? Ради нее убили младенца? Ради нее выжили бабушку из ее же дома? А теперь ты… ты, дочь Сергея, хочешь сделать то же самое? Выдавить меня? Отдать все Андрею? Продолжить дело отца?
Мать сидела, словно парализованная. Потом ее тряхнуло. Она вскочила, глаза метались.
– Молчи! Заткнись! Ты ничего не понимаешь! Ничего! – она закричала, и в крике этом был дикий страх и ярость. – Квартира была наша! Наша семья ее заслужила! Эта… эта Катя со своим Виктором… они были никто! Примазались! А Вика… – голос матери сорвался на шепот, полный нечеловеческой ненависти, – она была ошибкой! Позором! Она мешала! Мешала маме жить, мешала папе получить то, что ему причиталось! Она… она должна была умереть! Для общего блага!
Ольга слушала, не веря своим ушам. Мать… ее мать… только что фактически признала, что знала. Знала о преступлении! И оправдывала его!
– Ты… ты знала? – прошептала Ольга. – Знала, что они… убили ребенка? Твою сестру?
– Сестру? – мать фыркнула с презрением. – Какая она мне сестра? Выродок от какого-то сброда! Папа был прав! Он все делал ради семьи! Ради меня! Чтобы у меня было будущее! И квартира – наша! По праву! А ты… – она указала дрожащим пальцем на Ольгу, – ты такая же, как та бабка! Чужая! Ты не моя дочь! Убирайся! И костей бабкиных не смей касаться! Квартира достанется Андрею! Я добьюсь! Я…
Ольга не стала слушать дальше. Она собрала документы и дневник. Взгляд ее был ледяным.
– Ты слышала, что сказала, мама. Я это слышала. Квартира бабушки Кати останется за мной. Я вступлю в наследство. Я распоряжусь своей долей так, как сочту нужным.А ты… – Ольга посмотрела на мать, и в этом взгляде не было ничего, кроме отвращения и бесконечной дистанции, – ты мне больше не мать. У тебя есть твой Андрюша. Продолжайте вашу… династию.
Она вышла, не оглядываясь. За спиной раздался дикий, нечеловеческий вопль, битье посуды. Ольга не обернулась. Она шла по улице, крепко прижимая к себе бабушкин дневник. Ветер трепал волосы. В душе была пустота, но странное облегчение. Правда, страшная, невыносимая правда, была наконец раскрыта. Бабушка Катя могла теперь покоиться с миром.
А Вика… маленькая, ни в чем не повинная Вика… ее память будет жить. Ольга посмотрела на серое небо. Как подло, что ее не позвали на похороны, но она и сама съездит на кладбище, чтобы попрощаться с бабушкой.
А потом… потом начнется новая жизнь. Без лжи. Без предательства. Без «родственных» уз, пропитанных кровью невинного ребенка. Она была последней настоящей наследницей бабушки Кати. И она эту наследственность – честность, любовь и силу – пронесет через всю жизнь. Дневник она отдаст в архив, а копии документов – туда, куда следует. Правда должна быть известна. Ради Вики. Ради бабушки. Ради себя.