Что там было у речки - про то Матрена никому не расскажет. Только с той поры появилось у нее двое ребятишек, Санечка и Манечка Корякины. Ядреные деточки, кровь с молоком, пригожие, любо дорого смотреть. Колька и Олька приняли их за племянников без лишних разговоров. Даже про отца деток Мотю не спрашивали: родила и родила. Кому какое дело? Советское государство всех поднимет и всех прокормит! Городскими стали, образованными. При хибаре не остались, смылись обратно в город, в большую, интересную, подлинную жизнь. Да и Бог с ними - не за трудодни же в колхозе горб ломать.
Мотя за могилкой Тани ухаживала. Ее, как самоубийцу, за оградой похоронили. Отпевать нельзя. Помнить запрещено. Мотя не могла и на это безобразие смотреть спокойно: хоть и грех это, и нехорошо, но... Проведывала потихонечку, ухаживала за холмиком одиноким, камнями серыми обложенным, не давала сравняться могилке с землей.
- Мамушка, а почему на холмике креста нет? - Манечка глазами материнскими на Матрену глядит. Не понимает.
- Не положено крест.
- Так звезду положено, да?
- И звезды не положено. Цветочки сажать положено и за прощение души молить, - Матрена уж и не знает, как покойницу перед собственной дочкой не обидить.
- Там царевна, да? - не отстает Маня.
- Царевна... Королевна... Да...
***
Василий тихо ушел в мир, где ему, наверное, уже легко. Больше сажа и занозы не вьедались насмерть в ладони, и небо не затмевал дым, да верхушки обреченных деревьев. Отмучился. Анна же приняла участь вдовы смиренно - больше ее никто не колотил по голове чем не попадя. И то хорошо. Хоть и коллективизация пронеслась по их краю - Анне горевать не с руки. Забирать нечего. Зато прибавка вышла в хозяйстве: Господь дал на ребятишек. Колхоз справил семейству избенку: покрыли крышу тесом, приподняли сруб от земли, да лесу дали - дворовые постройки поправить.
Плохо только, что живучая коровенка, тощая, с болтающимся выменем под вислым пузом, не выдержала роскошеств и чуть не отдала богу душу, да вовремя прирезали, прикрыв налог на мясо.
Матрена выбила, выходила, выплакала для деток молодую телушку. Дали. Ребята на молоке быстро пошли в рост. Анна на трудодни получила яркого ситцу, нашила всем обновок и радая была, что не хуже остальных теперь Корякины. То-то Вася порадуется, с небес на них глядючи. Не опозорили его, вывезли!
В сорок первом году Анне стукнуло семьдесят лет. А Матрену уже за пожившую бабу почитали. Снова вокруг вились женихи вокруг красивой, рослой Мани, дочери. Девки по Сашке слезы проливали - Сашка удалым парнягой получился. Матрена голову изломала - что делать? Брат Николай и сестра Ольга сманивали ребят в город. Маня готова была уехать хоть сейчас. Сашка - нет. Крепко держала его земля. Никуда ему не хотелось.
А получилось все по другому. Иная дорожка выпала детям. Сашка на фронт отправился. Манечка - на лесоповал, для Родины трудиться. Матрена, в ту пору в самом соку и своей бабьей силе - при дочери. И присмотрит, и подможет чем. Детей малых нет, одна старая Анна - голова не болит. Душа стенает по Сашеньке дорогому. Ночи бессонные, дни тревожные, час за часом, год за годом. До самой победы.
На веру перестали нажимать - поняли - в такое время без веры нельзя народ оставлять. Бабка Анна котомочку на спину повесила, по монастырям тихой сапой пошла. Кто бабку будет проверять? Какой из бабки диверсант? Все четыре года Саню у Господа вымаливала. И за все четыре года у Саши даже ранений не было. Вот как!
После победы все колхозники, что остались в селе, сварганили сытный стол. С мясом! С самогоном - и с чего сварили, из топора, не иначе. Ждали солдат. Дождались - из двух сотен только двенадцать целыми пришли. И Саша с ними. И... еще один мужчина. Сам из себя чернявый, рослый, только уж сильно худой, да согнутый в три погибели. И пришел этот мужчина прямо в дом Матрены.
- Здравствуй, хозяйка. Не узнаешь?
Матрена смотрела на него, смотрела... Сашка, в орденах весь, при параде, тоже вглядывался - не узнавал. Манечка, перестарок уже, с притушенной войной красотой у окна столбом стоит. Ничего не понимает. А мужик только на Маню взглянул, так и рухнул:
- Танька! Татьяна! Горлинка моя!
Матрена ладонями рот зажала, со скамейки сползла...
- Степан Григорьевич... да как же это... да откуда же это...
Еле успокоились. Не скоро в себя пришли. Пришлось рассказывать Мане и Саше, что этот замученный мужик - их родной отец. Самый кровный, единственный и неповторимый. Матрена смотрит на Степана - дрожит. Степан почуял, как больно бабе истинную правду говорить. И истинную правду до поры утаил.
Был он в лагере до сорок второго года. Потом вызвался смывать свою вину кровью. И смывал несуществующую вину настоящей кровью в штрафном батальоне всю войну. И теперь он полноценный человек, имеет право вернуться домой. К детям и... жене.
- А почему мы тогда Корякины? - Сашка верит и не верит.
- Потому что так надо было. Чтобы вас кулацкким отродьем не обзывали, - скороговоркой зачастила Матрена, - а на самом деле вы - Куликовы. Куликовыми были, Куликовыми и будете.
На следующий день Матрена со Степаном, да детьми отправились в сельсовет - расписываться. И обратно возвращались Куликовыми. Чин чинарем, как положено, законными мужем и женой. Анна уже немощная была, но в разуме. Встретила молодых иконой. За стол семью повела. Рассиживаться некогда, но свой день Победы отпраздновали. Анна даже стопочку в сухонький рот опрокинула. В жизни не пробовала вина, а тут сподобилась!
К вечеру тихохонько так Матрену к себе подозвала:
- А ведь напраслину тятя твой, дочушка, говорил. Видишь, как все обернулось - Куликова ты теперь, хе-хе-хе!
Матрена вспомнила давний, давний праздник Ивана Купалы. И то - правда. Вот чудеса, так чудеса, кому скажи, не сразу и поверят.
Про настоящую мать Татьяну рассказали детям, когда те своих детей нарожали.
- Вот за чьей могилкой ты ходила, мама? - выдохнула Мария, - а ведь я про что-то такое думала. Сказки себе сочиняла всякие. Будто меня к тебе королевна из тридесятого царства принесла. Помнишь, Саша?
Саша, дядя серьезный. Саша теперь председатель колхоза. Не для славы ему эта должность - много лет пахать придётся мужику, возрождать страну. Надолго стерла тяжкая работа да война улыбку с его лица. Но в этот раз и он улыбнулся.
- Помню, как же. Дрались даже. Так мне обидно было, что ты маму за маму не считаешь.
Стыдно сказать, что у Моти да Степана народились общие дети с внуками одновременно. Да сказать придется. И нечего любви стесняться - если любовь настоящая. Разросся род Куликовых, разрослась деревня. Так и Корякины не отстали - от Ольги ветка пошла. От Николая - другая ветка. Так и множился народ по сей день. Дай Бог - не вымрут роды.
Недавно потомки племени Куликовых, взрослые уже, образованные, вздумали восстановить генеалогическое дерево. В школе дочке задание дали. Решили помочь и увлеклись. Рыли, копали - интернет в помощь, и накопали две старые престарые фотографии: на одной - семья корчевщиков Корякиных. На другой - почтенное семейство Куликовых. Долго вглядывались в лица. И не понимали: как это, пропасть же между людьми!
Оказалось - нет. Ближе некуда. Вот это я понимаю, ирония судьбы!
Автор: Анна Лебедева