Валентина проснулась в пять утра. Не от будильника — от тишины. Та особенная деревенская тишина, когда даже петухи еще спят, а в доме слышно каждый скрип половицы.
Павел не встал. Опять.
Натянула халат и прошла на кухню. Поставила чайник, достала из холодильника вчерашний борщ. На столе лежала записка от соседки Нины: «Валя, завтра везу картошку на рынок. Если твой поедет — заберу за пятьсот». Пятьсот рублей за день работы. Павел скривился бы — инженер, видите ли.
Валентина села за стол, подперла голову рукой. Полгода назад хоронила мужа. Думала — самое страшное позади. Оказалось, только начинается.
Павел приехал на похороны в костюме, при галстуке. Обнял, поплакал, сказал: «Мам, ты же не одна». Через неделю привез чемодан.
— Временно, пока не найду работу
. Временно растянулось на полгода.
Сначала правда искал. Звонил в город, ездил на собеседования. Возвращался мрачный:
— Везде молодых берут или «Зарплата копеечная».
Потом звонки прекратились. Павел вставал к обеду, ел молча, уходил в комнату. Сидел за компьютером до ночи — то ли фильмы смотрел, то ли в игры играл.
Валентина варила, стирала, убирала. Как всегда. Только теперь ещё и сына кормила. Взрослого, тридцатипятилетнего сына.
Чайник засвистел. Валентина заварила чай, нарезала хлеб. В коридоре послышались шаги — Павел шёл в туалет. Вернулся, заглянул в кухню.
— Мам, а что на завтрак?
Валентина подняла глаза. Сын стоял в дверях в мятой футболке, волосы торчали во все стороны. Небритый, бледный. Не похож на того Павла, который раньше приезжал в отпуск — подтянутый, в глаженых рубашках.
— Борщ есть. Яичницу пожарить?
— Давай яичницу.
Павел сел за стол, потянулся к телефону. Валентина разбила яйца на сковороду. Масло зашипело.
— Пашка, а что с работой? Нина говорила, на ферме требуются...
— На ферме? — Павел даже не поднял глаз от экрана. — Мам, я инженер. У меня высшее образование.
— Инженер без работы.
— Найду. Просто сейчас кризис.
Валентина перевернула яичницу. Кризис. Полгода кризиса. А счета за свет, газ, воду приходят каждый месяц. Пенсии едва хватает на продукты.
— Может, в город съездишь? Там больше вариантов.
— Съезжу, съезжу. — Павел листал ленту в телефоне. — Сейчас не сезон. После праздников все активизируются.
Какие праздники? Июль на дворе.
Валентина положила яичницу на тарелку, поставила перед сыном. Павел кивнул, не отрываясь от экрана. Ел механически, левой рукой. Правой листал новости.
— Спасибо, мам. Вкусно.
Валентина села напротив. Смотрела, как сын ест её яичницу, пьёт чай, сидит за её столом. И ничего не даёт взамен. Даже посуду не моет.
— Паш, а может, пока работу ищешь, по дому поможешь? Огород прополоть, дрова наколоть...
— Мам, я же ищу работу. Это серьёзная задача, требует концентрации.
Концентрация. За компьютером до трёх ночи.
Валентина встала, начала убирать со стола. Павел доел, поставил тарелку в раковину и пошёл в комнату. Через минуту оттуда послышалась музыка — очередной фильм или игра.
Валентина мыла посуду и думала. О том, как три года назад хоронила свою мать. Как та перед смертью взяла её за руку и сказала:
— Валя, ты слишком много на себя берёшь. Научись говорить „нет"
Тогда Валентина не поняла. Теперь понимала.
Но как сказать «нет» собственному сыну?
Через неделю Валентина встретила Нину у магазина. Соседка покосилась на дом, где за окном мелькал силуэт Павла.
— Валя, а твой всё дома сидит?
— Работу ищет.
— Ищет... — Нина покачала головой. — Мой Серёжка в том году тоже искал. Знаешь, что я ему сказала? Или работаешь, или съезжаешь. Неделю поворчал, потом устроился грузчиком. Теперь бригадиром работает.
Валентина промолчала. Дома нашла Павла на кухне — тот рылся в холодильнике.
— Мам, а чего поесть-то нормального нет? Одни супы да каши.
— Деньги кончились. До пенсии ещё неделя.
— Так сходи в долг к соседям. Или в магазине попроси.
Валентина сжала кулаки. В долг. К соседям. Из-за взрослого сына.
— Паша, может, пора всё-таки...
— Мам, не начинай. У меня собеседование на следующей неделе.
Какое собеседование? Павел даже из дома не выходил.
На следующий день позвонил Фёдор, брат Валентины. Столяр, руки золотые. Жил в городе, мастерскую держал.
— Валя, как дела? Слышал, Павел у тебя гостит.
— Работу ищет.
— Полгода ищет? — Фёдор помолчал. — Слушай, а он в детстве же любил мастерить. Помнишь, табуретку делал, скворечники? Руки у него были.
— Это в детстве, Федя.
— Руки не забывают. Если хочет — привози. Научу, работой обеспечу. Не миллионы, конечно, но на жизнь хватит.
Вечером Валентина передала предложение Павлу. Тот скривился.
— Мам, я же говорил — я инженер. Не буду на дядю работать за копейки.
— Какой ты инженер? Полгода без работы сидишь!
— Найду работу по специальности. Не буду дерево строгать, как дед.
Валентина вышла из комнаты, чтобы не наговорить лишнего. В коридоре остановилась, прислонилась к стене. Сердце билось часто, в висках стучало.
Утром Павел проспал до одиннадцати. Валентина стирала в тазу — машинка сломалась месяц назад, денег на ремонт не было. Руки покраснели от холодной воды, спина ныла.
— Мам, а завтрак?
Валентина не подняла головы.
— Сам приготовь.
— Как сам? Я же не умею.
— Научишься. Тебе тридцать пять лет.
Павел постоял в дверях, потом пошёл на кухню. Через десять минут вернулся.
— Мам, а где хлеб?
— Кончился.
— Так купи.
— На что? Денег нет.
— Ну так займи где-нибудь.
Валентина выпрямилась, посмотрела на сына. Павел стоял в дверях в застиранных трусах, от него пахло несвежим бельем и сигаретами, почёсывал живот. Небритый. Как будто ему не тридцать пять, а десять, которому постоянно надо намекать о гигиене.
— Пашка, я больше не могу.
— Что не можешь?
— Содержать тебя. Кормить, одевать, деньги занимать. Я пенсионерка, у меня самой копейки.
— Мам, ну что ты? Я же твой сын.
— Сын-то сын, а человек взрослый. Пора бы и самому о себе думать.
Павел нахмурился.
— Ты о чём вообще?
— О том, что пора или работать, или съезжать. Я устала.
— Мам, не психуй. Я же сказал — найду работу.
— Когда? Через год? Через два?
— Скоро найду.
— Скоро — это когда?
Павел махнул рукой и пошёл в комнату. Валентина осталась стоять с мокрыми руками, смотреть ему вслед. Внутри что-то переломилось. Словно пружина, которую долго сжимали, наконец лопнула.
Она пошла в комнату к сыну. Тот лежал на кровати, смотрел в телефон.
— Павел, я серьёзно говорю. Или ты начинаешь искать работу по-настоящему, или...
— Или что? — Павел даже не поднял глаз.
— Или уезжаешь.
— Куда уезжаю? Это мой дом тоже.
— Мой дом. Я в нём живу, я за него плачу.
— Мам, ты что, меня выгоняешь?
Валентина посмотрела на сына. На этого чужого, равнодушного человека в футболке с пятнами. Где тот Павел, который звонил каждую неделю, приезжал в отпуск, помогал по дому?
— Если нужно — выгоню. Сказала. а у самой сердце защемило: куда? Квартиру жене с ребенком оставил. Не пойдет же на вокзал бомжевать.
***
В ту ночь долго не спалось. Валентина села на кровать, взяла с тумбочки рамку. Муж смотрел с фотографии серьёзно, чуть прищурившись — как всегда, когда о чём-то думал.
— Колька, — сказала она тихо, — а что бы ты сделал?
На фото он был в рабочей куртке, руки в масле — снимок делали на заводе, когда ему дали звание лучшего слесаря. Гордился тогда, домой пришел сияющий.
— Помнишь, как Пашка в седьмом классе двойку принес? Ты его к себе в гараж взял, сказал: "Будешь гайки разбирать, пока не поймёшь, что такое ответственность". Три недели возился с движком — зато больше двоек не было.
Валентина провела пальцем по стеклу.
— А сейчас что? Мне его в сорок лет гайки разбирать учить? — Голос дрогнул. — Я не умею быть строгой, Коль. Ты был строгий, а я... я только кормить умею.
Муж молчал. Но в памяти всплыли его слова, сказанные когда-то: "Валя, ты слишком много берёшь на себя. Пашка должен сам учиться падать и вставать."
— Легко сказать, — прошептала она. — А если не встанет?
Фотография молчала. Но Валентина вдруг вспомнила, как муж в последние дни, уже совсем слабый, сжал её руку и сказал: "Не позволяй никому, даже сыну, делать тебя несчастной."
Она поставила рамку на место, вытерла глаза. Коля был бы на её стороне. Она знала это точно.
***
Утром Валентина вышла за хлебом. У магазина столпились соседки — как всегда, обсуждали новости.
— А, Валя! — окликнула Нина. — Как дела?
— Нормально.
Разговор затих. Валентина почувствовала, как на неё смотрят. Мария Петровна отвернулась к витрине, будто что-то высматривала. Лидка из соседнего дома вдруг засуетилась с сумкой.
— Ну, мы пойдём, — сказала Нина. — Дела, знаешь...
Они разошлись быстро, неестественно. Валентина осталась одна у магазина. Поняла: говорили о ней. О том, что сын сидит без дела, что она его кормит и одевает.
В магазине продавщица Светка, обычно болтливая, пробила покупки молча. Только когда Валентина протянула деньги, сказала:
— Валентина Михайловна, а вы не болеете? Что-то похудели...
— Не болею.
— Ну и хорошо. А то говорят... — Светка осеклась, покраснела. — Ну, говорят всякое. Не слушайте.
Валентина взяла сдачу, хлеб. Понимала: все знают. Весь посёлок знает, что её взрослый сын без дела сидит. И сочувствуют. Или осуждают — не понять.
По дороге домой встретила Фёклу, соседку слева. Та обычно останавливалась поболтать, но сейчас только кивнула и поспешила мимо. Будто неловко было смотреть в глаза.
Сказать сказала. а сердце защемило и в пятки ушло. Родная кровиночка все таки. Но пропадет ведь совсем, если не выдернуть из этой рутины.
Павел молчал. Лежал и смотрел в потолок, будто не расслышал.
Валентина стояла в дверях. Сердце колотилось так, что, казалось, он должен слышать. Ей хотелось отступить, извиниться, сказать что-то мягкое. Как всегда.
Но что-то удерживало. Может, усталость. Может, воспоминание о том Павле — маленьком, который прибегал с улицы и кричал: "Мам, я сам!" Сам завязывал шнурки, сам чинил велосипед, сам... А теперь даже хлеб купить не может.
— Мам, ты серьёзно? — Павел наконец повернул голову.
— Серьёзно.
— Паш, а ты знаешь, что люди говорят?
— Какие люди?
— Соседи. Про нас.
Павел пожал плечами.
— Им делать нечего.
— Им есть что обсуждать. — Валентина посмотрела на сына. — Тридцатипятилетний мужчина сидит у матери на шее. Есть о чём поговорить.
— Мам, мне всё равно, что они там думают.
— А мне не всё равно. — Голос дрогнул. — Я сорок лет в этом посёлке живу. У меня здесь репутация была. А теперь...
Она не договорила. Павел наконец поднял глаза.
— А теперь что?
— А теперь все знают, что я не сумела воспитать сына. Что позволяю собой пользоваться.
— Мам, ну что ты...
— Света из магазина спрашивает, не болею ли я. Похудела, говорит. А Фёкла даже поговорить не остановилась — неловко ей за меня.
Валентина встала, начала убирать со стола. Павел лежал молча, смотрел в окно.
— Может, и правда пора что-то менять, — сказал он наконец.
— Может, и правда пора.
Сел на кровати. Впервые за полгода посмотрел на неё внимательно. И Валентина вдруг увидела себя его глазами: постаревшую, в застиранном халате, с красными от стирки руками. Жалкую.
— Ну ладно. Завтра похожу, поспрашиваю.
Завтра. Опять завтра.
— Не завтра. Сегодня.
— Мам, уже поздно. Магазины закрыты.
— Не в магазины. К людям. Спроси у соседей, может, кому работник нужен. Или к Фёдору съезди.
— К дяде? — Павел скривился. — Мам, ну это же...
Он не договорил. Но Валентина поняла. Это же ниже его достоинства. Инженер, видите ли.
Внутри что-то потемнело. Не гнев — хуже. Равнодушие. К его гордости. К его планам. К его будущему. Она устала быть единственной, кто об этом думает.
— Тогда езжай отсюда.
— Мам...
— Нет. — Валентина шагнула в комнату. — Хватит. Я полгода жду, когда ты повзрослеешь. Когда поймёшь, что мать — не банкомат.
— Я понимаю...
— Ничего ты не понимаешь! — Голос сорвался. — Ты даже не видишь, что я ем один хлеб, чтобы тебя накормить. Что стираю руками, потому что на ремонт машинки денег нет. Что соседи уже перестали здороваться — стыдно за меня!
Павел встал. Выглядел растерянным.
— Мам, я не знал...
— Не знал? Или не хотел знать?
Она смотрела на него и видела не сына. Чужого мужчину, который полгода пользовался её добротой. Брал всё и ничего не давал взамен. Даже спасибо редко говорил.
— Мне стыдно, — сказала Валентина тихо. — За тебя стыдно. Мне тридцать три было, когда ты родился. Я думала — успею вырастить настоящего мужчину. А вырастила...
Она не закончила. Но и так было понятно.
Павел покраснел.
— Мам, ну что ты такое говоришь?
— Правду говорю. — Валентина почувствовала, как подступают слёзы. Не от жалости к себе — от разочарования. — Твой отец в твоем возрасте дом строил. Семью кормил. А ты...
— А что я?
— А ты сидишь на моей шее и ещё недовольный. Не нравится моя еда — готовь сам. Не нравятся мои требования — я тебя не держу!
Последние слова она почти выкрикнула. Слёзы текли по щекам, но она не вытирала их. Пусть видит. Пусть поймёт, наконец, что делает с родным человеком.
Павел стоял бледный. Рот открыт, будто хотел что-то сказать и не мог.
— Ты вообще на работу устраиваться собираешься? — Валентина всхлипнула. — Хватит сидеть на моей шее!
В комнате повисла тишина. Только часы тикали на стене — те самые, что муж подарил на годовщину. Тогда казалось, время тянется медленно, размеренно. А сейчас — словно песок сквозь пальцы.
Павел опустил голову.
— Мам... я...
— Что ты?
— Я боюсь.
Два слова. Тихо, почти шёпотом. Но Валентина услышала. И что-то внутри дрогнуло. Не жалость — понимание. Она тоже боялась. Каждый день. Остаться одной, не справиться, состариться в нищете.
Но её страх не давал права жить за чужой счёт.
— Боишься — преодолевай. Ты взрослый мужчина, а не ребёнок.
Павел кивнул. Медленно, будто осознавая что-то важное.
— Хорошо, мам. Завтра... нет, сегодня. Сегодня позвоню дяде Фёдору.
Валентина вытерла слёзы тыльной стороной ладони. Внутри была пустота — не облегчение, не радость. Просто пустота. Как будто долго несла тяжёлый груз и наконец поставила его на землю.
— Позвони, — сказала она и вышла из комнаты.
В коридоре остановилась, прислонилась к стене. Руки дрожали. Неужели она правда это сделала? Поставила ультиматум собственному сыну?
Но почему-то стыда не было. Впервые за полгода не было.
Павел позвонил Фёдору в тот же вечер. Валентина слышала из кухни обрывки разговора:
— Дядя, а то предложение... да, серьёзно... завтра приеду.
Утром Павел встал рано. Впервые за полгода. Побрился, надел чистую рубашку. За завтраком молчал, только чай пил мелкими глотками.
— Мам, а вдруг не получится? — спросил перед уходом.
— Получится, — сказала Валентина. И почему-то была в этом уверена.
Первые три дня Павел возвращался вечером усталый и молчаливый. Руки в мозолях, одежда в опилках. Валентина не расспрашивала — видела по лицу, что трудно.
На четвёртый день он задержался. Валентина забеспокоилась — вдруг сбежал, не выдержал? Но в девять вечера Павел вернулся с пакетом продуктов.
— Мам, я зарплату получил. Авансом. — Поставил пакет на стол. — Тут мясо, молоко... И мастеру за ремонт машинки стиральной отдал.
Валентина смотрела на сына. Тот же Павел, но какой-то другой. Прямее что ли. Глаза живые.
— Спасибо, — сказала она тихо.
— Тебе спасибо, мам. — Павел сел за стол. — Если бы ты меня не... ну, не разозлилась тогда, я бы так и сидел.
Валентина наливала чай, молчала. Что тут скажешь? Иногда любовь — это умение отпустить. Даже если больно.
— А работа как?
— Нормально. Руки помнят, оказывается. Дядя говорит, через месяц-другой на свои заказы переведет.
Павел достал из кармана небольшую деревянную фигурку — собачку с висячими ушами.
— Это тебе. Первая вещь, которую сам сделал. Криво, конечно, но...
Валентина взяла фигурку, повертела в руках. Неровная, наспех отшлифованная. Но в ней было что-то тёплое, живое. Как в тех поделках, что Павел мастерил в детстве.
— Красивая, — сказала она. — Поставлю на комод.
Павел улыбнулся. Тоже впервые за полгода.
— Мам, а можно я ещё месяц поживу? Пока деньги на съем не накоплю?
— Можно. Только теперь на равных. Продукты пополам, за свет пополам.
— Договорились.
Валентина поставила собачку на комод рядом с фотографией мужа. Два самых дорогих мужчины в её жизни. Один научил её любить, второй — отпускать.
Через месяц Павел снял комнатку в городе, поближе к мастерской. Приезжал по выходным, привозил деньги и новые поделки. Постепенно комод заполнился деревянными зверушками, шкатулками, подсвечниками.
— Мам, а ты не жалеешь? — спросил он как-то.
— О чём?
— Что выгнала меня тогда.
Валентина посмотрела на сына. Загорелый, с мозолистыми руками, в рабочей куртке. Взрослый мужчина, а не капризный ребёнок.
— Не выгнала. Отпустила.
Павел кивнул, будто понял разницу.
Вечером, когда сын уехал, Валентина сидела на кухне, пила чай с печеньем, которое он привёз. За окном темнело, где-то лаяла соседская собака. Тишина. Но не пустая, как раньше. Спокойная.
На комоде, рядом с фотографией мужа, стояла деревянная собачка. Кривенькая, но сделанная с любовью. Иногда самые важные слова — это "не держу". А самая сильная любовь — та, что умеет отпускать.
Валентина допила чай, помыла чашку. Завтра Нина обещала заглянуть — поделиться новостями и, наверное, расспросить про Павла. Будет что рассказать.
Хорошее что рассказать.
Спасибо, что подписываетесь на канал и помогаете его развитию