Вика сначала не планировала выходить в стрим. Но потом подумала: молчание — худший из выборов. «Если я не говорю — за меня говорят другие». Стратегия защиты бренда — быть доступной, живой, в кадре.
Она сидела на фоне белой стены, в свитшоте без логотипов, с едва заметным макияжем. Глаза — подведены мягко, чтобы не казаться уставшей. Хотя усталость била по ней уже неделю — с момента первого поста InsideInfluence.
— Привет, друзья, — начала она, натягивая улыбку. — Сегодня я просто хочу поговорить. Без фильтров. Без сценариев. Просто вы и я.
Поток комментариев рванул с первых секунд. Кто-то писал: «Мы с тобой!», другие — «Вернись к себе!», «Признайся, что все ложь!», третьи — «Очередная попытка отмазаться?»
Она смотрела в камеру, как в зеркало. И не могла распознать себя.
— Последние дни были… странными. Я не стану оправдываться. Но кое-что хочу прояснить.
Она сделала паузу, глотнула воды. Горло пересохло.
— В моем прошлом были ошибки. Были коллаборации, о которых я жалею. Были бренды, которым не стоило доверять. Тогда я только начинала, училась. Не было команды, советчиков. Все делала сама. И да, иногда по наитию. Иногда — по нужде.
Пауза. Комментарии рвали ленту. Кто-то поддерживал. Кто-то язвил.
— Но я не мошенница. Я не строила карьеру на лжи. Да, я инфлюенсер. Но я также и человек. Со своими слабостями. Я — не бренд. Я — не идеал. Я — живая.
Слова давались тяжело. И хотя все звучало честно — она чувствовала, как внутри все сопротивляется. Не потому, что врет. А потому, что боится признать: люди действительно увидели, что за фасадом — не святость.
Именно в этот момент в чат залетело сообщение. От «InsideInfluence». Без иронии. Просто ссылка.
Вика открыла ее машинально — прямо в стриме.
Это было видео. Коллаж из кадров: она в рекламе «биоактивного детокса» — фальшивки, разоблаченной пару лет назад. Она в ролике с подставной «медицинской маской». Она на закрытой вечеринке, где щеголяла бесплатными гелями от бренда, замешанного в деле о нарушении прав потребителей.
На фоне — ее же фразы. Нарезка из сторис, где она говорит: «Я тестирую все лично», «Я за честность и экологичность», «Я не сотрудничаю с теми, кому не доверяю».
Монтаж был изящным. Болезненно точным. Хирургически острым. Ролик длился две минуты. За это время онлайн трансляции увеличился втрое.
Она не выключила видео. Досмотрела до конца. Лицо — застыло. Комментарии пылали.
— …Это… было неожиданно, — наконец, произнесла она. — Я не видела этого раньше. И... я даже не знаю, что сказать.
Пауза. Она впервые опустила взгляд.
— Наверное, вы сейчас ждете, что я все объясню. Что начну защищаться. Но правда в том, что часть из этого — действительно имела место. И это самое больное. Потому что я позволила себе поверить, что главное — это результат. Что хорошая картинка спасает от плохих решений.
Зрители замерли. Кто-то вышел. Кто-то остался. Кто-то продолжал писать гадости. Но что-то в ее голосе изменилось. Исчезла бравада. Исчезла броня. Осталась женщина — растерянная, уязвимая.
— Я не могу переписать прошлое. Но я могу быть честной сейчас. В первую очередь — с собой. Не знаю, куда это приведет. Но знаю, что хочу перестать притворяться.
Она нажала на кнопку «завершить эфир» и закрыла ноутбук.
На экране отразилось лицо. Без фона. Без света. Без улыбки.
— Ну и черт с ним, — выдохнула она.
А в голове всплыл голос Макса: «Ты могла быть настоящей…»
* * *
Наутро после стрима она проснулась в полной тишине. Не звонил телефон. Не приходили уведомления. Будильник проигнорировала. И не чувствовала никакой вины.
Тело, казалось, подложили чужое: ватное, вялое, не свое. Рука машинально потянулась к телефону — привычка — и тут же замерла. Не хотелось. Не хотелось ничего. Ни читать, ни смотреть, ни постить. Не хотелось даже думать.
Она лежала в кровати, глядя в потолок. Белый. Ровный. Как чистый лист. И в голове — пусто.
Вика встала не из силы — из голода. Тело требовало еды, разум — воздуха. Она сварила овсянку. Самую простую. Без украшений, ягод, цветных чиа и кокосовой стружки. Не фотогеничную, но настоящую. Горячую, липкую, сдобренную солью, а не медом. И это было лучшее, что она ела за последние полгода.
Потом долго смотрела на себя в зеркало. Без мейка. Без фильтра. И не отвернулась. Морщины под глазами, покраснение на щеке, бледность. Но в этом была какая-то правда. Неидеальная. Но настоящая.
Она не публиковала ничего. Ни в этот день. Ни в следующий. Ни за ним.
Кто-то отписывался. Кто-то писал: «Ты где?», «Ты нужна», «Ты не сдавайся». А кто-то — сливал видео-нарезки стрима в TikTok под ироничные ремиксы.
Она не отвечала. Просто жила. Наконец — не под прицелом.
На четвертый день открыла ноутбук. Не соцсети. Текстовый редактор.
И начала писать.
Не пост. Не оправдание. Не текст в стиле «жизнь меня многому научила». Просто письмо. Самой себе. Та, что «бренд» — писала той, что девочка из Питера, которая мечтала стать писательницей.
«Привет, Вика. Я знаю, ты устала. Я тоже. Я знаю, ты боялась все потерять. Но, может быть, именно сейчас мы нашли что-то нужное. Себя. Или хотя бы кусок себя. Я не обещаю, что дальше будет легко. Но, может быть, будет по-настоящему».
Она писала долго. Никаких лайков. Никаких историй. Только диалог с собой.
Вечером — пошла гулять. Без макияжа. Без телефонов. Без контента. С одним лишь ощущением легкости. Как будто вместе с маской сошла тонна напряжения. Никто не узнавал ее. И это было... прекрасно.
На следующий день она все-таки вышла в эфир. Без анонсов. Без прелюдий.
— Привет, — сказала тихо. — У меня нет темы. Нет сценария. Просто… хочу сказать спасибо тем, кто остался. А также тем, кто ушел.
Людей было меньше. Гораздо меньше. Но те, кто были — слушали. Вика рассказала, как боится потерять себя. Как устала быть витриной. Как больше не хочет жить на камеру.
— Я не знаю, что будет дальше. Но знаю, что хочу быть честной. Даже если это не так красиво.
Она выключила эфир. И не почувствовала страха.
Позже сделала пост — первый за эту неделю. Простое фото. Она — в растянутом свитере, без макияжа, дома, за книгой. И подпись:
«Быть собой страшнее, чем быть кем-то. Но я хочу попробовать».
Комментарии шли медленно. Но среди них было одно сообщение.
От Макса.
«Вот теперь ты — это ты. И такое стоит читать».
* * *
Прошла неделя. Потом вторая.
Вика возвращалась к нормальной жизни осторожно, как к холодной воде — по ступеньке. Она все еще жила в квартире, чьи стены помнили блеск, съемки и фона для контента. Но теперь это пространство наполнялось другим — тишиной, книгами, и голосом собственного дыхания.
Подписчики редели. Молчание — худшее для алгоритмов. Но Вика больше не пыталась удержать. Кто ушел — ушел. Кто остался — это были другие люди. Настоящие. Возможно, первые за всю ее карьеру.
Она не знала, кем теперь хочет быть. Но знала точно — кем не хочет. И этим вечером решила сделать последнее, чего боялась.
Удалить архив.
Все те сотни сторис, постов, идеально выверенных фото, придуманных подписей. Те, где она — не совсем она. Где улыбалась сквозь усталость. Где говорила то, чего не чувствовала. Все — как глянцевая мумификация.
Она пролистала свой профиль — не как хозяйка, а как зритель. Чужой сериал. Красивый, глянцевый, но чужой. Она не могла вспомнить, что чувствовала в тот день на том пляже. Не помнила, была ли действительно счастлива в том путешествии. Только позы. Только свет.
Палец замер на кнопке. Архивировать? Или удалить навсегда?
Она нажала «Удалить».
И снова. И снова. Как будто стирала чью-то чужую биографию, наконец-то расчищая место для своей.
После — долго сидела в тишине. Пальцы дрожали. Глаза — сухие. Это не была боль. Это было… освобождение.
В этот момент в дверь позвонили.
Никаких встреч она не ждала. Никто не приходил к ней без предупреждения — раньше.
Она открыла.
Макс стоял на пороге. Без шарфа. Без блокнота. Просто в куртке и с термосом в руках.
— Привет. Я рядом был. Решил, что, если не откроешь — уйду.
— А если открою?
— Тогда попью с тобой чаю.
Он вошел. Осторожно. Как будто боялся разрушить что-то важное. Сел на край дивана, снял крышку с термоса, налил в нее чай.
— Ромашка. Успокаивает.
Вика взяла. Поднесла к губам. Горячо. Душисто. Простой вкус. Никаких специй, экстрактов, фотогеничных лепестков.
— Спасибо.
Они молчали. Но это было хорошее молчание. Теплое и тихое. Без нужды что-то доказывать.
— Я читал твой пост, — сказал он наконец. — Хороший.
— Он… не пост. Просто… я.
— И это видно. Вот так ты интереснее. Живее.
Она улыбнулась. Никак. Просто… губами. Без драм.
— Ты ведь знал, что будет больно? Когда начал все это?
— Да. Но знал и другое. Что хуже — никогда не узнать, кто ты, потому что боишься сорвать маску.
Он посмотрел на нее. Без иронии. Без ожиданий.
— Мне жаль, что я тогда не была готова. Что не увидела.
— Ты не обязана была. Мы все приходим к себе по-своему.
Он встал.
— Я не задерживаюсь. Просто… хотел убедиться, что ты в порядке.
— Я не в порядке. Но я и не в образе. Так что, наверное, это лучше.
Макс кивнул. Улыбнулся — уже почти на прощание.
— Если вдруг захочешь написать что-то… не пост, а историю — я знаю, где это можно опубликовать.
— Историю? Настоящую?
— Именно. Не героиню. Женщину.
Она проводила его до двери. Он ушел так же тихо, как появился. Без пафоса. Без финальных аккордов.
Оставив после себя — покой.
На следующий день Вика вышла на улицу. Без макияжа. Без телефона. Без плана. Просто… шла.
Она не боялась, что кто-то увидит ее настоящую, потому что она сама ее уже увидела.
Автор: Наталья Трушкина
---
Пасечник
Старый каменный дом серел среди голого сада. Кое-где трепыхались на студеном ветру ярко-желтые кленовые листья. Мелкий колючий снег впивался в нежную кожу, оставляя мокрые дорожки. Непонятно было: снег это или слезы. Мама куталась в пушистую шаль, накинутую на ночную рубашку. Ноги, красивые изящные ступни, узкие в щиколотке, были босы. А она, шестнадцатилетняя девушка, обнимала мать. Отец, успевший накинуть серую офицерскую шинель при аресте, отдал ее дочери, а сам, в бязевом белье, разутый, стоял на снегу, гордо вскинув голову.
- Именем революции! Пособников проклятого режима, мироедов и царских подпевал наша свободная, красная республика жестоко наказывает! – громко выплевывал злые слова вместе с парком, вившимся из жесткого рта, молодой паренек, совсем еще мальчик, безусый, с нежным пушком на румяной щеке, - И потому вы, проклятые контры, приговариваетесь к беспощадному расстрелу. Отряд! Ц-е-е-ельсь!
Мать дико, надрывно закричала:
- Что вы делаете, ироды! Пощадите ребенка! В чем она виновата? Будьте вы прок-ля-я-я-ты во веки веков! Пусть дети ваши, и дети ваших детей…
Она не успела договорить: грохнул первый выстрел, второй. Мать упала. Отец, бросившийся на винтовки, умер сразу. Осталась она одна, шестнадцатилетняя, в шинели, еще хранившей отцовский запах. Молоденький, очень красивый паренек улыбнулся ей и подмигнул синим глазом:
- По бандитской сволочи, отря-я-я-яд, пли!
***
Женщина проснулась, вся мокрая от пота. На лбу выступила испарина. Этот сон мучил ее уже очень много лет, с самого детства. Что это было? Генетическая память? Предупреждение? Психоз? Она не могла ответить на свои вопросы. Встала с постели, прошла на кухню, чтобы накапать себе валерьянки. Поверхность оконного стекла, черная, словно базальт, отражала бледное женское лицо.
Она обхватила руками растрепанную голову. В висках опять стучали маленькие остренькие молоточки.
Она знала этого паренька из ночного кошмара.
Август 2018 г.
Перрон быстро опустел. Да на нем-то и людей было мало: уж какие тут люди. Пара грибников, да несколько пожилых женщин, возвращавшихся из города домой. Белое северное солнце разошлось не на шутку: раскалило бетонную площадку и жарило макушки людей, как ненормальное. А народ не жаловался: им, беломорцам, за счастье считался редкий ясный денек – тягомотные, долгие дожди надоели до смерти: в огороде и так ничего не растет толком, и сено гниет. Пусть жарит солнышко, на здоровье.
За железнодорожной насыпью царствовал краснотал. Но через пять метров его теснил глухой еловый лес – медвежий буреломный рай. Тайга съедала, отвоевывала занятые человеком позиции. И с ней некому было бороться – обезлюдели нынче места: выродились здесь человеки. В небольшой деревеньке, расположившейся по другую сторону от железной дороги, доживали свой век самые стойкие, самые упрямые люди, в основном – бабульки, так и не пожелавшие бросить свои крепкие, на века отстроенные дома.
Ряд высоких столетних деревьев скрывал деревню от любопытных глаз, и лишь узенькая плотная тропка говорила: здесь не пустыня! Так и есть: если пройти по ней с километр, не испугавшись густой стены лесополосы, то через некоторое время взору путника откроется широкий луг, нетронутый живучим сосняком, поросший высоченной, по грудь, мокрой травой, отороченный рядком серых домишек, крытых шифером. Рогатая коровенка мыкнет приветливо и опять уткнется доброй мордой к земле: работает на славу, чтобы порадовать ласковую хозяйку вечером ведром жирного как сливки молока. . .
. . . ДОЧИТАТЬ>>