— Ты вообще совесть имеешь?! — громко, с надрывом крикнула Валентина Григорьевна. — Съездить в санаторий надумала?! Весело ей, отдыхать собралась! А я как? Одна тут, на произвол судьбы брошенная?!
Нина стояла у кровати, аккуратно складывая вещи в старый чемодан. Он был потёртым, с трудом застёгивался, и пах нафталином. Её движения были тихими, почти беззвучными.
— Мам, я всего на десять дней. Всё подготовлено: еда в холодильнике — на полках расписано, что где. Таблетки — по дням и часам. Лариса Васильевна будет заходить дважды в день. Всё будет в порядке, — спокойно проговорила Нина, не оборачиваясь.
— В порядке, говоришь? — почти прошептала мать. — Езжай, конечно. Себе отдых, а мне что? Умирай тут одна! Предала меня, как все…
Хлопнула дверь. В воздухе задребезжали стекла, в люстре мелко зазвенело стекло, а за стеной раздался жалобный, обиженный голос:
— Не нужна я никому. Все предатели. Всю жизнь на тебя положила — а теперь ты, как чужая…
Нина села на край кровати. В руках — сложенная пижама, но пальцы онемели. Внутри, где-то под рёбрами, заныло — глухо, знакомо, как старая рана. Так было и в детстве, когда она пришла домой с четвёркой по математике. Мама тогда ничего не сказала. Молчала весь вечер. И это молчание было хуже любых криков.
Сорок пять лет. А боль всё та же. Как будто она — не взрослая женщина, а маленькая девочка, снова под тяжестью маминого взгляда.
"Ты плохая. Ты меня подвела."
Календарь
На кухне висел календарь с мопсами. Милые собачки с грустными глазами смотрели с каждого листа. Подарок от сына — "чтобы поднимал настроение". Но клетки были исписаны: терапевт, давление, УЗИ, таблетки, рецепты. Красной ручкой — уколы, зелёной — диета. Ни одного свободного дня.
Десять лет назад, когда она развелась с мужем, Нина пришла к матери с предложением:
— Мам, давай наймём сиделку? Я помогу, но одной мне тяжело, я же тоже работаю…
— Ты с ума сошла? Чужую бабу в дом? Я тебе зачем детей рожала — чтоб ты теперь от меня отказалась?
С тех пор — распорядок. Таблетки, анализы, больницы. Отпуск — только с переносом смен. Поездки — отменены. Подруги перестали звать. Сын переехал в другой город и звонил редко: раз в неделю, в субботу.
На работе Нину уважали. В лаборатории её звали Нина Павловна, спрашивали совета, шутили, приносили кофе. Там она чувствовала себя нужной. Живой. Специалистом, а не сиделкой.
— Когда ты в последний раз была в кино? — спросила начальница Лариса Юрьевна, глядя на неё поверх очков. — Или просто гуляла одна, без списка дел?
Нина пожала плечами:
— Я не успеваю. Мама...
— Мама — это не диагноз. Ты человек. Ты имеешь право отдыхать, — строго сказала начальница. — Иначе ты просто сломаешься.
Сын однажды прислал фото из отпуска и подписал: "Ты бы тоже отдохнула. У тебя глаза уставшие".
Нина запомнила это.
А потом — звонок:
— Ниночка, иди скорее! Мне плохо! Сердце! Валокордин!
И всё — снова по кругу.
Между микроскопом и мечтой
В лаборатории пахло спиртом и реагентами. Там было тихо, спокойно. В этом мире Нина могла спрятаться — в пробирках, в каплях, в микроскопе. Всё чётко, предсказуемо, контролируемо.
— Нина Павловна, — сказала Лариса Юрьевна, подходя. — Вы не брали отпуск три года. Это не обсуждается. Я подписала приказ. Поезжайте. У меня даже санаторий на примете есть.
— Да ну… Мама… — Нина чуть не сказала "не отпустит", но осеклась. Слишком откровенно. Слишком точно.
— Вы не в тюрьме, Нина Павловна. И не в долгу. Вы имеете право на себя, — мягко сказала начальница.
Вечером позвонила Ира, школьная подруга:
— Сосновый бор. Тихо, лес, озеро, процедуры. Я тебя записала. Хочешь — едешь. Но если не поедешь из-за мамы — ты сама выбрала стать жертвой. А потом не ной.
— Я не ною, — тихо ответила Нина.
— Да ладно. Ты не живёшь, Нина. Ты выживаешь.
Когда она пришла домой, мать сидела в кресле, укрытая пледом.
— Опять звонки? Кто тебя подбивает, а? Не думай даже уезжать. Мне плохо! А если я умру? Ты потом жить с этим будешь?!
И голос — не жалоба, а почти угроза. Манипуляция, пропитанная годами.
Но что-то внутри уже не слушалось. Не дрожало. Не сжималось.
Что-то начало вставать.
Отпуск с сопротивлением
Сиделка Алёна пришла вежливая, молодая. Первый день прошёл спокойно. На второй — позвонила Нине:
— Простите… Я не справлюсь. Она меня не пускает в комнату, говорит, что я шпионка. Отказывается от еды. Прячет лекарства. Я ей мешаю.
Нина кивнула. Без паники. Без истерики. Просто сказала:
— Всё в порядке. Спасибо, что попробовали.
И продолжила собираться. Чемодан застегнулся легко. Как будто он сам — знал, что пора.
— Уезжаешь? — спросила мать на пороге. Голос был ядовито-сладкий. — Ну и езжай. Только потом не жалуйся, если я тут без тебя умру.
Нина застыла. Но не вернулась. И не отступила.
В поезде телефон не замолкал. Звонки, сообщения. От обидных до трагичных:
Ты бросила меня! У меня сердце болит! Что ты за дочь?!
А потом — звонок от Марины, которая все таки не сбежала:
— Нина, не волнуйся. Всё хорошо. Ваша мама гуляет, ест, смотрит сериал. Даже анекдот рассказала. Ей просто внимание нужно. А без вас она активнее стала.
Нина положила телефон. Долго сидела, глядя в окно. В душе — сначала тревога. Потом — облегчение. И наконец… тишина.
Без неё — можно. Без неё — жизнь продолжается.
Тишина с видом на себя
В санатории всё было иначе. Тихо. Медленно. Просторно.
Нина проснулась в семь. Не потому, что нужно, а потому что выспалась. За окном — сосны. Ветер. Птицы.
На завтрак — овсянка, тёплый хлеб, мёд. Кофе из турки. Никто не торопит. Никто не зовёт.
Она просто сидела на веранде, укутавшись в плед. Читала книгу, которую начала ещё три года назад. И вдруг — поймала себя на улыбке.
— Акварель сегодня будет. Прогулка потом. Пойдёшь? — спросила соседка по комнате.
Нина удивилась. Она не привыкла к тому, что её приглашают. Как подругу. Просто так.
Вечером она впервые за много лет взяла блокнот и начала рисовать. Дерево. Воду. Себя.
Сфотографировала и отправила сыну:
Смотри. Я сегодня рисовала. И записалась на танцы. Представляешь?
Он ответил почти сразу:
Ты супер. Присылай ещё. Я так тобой горжусь.
Нина открыла фронтальную камеру. Посмотрела на себя. И впервые не отвернулась.
Женщина в экране была не усталой. Не виноватой. Не заложницей.
Она была — собой.
Возвращение
Когда Нина вернулась, было уже прохладно. Осень входила в город — тихо, вкрадчиво.
Дверь открыла мать. В халате, с причёской. Даже губы — с блеском.
— Приехала? Ну проходи. Я пирог испекла… с яблоками.
В кухне — порядок. Еда — свежая. Таблетки разложены.
— Алёнка заходила. Сиделка та… нормальная, в общем. Не такая уж и страшная. Я ей даже чай наливала.
Нина молча поставила коробку с зефиром на стол.
— Я, кстати, у врача была. Давление уже не скачет. Сказал — всё от нервов. Может, хватит уже, правда…
Голос был другой. Не упрёк, не манипуляция. А что-то вроде — признания.
— Может, и правда хватит, — спокойно сказала Нина.
Они сели за стол. Просто попили чаю.
И в этой тишине впервые не было тяжести. Впервые она не чувствовала себя виноватой.
Быть хорошей дочкой — не профессия. Это выбор. Но сначала нужно выбрать себя.
Понравился рассказ? Загляните в подборку!