Новость обрушилась на Федора, как лавина, когда он подошел к своему дому.
Три дня Федор пропадал на охоте. Возвращался он с охоты, утомленный дальней дорогой, но довольный богатой добычей.
С приходом тепла жизнь возле водоемов бьёт ключом, словно весенний родник. Здесь, у живописных берегов, собираются пернатые со всего света. Перелетные утки и гуси, словно ожившие акварели, плавно скользят по водной глади. Кулики, изящные танцоры, отбивают ритм своими тонкими ножками на влажном песке. И местные, оседлые птицы, словно верные стражи этих мест, прилетают утолить жажду или отыскать заветный камешек, необходимый для пищеварения. Водоемы в это время года – это настоящая симфония жизни, написанная красками природы.
Любил Федор в эту пору поохотиться на уток и гусей. Хотя, в старину утиная охота почиталась скорее за промысел, чем за забаву. Мужики выходили на озера не с ружьями, а с сетями, черпая уток, словно рыбу из пруда – так обильна была тогда дичь.
Шагал Федор медленно, не спеша, предвкушая, как Светланка уже напекла румяных пирогов и ждет его. Заждалась небось.
А в это время деревня бурлила, как растревоженный улей, – Марфа вернулась.
Новость обрушилась на Федора, как лавина, когда он подошел к своему дому. Не успел он перешагнуть порог дома, как бабка Марийка, жившая по соседству, высмотрела, как Федор вошел во двор, и тут же вихрем ворвалась к нему с вестью.
– Ох, Федор, беда-то у нас какая стряслась! Аглаюшку нашу Витька ножом порезал! Вот ведь, что деется! – выпалила она, словно обухом по голове ударила.
Федор сбросил снасти на крыльцо и осел на ступеньки, словно подкошенный.
– Да он что, опять в запой ушел? Чем Аглая-то ему досадила? – Федор побагровел от ярости. – Жива хоть девка? Или совсем извергом стал, насмерть зарезал? – прозвучало в его голосе с робкой надеждой на лучшее.
– Жива, горемычная, жива! – Марийка всплеснула руками. – Она Оксанку, соседку, что с Аглаюшкой малой нянчилась, как мать родная, от Витькиного ножа собой заслонила. Напился, бес проклятый, до беспамятства, озверел хуже зверя! Кинулся на Оксанку-то свою, а Аглая тут как тут – стеной встала. Да поздно уж было – нож ей прямо в плечо угодил. Еле мать ее отходила, кровищи-то сколько было!
– Какая такая мать? У нее же, как ты рассказывала, никого нет. Бабка-то год назад в мир иной отошла, мать в огне погибла. Сиротой она, почитай, год живет, – недоумевал Федор, хмуря брови. – Погоди… – он задумался, словно пытаясь ухватить ускользающую мысль. – Ты хочешь сказать, мать Аглаи, Марфа, жива, оказывается?
– Ох, да мы сами в шоке! Никто и помыслить не мог, что Марфа жива, – настороженно прошептала Марийка.
Она уже сто раз прокляла себя за то, что с языка сорвалось это злосчастное известие о матери Аглаи. «Что теперь будет-то?» – с испугом промелькнуло в ее глазах, словно предчувствие беды коснулось сердца.
Годами Федор вынашивал в сердце лютую месть за Анфису, за загубленную ее душу, да за ту жизнь, что так и не успела начаться.
И теперь, ослепленный жаждой возмездия, с одной лишь мыслью – прибить Марфу, – он сорвался с места и вихрем помчался к ее дому.
Бабка Марийка влетела в хату Федора.
– Где Иван? – спросила она у Светланки, стараясь скрыть тревогу в голосе.
Жена Федора, возилась с пирогами на кухне. В окне она заметила, что Федор вошел во двор и спешила накрыть стол.
– А где сам Федор-то? И зачем тебе Иван понадобился, а? – Светланка вскинула брови, но, не дожидаясь ответа, крикнула вглубь дома: – Ва-а-а-нь!
– Да не переживай ты, – отмахнулась бабка Марийка, стараясь говорить как можно беспечнее. – Федор к соседу метнулся, селезня отнести – за сети, что одолжил. Скоро вернется. А мне… сундук вон надо сдвинуть. Спина совсем заныла, не поднять одной. Иван молодой, пусть поможет старухе.
В глазах Марийки мелькнул лукавый огонек, но Светланка, казалось, ничего не заметила. Правду бабка решила утаить – не время ей сейчас знать про тайну Федора и Марфы и с какой целью он помчался к ней.
– Чего тебе, бабка Марийка?– спросил Иван.
– Поди за мной, нужен ты мне, да поторопись,– взяв за локоть Ивана баба Марийка потащила его за собой.
Выйдя со двора на улицу, бабка Марийка рассказала о том, что его отец побежал к дому Аглаи.
– Ох, Ванюша, беги скорее, догони отца. Как бы беды не случилось. Видела как глаза Федора кровью злобной налились.
Не теряя ни секунды на расспросы, Иван сорвался с места, стремясь настичь удаляющуюся фигуру отца. У самой калитки, словно подгоняемый невидимой силой, он настиг его.
Дом Марфы встретил Федора распахнутой настежь калиткой, словно приглашая войти.
Отталкивая Аглаю и Василия разъяренный Федор влетел вместе с сыном Иваном во двор.
Меланья, завидев Федора в окно, встрепенулась, словно испуганная птица. Судорожно схватив черную повязку, она спешно прикрыла ею лицо, пряча память уродливых шрамов.
Он стоял перед порогом её домом, сердце колотилось в груди, как пойманная птица. Рука, сжимавшая рукоять ножа, дрожала. Месть? Прощение? Воспоминания терзали душу, словно воронье стая.
Дверь скрипнула, и на пороге появилась Марфа. Глаза, когда-то полные озорства, теперь мерцали мудростью и печалью.
«Здравствуй, Федор», – прошептала она, и в голосе её послышалась усталость.
На нее смотрели глаза, полные ненависти и решимости. Морщины избороздили его лицо, словно карта прожитых лет.
Марфа жестом руки пригласила его в дом.
Внутри было светло и пахло сушеными травами. Она села на стул и указала Федору на табурет напротив.
– Некогда мне с тобой тут рассиживать. Я пришел за ответом, – прохрипел Федор.
Федор нервно сжимал кулаки. Слова были излишни. Все уже было сказано, все уже было решено. Оставалось лишь исполнить приговор. Приговор, который он вынашивал долгие годы. Приговор, который должен был принести ему долгожданное успокоение. Но так ли это будет?
***
Двадцать лет пролетели, словно осенний лист, сорванный ветром. Федор постарел, но боль утраты Анфисы и нерожденного дитя не утихла.
Голова закружилась, в висках застучало. Он помнил Анфису, ее смех, ее нежность. И он помнил тот страшный день, когда все оборвалось.
Он шагнул вперед. Марфа стояла перед ним, надменная и непоколебимая, словно скала. В ее черных глазах не было ни раскаяния, ни сожаления. Только холодная усмешка.
Рука непроизвольно потянулась к охотничьему ножу, висевшему на поясе. Он вынул нож из ножен и замахнулся на Марфу.
Внезапно, раздался скрип половицы. Федор резко обернулся, В дверях показалась фигура Ивана и Аглаи с Василием.
Тишина, повисшая в избе, казалась оглушительной. Каждый ждал первого шага, первого слова, первого удара.
Но в этот миг Аглая, словно разгневанная богиня, стеною взметнулась между Федором и матерью. – Убей меня, но мать не тронь! – прорезала она воздух словами, вонзив в Федора взгляд, острый, как сталь.
Рука разжалась, нож с глухим стуком упал на пол. Федор, словно очнувшись, смотрел на Аглаю, в которой вдруг проступило неуловимое сходство с юной Марфой, как в тот первый день, когда она пришла навестить его Светланку и избавить от мучащей головной боли.
– Неужели ты способен запятнать руки кровью убив невинную душу? – с ледяным презрением вопросила Марфа.
— А ты хоть на миг задумалась, когда убивала моего ребенка, что покоился в утробе матери? А как ты оборвала жизнь моей Анфисы! Так почему же я должен колебаться, прежде чем вырвать твою жизнь вместе с твоим мерзким отродьем! — прорычал Федор, и в голосе его клокотала ярость, готовая взорваться.
— Что ж, убей, — с вызовом прошептала Аглая, в ее глазах плясали искры отчаяния и презрения.
— И убью! —выпалил Федор, полный ненависти. Он метнулся к полу, намереваясь схватить нож, но Иван молниеносным ударом ноги отбросил оружие в сторону. В следующее мгновение они с Василием уже держали Федора за руки, словно дикого зверя, скручивая его руки рушником, что весел на стене.
– Ведьма! За свою шкуру дрожишь? Испугалась? – прорычал Федор, испепеляя взглядом. – А ты, сын, супротив отца встал! Не ждал я отродясь такого!
– Ты многого не ведаешь, отец. Меланья не о себе печется, а о дочери твоей, о сестре моей! Не дам я тебе грех на душу принять, родную сестру на смерть отправить! – отрезал Иван, словно сталью звякнул.
– Что за бред ты несешь, сын? – взревел Федор, побагровев от ярости.
– Иван правду молвит, Федор. Это дочь твоя, –промолвила Марфа, словно тень в сумраке.
Федор вновь посмотрел в глаза Аглаи, которая по-прежнему как стена стояла между матерью и им. Федор как подкошенный сел на табуретку.
«Аглая… Его дочь. Живая, настоящая, смотрящая на него глазами, в которых плескалась та же бездонная синева, что и у Ивана, что и у него самого. Как он мог поднять на нее руку? Как посмел причинить ей эту боль?» – мысли роились в голове, терзая Федора волнами обжигающего стыда за свой поступок.
Ярость медленно отступала, уступая место оглушающему чувству мести за память Анфисы и его неродившегося ребенка. Он не смог отомстить.
Федор закрыл лицо руками. Слова Марфы звучали в его голове, как приговор. Дочь. Он чуть не убил свою дочь. Горький ком подступил к горлу. Когда он позволил себе пойти на поводу у жажды мести. Когда он превратился в палача? «Тогда, когда ты потерял себя, потерял все, что было тебе дорого. А сейчас ты был слеп, ослеплен ненавистью», – шептал ему внутренний голос.
Простить? Отомстить? Он теперь не знал. Но одно он знал точно: ничто уже не вернет ему Анфису. Месть не принесла бы ему облегчения. Только пустоту.
Он поднял глаза на Аглаю. Она все еще стояла, не двигаясь, словно ангел-хранитель, оберегающий свою мать. В ее взгляде не было страха, только решимость. Федор опустил голову. Он не мог больше смотреть в эти глаза. Он был недостоин быть ее отцом.
Федор попросил Ивана развязать ему руки. – Не бойтесь, я больше не причиню вам вреда.
Иван посмотрел на Марфу, та кивнула в знак согласия.
Освободившись, Федор потер запястья и заговорил.
Исповедь Федора.
– Когда я уехал в другую деревню, после гибели Анфисы, чтобы попытаться забыть то горе, что произошло со мной и моей возлюбленной, я до последнего верил, что это несчастный случай.
Лишь много позже до моего слуха донеслись шепотки, змеиным ядом проникшие в душу, о том, что это ты, Марфа, сплела эту паутину смерти. Тогда-то я и поклялся перед ликом небес отомстить за мою Анфиску, за жизнь, что не успела расцвести.
С ненавистью, кипящей в венах, я вернулся в деревню, готовый обрушить на тебя свой гнев, но вместо тебя предо мной предстал лишь обугленный остов сарая, да скорбные лица вокруг твоего дома, оплакивающие твою безвременную кончину в пламени пожара. Говорили, ты сгорела дотла.
Ох, тебе не дано постичь того ликования, что бушевало в моей душе! Сам Всевышний отвел меня от бездны греха и приговорил тебя к смерти, – прошептал Федор с улыбкой, игравшей на его губах. – И вот, ты стоишь предо мной, живая и невредимая…
Лишь сейчас Федор заметил траурную черную повязку на лице Марфы. И некогда черные, как вороново крыло пряди, покрывал иней седых волос, словно печать пережитых бед.
– Что скрываешь ты под этой черной повязкой? – тихо спросил Федор. – Сними.
Марфа без колебаний обнажила лицо.
Федор невольно отшатнулся, пораженный открывшейся картиной. Рубцы, словно черное клеймо, обезобразили некогда прекрасное лицо, напоминая о горькой расплате за минувшие прегрешения.
– Это от пожара, – смиренно произнесла Марфа. – Огненный росчерк на моем лице – клеймо за мой грех перед тобой, – виновато прошептала Марфа.
Федор не выдержал взгляда, полного пепла и боли, и отвернулся.
– Это ужасно, – сочувствующе произнес Федор.
– Я привыкла…
– Но как… как Аглая может быть моей дочерью? – прозвучал, наконец, вопрос Федора, вырвавшись из оцепенения, вызванного жутким зрелищем шрамов Марфы. В его голосе сквозило отчаяние и полное неверие. – Между нами ведь не было… ничего, – пробормотал он, словно пытаясь убедить в этом самого себя.
Марфа, словно тень, скользнула к Федору и, коснувшись прохладными ладонями его пылающего лба и затылка, прошептала, словно заклинание:
– Смотри…
Ожившие воспоминания из прошлого.
И в этот миг перед Федором как в тумане, а потом все отчетливее стали проступать картины того дня.
Их страстная, греховная любовь в бане на Чистый четверг, в преддверии Светлого Воскресения Христова. Видение, развернувшееся в глубине его сознания, растопило лед гнева, уступая место горькому пониманию.
– Хватит, хватит! – взмолился Федор, отстраняя руку Марфы. Богровое пламя стыда залило его лицо, сковав разум ледяными тисками.
– Всё увидел? – тихо спросила Марфа.
– Более чем достаточно, чтобы понять, чье семя взрастило мою Аглаюшку. Хорошо, я признаю, – Федор смягчился, и голос его зазвучал теплее. – Аглаюшка – моя родная кровинушка, как и мой горячо любимый сын Иван.
Он сказал это так ласково и тепло, что по телу Аглаи пробежали дрожью мурашки – словно рой крошечных, искрящихся иголочек радости и признания. «Я больше не сирота, – ликовало в ее душе. – У меня есть отец, мать и брат!» И лицо Аглаи расцвело широкой, лучистой улыбкой.
– Но почему ты молчала о дочери? Где пропадала все эти годы?
Марфа вздохнула, собираясь с духом. И тогда она поведала Федору всю правду: о страхе признаться в беременности, о жестком запрете матери, о жизни отшельницы в лесной глуши. Не всю правду, конечно, лишь то, что Федор должен был знать, чтобы понять ее жизнь. Она опустила множество тягостных и счастливых подробностей, оставив за скобками ту боль, что лес навеки впечатал в ее душу.
Двадцатый год пошел, как я поселилась отшельницей в лесной глуши. Так было велено моими Духами. И не жалуюсь. Дом мой – крепок, хозяйство – ладно. Люди тропы ко мне протоптали, за советом приходят, да целебными травами от хвори всякой.
Не одна я там, помогают мне Матвей со своею женой да дочкой-подростком – Миланьюшкой звать, тринадцатый годок ей пошел. Смышленая девчушка, добрая сердцем. Когда-то отцу ее, да и ей самой, жизнь спасла, так теперь они считают, что долг вечный передо мной. Трудятся не покладая рук. А я и не против, подмога всегда кстати. Так что тосковать некогда. Поначалу тяжко было, а после – сроднилась с лесом, прижилась.
Фёдор слушал рассказ Марфы, и мороз продирал кожу от осознания того, как один необдуманный порыв способен в мгновение ока изуродовать целую жизнь. Он-то, тоже хорош, сжигаемый жаждой мести, явился сюда, как палач непрошенный, а нашёл лишь бледную тень минувшего и женщину, сломленную тяжким бременем вины и непроглядным одиночеством.
Он поднялся, словно тень, и украдкой взглянул в глаза Аглае. Стыд пробирал его до самых костей. Опустив голову, с грустью в голосе, прошептал:
– Прости, доченька, напугал я вас с мамкой… Сердце кровью обливается, что страх вам причинил. Не бойся, больше и тени обиды от меня не увидите, зла не познаете. Каждый из нас сполна испил горькую чашу, никто не избежал расплаты за содеянное.
– А кто-то вовремя одумался! – с искрящейся радостью воскликнул Иван и крепко обнял отца за плечи. Затем они вместе подошли к Аглае, и все трое слились в едином объятии, словно буря миновала, и над ними вновь взошло солнце, освещая крепкие узы любящей семьи.
А Марфа и Василий стояли в стороне, трогательно глядя на них, и слезы, как хрустальные ручейки, катились по их щекам. Каждый был погружен в свои думы. Марфа с облегчением думала о том, что все уладилось, что Федор наконец узнал и принял Аглаю как родную дочь. А Василий ликовал оттого, что Иван, к которому он прежде испытывал жгучую ревность, видя в нем соперника, оказался братом Аглаи. Прямо как в волшебной сказке.
Спасибо за внимание. Вроде все гештальты позакрылись. Но, история на этом не закончилась.
Продолжение здесь👇