Пробудился я от серебристого смеха Ладиславы и назойливого щекотания по носу чем-то мягким, походящим на хвост пушного зверя. Открыв глаза, я увидал, что это была всего лишь прядь волос моей молодой жены. Она сидела возле меня на нашем свадебном ложе в одной рубахе и улыбалась. В окошко горницы струился солнечный свет.
«О боги, отныне эдак будет всегда…» - пронеслось в моей голове.
Но я ошибался. Далеко не всякое утро Ладислава бывала столь весела и добродушна, и вскоре мне предстояло в этом убедиться.
- Пошто поднялась-то эдак рано? – пробормотал я, сызнова утыкаясь носом в расшитое покрывало.
Дочь Лютана хихикнула:
- А мне не спится нынче! Пробудилась я до первых петухов, когда лучи солнца еще не согрели землю…
С этими словами она нырнула ко мне под бок, ничуть не смущаясь.
- Лада… Лада… - спросонья твердил я. – Нешто ты давеча не уморилась? Такой долгий день был…
- День был долгий, и ноченька долгая… - зашептала она мне в самое ухо. – Стосковалась я уж по тебе, покуда ты спал! Обними меня, любый мой! Прижми к себе, согрей! Приласкай, будто солнышко ясное землю сонную!
- Ох…
Я нехотя обвил свою молодую жену одной рукой и глубоко вздохнул, пытаясь прояснить думы. Минувшая ночь казалась мне мо́роком, безумным сном, но все было наяву. У нас с Ладиславой случилось то, что обыкновенно происходит меж мужчиной и женщиной и почитается усладой для обоих, однако я не испытал подобных чувств. Объятия молодой жены мне не были противны, но они не смогли пробудить во мне ничего, даже искорку душевного тепла. Я сознавал, что теперь повязан с дочерью Лютана незримыми узами, и она всякий день будет требовать от меня ласки - до тех пор, покуда ей самой это не надоест.
- О чем мыслишь, любый мой? – Ладислава изловчилась и, повернувшись на другой бок, оказалась со мною лицом к лицу.
- Покамест ни о чем… подремать бы еще маленько…
Я с облегчением осознал, что давешний огонь, пожиравший меня изнутри, утих.
- Ну уж нет! – помотала головой Ладислава. – Подыматься пора, покуда сродники наши не явились! Чует мое сердце, баба Душана вот-вот пожалует…
- Для чего это? – не смекнул я.
- Глупый ты! – молодая жена легонько постучала пальчиком по моему лбу. – Обычай таков! Поутру сродники являются о здравии молодых справиться, а после в мой дом на общую трапезу пойдем! Разве не ведаешь?
- А-а-а… ну да, само собою…
Ладислава поймала на себе мой пристальный взгляд и поспешно закрыла прядью волос увечный глаз. Я протянул руку и убрал прядь волос с ее лица – хорошенького, невзирая на существующий изъян. Дочь Лютана вспыхнула и больно ударила меня по руке.
- Ай! Ты чего, Лада? Чего нашло на тебя?
Она отвернулась:
- Нечего эдак пялиться!
- Как же не глядеть-то? Жена ты мне теперь!
- Чую, увечье мое тебе покоя не дает, про себя насмехаешься ты надо мною! Но обижать себя я не позволю!
На мгновение меня разобрала жалость к бедной девке. Я ответил:
- Будет тебе, Лада! Ты теперь жена моя нареченная, и я вправе глядеть на тебя, когда мне вздумается! И вот что я молвлю: ты не должна передо мною стыдиться своего увечья. Пошто тебе лицо прятать? Я и не мыслил над тобою насмехаться.
- Мо́лодцы завсегда так говорят, а после по углам токмо смешки и слышатся! Довольно уж я натерпелась. Потому я на посиделках общих и бывала редко. Языки-то у парней наших острые, а у девок – злые!
- Не поверю, дабы осмелился кто дочь старейшины клеймить! – честно признался я. – Хороша ты, Лада: того не скроешь. Ну а что до злых языков… ты ведь и сама в малые годы задираться любила! Али запамятовала?
- Да твои же сестрицы меня промеж себя и гадюкой, и ведьмой кликали! Будто я не ведаю!
- Будет тебе! – я порешил сгладить намечающуюся ссору. – Неладно в первое же утро браниться. Сама говоришь, сейчас сродники придут.
Ладислава запыхтела, стараясь подавить в себе негодование. Я не желал, дабы Лютан али бабка Душана застали ее в дурном расположении духа: спрос-то с меня будет, пошто девка недовольна. На мое счастье, разговор мы с нею переменили, однако ж прежнюю ее мягкость и добродушие как рукой сняло.
- В толк не возьму, как вы в одной горнице теснились! – оглядываясь вокруг, пожимала плечами Ладислава.
- Эдак все живут, - отвечал я, - окромя отца твоего да тех семейств, где народу полно.
Она как-то брезгливо огляделась по сторонам, хотя наша горница завсегда казалась мне просторной и прибранной. Я почуял укол досады.
- Ничего, - пообещала Ладислава. – Теперь по-иному жить станешь, не пужайся!
- А я и не пужаюсь. Ты, Лада, мою прежнюю жизнь не осуждай – не всем же жить богато да сладко.
Дочь Лютана скривилась, но промолчала. Я же порешил выговориться:
- Положа руку на́ сердце, желаю я, дабы здесь мы жили. Ты жена мне теперь, а по обычаям жена в дом к мужу идет.
Ладислава переменилась в лице:
- Да ты что ж, потешаешься надо мною, Велимир?! Ты меня зовешь тесниться с твоими сродниками в одной-единственной горнице? В уме ли ты?
- Первое время и потеснились бы, - буркнул я. – Ну, а после и свою избу могли бы срубить. Разве ж не подсобят нам?
- Даже слушать о том не желаю! – вскинула подбородок Ладислава. – Нешто у нас в доме места мало? Бабу Душану из дальней горницы отец выселит: мы там с тобою обустроимся. Уж гнездышко нам готово! Хорошо, мягко там будет – не сомневайся.
- Пошто не желаешь отдельно от отца жить? – угрюмо проговорил я. – Ведь он меня не сильно жалует, то тебе ведомо. Заради тебя токмо меня и терпит.
Ладислава пожала плечами. Видно было, что она и не задумывалась над тем, каково будет житься мне в их доме.
- Да полно уж жалобиться на отца моего! Всякий бы желал со старейшиной породниться, однако ж я тебя выбрала! Радуйся, Велимир: позабудешь о своей ненавистной глине!
- Как это – позабуду?
- Да неужто ты мыслишь, что тебе дозволят нынче в грязи копаться? Оставишь ты свое ремесло, станешь старейшине в его делах подсоблять.
- Но бросить гончарню насовсем я не вправе: у отца рука увечная, одному ему не сдюжить! Надобно подмогой быть.
- Велимир! Не пристало тебе теперь горшки лепить! Ты – муж мой, у старейшины в зятьях ходить станешь! Вот нашим домом и заботься. У нас своих надобностей на дворе хватает. Самое черное да грязное дело работники станут делать, а ты будешь за ними присматривать да за что почище браться.
- Да как же… не могу я эдак… для меня любая работа не зазорна… а уж отца бросить одного с глиной и вовсе дело дурное… нехорошо эдак…
- После о том потолкуем! – Ладиславе явно наскучил наш спор, да и не было у нее охоты вникать в мужские заботы.
После недолгого молчания она придвинулась ближе ко мне и стала ласкаться, как рано поутру.
- Нынче сродники придут, - сглотнул я ком в горле. – Умыться надобно!
- Поспеем! – мурлыкала дочь Лютана, обвивая руками мой стан сзади. – Обними меня, Велимир!
Но после нашей досадной беседы я не желал даже глядеть на нее. На мое счастье, раздался громкий стук в дверь избы. Хотя по обычаям запираться молодым было не принято, Ладислава давеча настояла, дабы мы накрепко задвинули засов. Я вскочил и поспешил в сени. На пороге избы стояла бабка Душана, Лютан и несколько соседских баб. Позади них толпились мои сродники.
Старуха принялась зыркать поверх моего плеча, пытаясь разглядеть, что у нас делается:
- Солнце уж высо́ко! Довольно миловаться, голубки! Где жена твоя, Велимир? Где Ладушка?
- Тут она, - я кивнул головой в сторону горницы.
- А ну-ка, впусти нас… - старуха, оттолкнув меня в сторону, проковыляла в избу.
За ней шагнул Лютан, бросив на меня испытующий взгляд.
Ладислава сидела на нашем свадебном ложе, поджав под себя ноги, и, завидев ввалившуюся толпу, слегка заалелась, плотнее запахивая ворот рубахи. Бабка Душана заголосила:
Ты моя горлица, ты моя голубушка!
Мужняя жена, мужняя любушка!
Сладка ль была ноченька, сладка ли, темная?
Стала ль ты молодкою ноченькой бессонною?
По обычаю, Ладислава отвечала на ее причитания похожим образом. Мне это все казалось чем-то нелепым и даже обидным. Ладное ли дело – вторгаться поутру к молодым, не дозволив им умыться и одеться как следует? Однако ж наш народ не видал в этом ничего зазорного, особенно, бабка Душана. Покуда они с моей женой перекидывались заученными наизусть присказками, я неуклюже жался у стены, голый по пояс. То и дело на меня со всех сторон кидали любопытные взгляды, и более всего на свете я желал, дабы все это побыстрей закончилось.
Наконец, старуха провозгласила:
- Ну, а теперь ступайте на двор, водою ключевой умываться. Пущай жена молодая поднесет мужу полотенце, расшитое ее руками, дабы всякий день в их доме зачинался чистым и светлым!
Народ высыпал на улицу, где его ждало новое зрелище: обряд умывания. Этот давний обычай был вполне мне по душе, ведь в нем я не видал ничего постыдного. Бабка Душана подсобила Ладиславе поскорее одеться, и мы вышли на свежий воздух. Возле колодца стояла моя мать с полным ведерком студеной ключевой воды.
Я с удовольствием умылся и напился прямо из ведра, опустив лицо в ледяную воду. Заломило зубы, но жгучая бодрость мигом наполнила тело и душу. Умыться летним утром вот так, босиком, стоя на солнышке, колодезной водою я с малых лет почитал истинной радостью.
Ладислава поднесла мне расшитое полотенце, и я обмакнул им лицо, однако ж дух у этого полотенца был не родной, чуждый… это был запах Лютанова дома, в котором мне предстояло теперь обретаться.
Бабка Душана кивнула, бросив красноречивый взгляд на старейшину, и тот довольно крякнул.
- Ну, а теперича в дом молодой жены на трапезу пожаловать пора! – провозгласила старуха. – Сбирайтесь, молодые! Мы вас станем у ворот встречать!
И она, подхватившись с другими бабами, поспешила прочь со двора. Народ мало-помалу стал разбредаться, однако ж особо любопытствующие продолжили толкаться на нашем дворе. Ладиславу окружили другие девки, а ко мне подбежали сестрицы и стали наперебой сказывать о ночном гулянии. Деревня, праздновавшая наш день Любомира, не спала до самого утра. Леля щебетала:
- Ох, Велимир! Ведал бы ты, что на реке-то давеча было! Едва ли не до зари костры полыхали, песни мы пели, хороводы водили!
Полеля нетерпеливо перебила ее:
- Сестрицу нашу Любояр там приглядел! Все возле нее эдак и крутился.
- Будет тебе! – отмахнулась Леля, зарумянившись.
- Истину молвлю! Пошто мне врать-то?!
- Любояр? – подивился я. – Так он парень-то не последний на деревне! Охотник, подобно брату с отцом. Токмо вот нравом больно крут, как я слыхал. В роду все у них эдакие головы отчаянные.
- А собою хорош! – Полеля завистливо глянула на сестру. – Леля ему венок из цветов сплела, он в угоду ей надел его и не снимал всю ночь! Мы и через костры прыгали!
- Вот вы как весело, значится, время провели… - вздохнул я.
- Ну а ты что ж? – Леля тронула меня за плечо. – Не бранились вы хоть с Ладиславой?
- Не поспели покамест, - соврал я, глядя себе под ноги.
- Ну и славно! Ты, братец, одно помни – что любим мы тебя крепко! Ты у нас вон какой: высокий, сильный! Чудо как хорош! Немудрено, что Ладислава по тебе засохла…
Леля смущенно улыбнулась, а Полеля прыснула со смеху в рукав своей рубахи. Затем сестрицы повисли на моей шее, но нашим объятиям помешал Лютан. Он громыхнул у меня над ухом:
- Довольно уж с сестрицами миловаться! Ступай к жене, Велимир! Сбирайтесь поскорее да на трапезу к нам в дом пора! Там уж бабка Душана поджидает: они со стряпухой с раннего утра суетятся, стол собирают! Ступай!
Сестрицы отпрянули от меня и убежали, а я направился к Ладиславе под пристальным взглядом Лютана.
- Сходим на реку, искупаемся? – я умоляюще глянул на нее. – Покуда все тут толкутся, поспеем сбегать. Дюже как в воду охота!
- Да в уме ли ты, Велимир? – всплеснула руками Ладислава. – Нынче сбираться надобно и на трапезу к нам в дом идти! До купания ли! Да и нету у меня охоты при всем честном народе плескаться!
- Ведаю я, где тихая заводь имеется, - шепнул я ей. – Тут недалече, за деревней!
- И не мысли! – подняла брови дочь Лютана. – Недосуг нынче, слышишь? После искупаешься. Вечером и сбегаешь.
Препираться с молодой женой на людях я не желал, потому сжал зубы и пошел прямиком к колодцу. Там я разом опрокинул на себя ведро ледяной воды, из которого недавно умывался, и, фыркая и отдуваясь, направился в избу под изумленными взглядами соседей. На Ладиславу я даже не обернулся, хотя чуял, что она прожигает мою спину взглядом.
Вскоре мы с Ладиславой и моими сродниками явились к Лютану на трапезу. Подобные застолья в доме невесты происходили завсегда на другой день после дня Любомира. Памятуя о том, что у меня не было во рту маковой росинки со вчерашнего дня, на трапезе у старейшины я позволил себе наесться досыта – благо, на столе было чем поживиться.
Помимо моих сродников, на трапезу собралось достаточно народа: Самоха с семейством, волхвы, кое-кто из стариков, а также дружки Лютана и ближайшие соседи. Мед и брага лились рекой; стряпуха токмо успевала подавать на стол блюда со всевозможной снедью.
До самого вечера заседал народ за столом, а, как стало садиться солнце, горница потихоньку опустела. Продолжать свою хмельную беседу остались Лютан с Самохой, я же отправился провожать родных до ворот.
- Нынче в чужом доме впервые ночевать останешься, - тихо говорила мне мать, вздыхая. – Но ничего, сынок: теперь он и твоим домом станет. Пущай боги будут к тебе милостивы! С Лютаном не задирайся – он и без того уж во хмелю. А с Ладиславой терпелив будь, авось, и уживетесь вы с нею безо всяких ссор…
Я токмо кивал матери, порешив не тревожить ее рассказами о том, что мы уж поспели с молодой женой повздорить с самого утра. Отец, знатно перебравший бражки, токмо хлопал глазами, таращась на нас с матерью, и твердил:
- Крепись, сын… крепись…
Я распрощался с родными и отправился на реку искупаться, невзирая на то, что Ладислава ожидала меня в дальней горнице.
«Ничего, обождет, - мыслил я про себя. – Утром она меня не пустила жар охолонуть, так я нынче сбегаю!»
Однако долго пропадать на речке я все же не осмелился. Браниться перед сном с женой у меня не было желания, потому я наскоро искупался и поспешил в дом Лютана. Как и ожидалось, на дворе еще крутились бабка Душана со стряпухой, возившиеся с посудой.
- Есть кто чужой в доме? – спросил я.
Стряпуха токмо махнула рукой, а бабка Душана прокряхтела:
- Самоха, будь он неладен! Не ведаю уж, как и спровадить его! Я уж и так, и эдак подступалась, ан нет! Весь мед, кажись, что в доме был, вылакал… чтоб его леший побрал! И Лютан туда же – уж едва языком шевелит…
Я вошел в сени и сквозь неплотно притворенную дверь горницы до меня донесся хмельной голос Лютана:
- … потому вот где он у меня будет сидеть! Вот!
Раздался шумный удар – вестимо, то старейшина бухнул кулаком по столу.
- Хе-хе… ладно ты придумал, ладно… - мерзко посмеивался Самоха.
- То-то! Потому я и пошел на все это… дабы… никуда он отседа не рыпнулся! Неча ему лишнее-то ведать! Тут и концы в воду… под моим приглядом-то, чай, надежнее будет!
- Дело… дело…
- О чем это вы толкуете? – я застал Лютана с Самохой врасплох, возникнув на пороге.
Они повернули в сторону двери свои хмельные разрумянившиеся рожи и пару мгновений, не мигая, глядели на меня. Старейшина, однако, нашелся быстро:
- Дык… зятек… про работников моих мы толкуем… носы свои суют, куда не надобно… ты ступай, Лада тебя давно ожидает! Пошто ты мокрый такой?
- Купался, - проговорил я сквозь зубы и направился к дальней горнице. В голове у меня зашевелились неясные подозрения…
Назад или Читать далее (Глава 39. Предчувствия)
Поддержать автора: https://dzen.ru/literpiter?donate=true