Стылый осенний ветер бросал в лицо Максима колючие капли дождя, когда он, нервно сжимая руль, припарковался возле дома матери. На соседнем сиденье лежал сверток в яркой подарочной бумаге — коробка конфет и дорогие духи. День рождения матери. Очередной бессмысленный ритуал.
Он мог бы просто не приехать. Отговориться работой, болезнью, чем угодно. Но что-то тянуло его сюда, как тянет к месту старой боли, которую хочешь проверить — всё ещё болит или уже нет?
Знакомый подъезд встретил запахом жареной рыбы и звуками телевизора из-за дверей соседей. Ничего не меняется в этих старых домах. Лифт натужно скрипел, поднимая его на седьмой этаж. Руки взмокли, когда он нажал на звонок. Звонок не работал. Конечно. Зачем что-то чинить, если можно просто стучать?
Три резких удара в дверь.
— Кто там? — раздался знакомый голос.
— Это я, — ответил Максим.
Замок щелкнул, и дверь отворилась. На пороге стояла мать — высокая, всё еще красивая женщина с ранней сединой в темных волосах. Она смотрела на него с той настороженной улыбкой, с которой встречала последние годы.
— Максимка! Пришел всё-таки! А я уж думала, забыл про мой день рождения.
— Не забыл, — он протянул ей сверток, не переступая порог.
— Да ты заходи, — она отступила вглубь прихожей. — Я тут стол накрыла. Знала, что придешь.
Квартира выглядела точно так же, как и год назад, когда он был здесь в последний раз. Те же выцветшие обои, те же фотографии на стенах, тот же запах — смесь дешевых духов, сигарет и жареного лука.
На журнальном столике в комнате стояла бутылка шампанского, две рюмки, салаты в стеклянных пиалах, нарезанная колбаса на тарелке с золотым ободком.
— Садись, садись, — суетилась мать, доставая из серванта еще одну тарелку. — Сейчас горяченького принесу. Я твое любимое приготовила — котлеты с пюре.
Она скрылась на кухне, а Максим остался стоять посреди комнаты, сжимая и разжимая кулаки. Взгляд его упал на фотографию в рамке — он в выпускном классе, с медалью на шее. Рядом гордая мать в своем лучшем платье. Они улыбаются в камеру. Все еще верят, что впереди — только хорошее.
— Ну вот, — мать вернулась с дымящейся тарелкой. — Присаживайся. Рассказывай, как ты? Как Светка твоя? Всё еще вместе?
— Мам, — он наконец посмотрел ей прямо в глаза. — Я не буду есть. И не разденусь. Я на минуту.
Её лицо дрогнуло, улыбка поблекла.
— Как на минуту? А как же... день рождения?
— Я принес подарок, — кивнул он на сверток, который она положила на комод. — Но вообще я пришел сказать, что ты мне больше не мать.
Она замерла с тарелкой в руках. Несколько секунд смотрела на него расширенными глазами, потом медленно опустила тарелку на стол.
— Что ты такое говоришь? — голос её стал тише. — Ты пьяный, что ли?
— Нет, — он покачал головой. — Я трезвый. И я всё решил. Больше не хочу поддерживать видимость отношений. Не хочу делать вид, что у нас всё нормально. У нас ничего не нормально. Никогда не было.
Мать опустилась на диван, сгорбившись, как будто из неё разом выпустили весь воздух.
— Из-за него, да? — она кивнула в сторону фотографии, стоящей на комоде. — Из-за отца?
— И из-за него тоже, — Максим сделал два шага к двери, но остановился. — Из-за того, что ты выбрала его, а не меня. Из-за того, что ты позволяла ему делать то, что он делал. И не защитила. Никогда не защищала.
— Да я тебя растила одна! — повысила голос мать, выпрямляя спину. — Когда он ушел, тебе было десять. Где он был все эти годы? А я пахала на двух работах, чтобы тебя выучить!
— Он ушел, когда мне было четырнадцать, — тихо поправил её Максим. — И до этого восемь лет избивал не только тебя, но и меня. А ты ничего не сделала, чтобы это прекратить.
— Что я могла сделать? — всплеснула руками мать. — Он же...
— Всё, мам, — перебил её Максим. — Это уже не важно. Я просто хотел, чтобы ты знала — я больше не приду. Ни на день рождения, ни на Новый год, ни просто так. Хватит.
Он повернулся к двери, но мать вскочила с дивана, схватила его за рукав.
— Подожди! Не уходи так! Давай поговорим. Нельзя же просто... перечеркнуть всё!
Максим аккуратно высвободил руку.
— А что говорить? Ты же всё равно будешь отрицать. Скажешь, что я всё придумал, что ничего такого не было. Что он любил нас, просто у него характер такой.
Лицо матери исказилось, как от удара.
— Ты не понимаешь, как тяжело одной растить ребенка! Тем более мальчика. Ему нужен был отец!
— Ему нужен был отец, который не приходил пьяный и не бил его ремнем за то, что тот получил четверку по физкультуре, — в голосе Максима звенела сталь. — Ему не нужен был отец, который однажды сломал ему руку, а потом вы всем говорили, что я упал с велосипеда.
— Ты упал! — выкрикнула мать. — Сам упал с лестницы! Просто не хотел признаваться, что такой неуклюжий!
Максим горько усмехнулся.
— Вот видишь? Ты до сих пор отрицаешь. До сих пор защищаешь его, а не меня.
— Он давно умер! — в глазах матери блеснули слезы. — Зачем ты всё это ворошишь?
— Потому что ты так и не признала, что это было. Никогда не извинилась. Даже когда я лежал в больнице с сотрясением мозга, ты беспокоилась только о том, что скажут соседи.
Мать прижала руки к груди, словно защищаясь.
— Максим, ты же знаешь, я любила тебя больше всего на свете. Всё для тебя делала...
— Нет, мам, — он покачал головой. — Ты любила только себя. И его, почему-то. Но точно не меня.
— Неправда! — она повысила голос. — Я отдала тебе всю жизнь! Кто тебя кормил? Кто одевал? Кто ночами не спал, когда ты болел?
— Это называется "выполнять родительские обязанности", мам. За это не выдают медали.
Мать схватила со стола салфетницу и с силой бросила её на пол. Фарфоровая безделушка разлетелась осколками.
— Как ты смеешь?! После всего, что я для тебя сделала! Я могла сделать аборт, между прочим! Мне все советовали!
Максим вздрогнул, словно от пощечины.
— Вот и надо было сделать, — тихо сказал он. — Тогда бы не пришлось "тратить на меня жизнь".
Он открыл входную дверь, но мать метнулась к нему, вцепилась в плечи.
— Подожди! Не уходи так! Я же... я же не это имела в виду!
— А что ты имела в виду, мам? — он устало посмотрел на неё. — Что я должен быть благодарен за то, что ты меня не убила до рождения? Что должен терпеть всё, что вы с ним делали, только потому, что ты меня "кормила и одевала"?
— Я любила тебя! — в её голосе было отчаяние. — Люблю до сих пор!
— Если это любовь, то я в ней не нуждаюсь, — он аккуратно отстранил её руки. — Прощай, мама.
Она выбежала за ним на лестничную клетку, босая, в домашнем халате. Закричала вслед:
— Ну и убирайся! Неблагодарный! Я всю жизнь на тебя положила, а ты... Думаешь, кому-то нужен? Без меня пропадешь!
Максим не обернулся. Молча спустился вниз, вышел из подъезда. Сел в машину, но не завел мотор сразу. Сидел, вцепившись в руль, тяжело дыша. За окном усилился дождь, барабаня по крыше автомобиля.
Он не заметил, как начал плакать. Слезы катились по щекам, и он не вытирал их — впервые за много лет позволил себе эту слабость. Достал телефон, нашел номер.
— Алло, — раздался в трубке мягкий женский голос. — Максим? Ты уже освободился?
— Да, — он сглотнул комок в горле. — Я... я сделал это, Марина Сергеевна. Сказал ей всё.
— Молодец, — в голосе психотерапевта слышалась искренняя поддержка. — Как ты себя чувствуешь?
— Не знаю, — он глубоко вздохнул. — Пусто. И одновременно как будто что-то оборвалось внутри.
— Это нормально, — сказала она. — Ты разрываешь очень старые и болезненные связи. Это как отсечь гангренозную конечность — больно, страшно, но необходимо.
— Она кричала мне вслед, — Максим закрыл глаза. — Говорила, что я неблагодарный, что без неё пропаду...
— Это типичная реакция абьюзера, которого лишают контроля, — спокойно объяснила Марина Сергеевна. — Попытка вызвать чувство вины, заставить тебя вернуться.
— Я знаю, — он кивнул, хотя она не могла этого видеть. — Мы проходили это на терапии. Но всё равно... тяжело.
— Конечно, тяжело. Но ты справишься. Ты сильный, Максим. Сильнее, чем думаешь.
Он посмотрел на окна квартиры матери. В них горел свет, но силуэта не было видно.
— Знаете, что самое странное? — тихо произнес он. — Я до последнего надеялся, что она скажет "прости". Что признает всё, что было. Что... я не знаю, обнимет меня и скажет, что ей жаль.
— Это естественное желание, — в голосе терапевта слышалось сочувствие. — Каждый ребенок, даже взрослый, хочет, чтобы его родители любили и принимали его. Но иногда этого не происходит. И тогда нужно найти в себе силы двигаться дальше без их одобрения и любви.
Максим завел мотор. Дворники ритмично сметали капли с лобового стекла.
— Спасибо, Марина Сергеевна. Я поеду домой.
— Позвони мне завтра, хорошо? И не забудь о техниках самопомощи, которые мы обсуждали.
— Не забуду, — пообещал он.
Дома его ждала Света — хрупкая блондинка с серьезными серыми глазами и мягкой улыбкой. Она не бросилась к нему с расспросами, просто молча обняла, когда он вошел в квартиру.
— Чай? — спросила она, помогая ему снять мокрую куртку.
— Да, — он благодарно кивнул. — С мятой, если есть.
Они сидели на кухне, пили чай, и Света не торопила его. Знала — расскажет сам, когда будет готов.
— Я сказал ей, — наконец произнес Максим, глядя в кружку. — Сказал, что она мне больше не мать.
Света накрыла его руку своей.
— И как она отреагировала?
— Сначала отрицала всё, потом начала обвинять меня в неблагодарности, — он невесело усмехнулся. — Классика жанра, как говорит Марина Сергеевна.
— Мне жаль, — тихо сказала Света.
— А мне нет, — он поднял на нее глаза. — Точнее, жаль, что у меня не было нормальной матери. Но не жаль, что я наконец сказал ей правду.
Они помолчали. За окном шумел дождь, где-то вдалеке прогремел гром.
— Сегодня ей исполнилось шестьдесят, — вдруг сказал Максим. — Я купил ей духи и конфеты. По привычке.
— Она забрала подарок?
— Не знаю, — он пожал плечами. — Я оставил его там. Может, выбросит.
Света налила ему еще чая.
— Знаешь, я горжусь тобой, — сказала она. — Для этого нужна огромная смелость.
— Смелость? — переспросил он. — По-моему, это было малодушие. Терпел, терпел, а потом пришел и всё вывалил на неё в её же день рождения.
— Это не малодушие, — возразила Света. — Малодушие — продолжать отношения, которые разрушают тебя изнутри, только потому, что "так принято" или "она же мать".
Максим прикрыл глаза.
— Знаешь, что самое страшное? — тихо спросил он. — Что я всё еще люблю её. Несмотря ни на что. Где-то глубоко внутри я всё еще тот маленький мальчик, который хочет, чтобы мама его обняла и защитила.
Света пересела ближе, обняла его за плечи.
— Это нормально, Макс. Эта часть тебя всегда будет существовать. Но теперь есть и другая часть — взрослый мужчина, который может сам себя защитить. И который знает свои границы.
Он положил голову ей на плечо.
— Спасибо, что ты со мной. Не знаю, что бы я без тебя делал.
— Справился бы, — уверенно сказала она. — Ты сильнее, чем думаешь.
Ночью Максиму приснилась мать — молодая, красивая, какой она была на его самых ранних детских фотографиях. Она смеялась, подбрасывала его вверх, а он заливался счастливым детским смехом. Проснувшись, он долго лежал в темноте, слушая ровное дыхание Светы рядом.
Утром он поехал на работу, как обычно. Вел плановое совещание, отвечал на письма, согласовывал отчеты. Никто из коллег не догадывался, что вчера в его жизни произошло что-то значительное.
В обед ему позвонила сестра — младшая, от второго брака матери.
— Ты что наделал? — без приветствия спросила она. — Мама всю ночь проплакала! В её день рождения!
— И тебе здравствуй, Оля, — спокойно ответил Максим.
— Не ёрничай! — в её голосе слышалось негодование. — Ты понимаешь, что ты ей сердце разбил? Она же пожилой человек! У неё давление!
— Оля, — он сделал глубокий вдох. — Я не буду это обсуждать. Это между мной и ней.
— Нет уж, не между вами! Ты — её сын! Как ты мог сказать такое?
— Я сказал правду, — твердо ответил он. — То, что должен был сказать давно.
— Какую правду? — голос сестры стал ядовитым. — Что отец тебя якобы бил? Так он тебя воспитывал! Тогда все так детей воспитывали!
Максим почувствовал, как внутри поднимается глухая ярость.
— Он сломал мне руку, Оля. И ребро. И трижды сотрясение мозга. Это не воспитание. Это насилие.
— Ты всё придумываешь! — закричала она. — Мама сказала, ты всегда был фантазером! Вечно придумывал истории, чтобы тебя пожалели!
— Конечно, она так сказала, — он горько усмехнулся. — Ей так удобнее. Послушай, Оль, тебе повезло. Твой отец — нормальный мужик. Он не бил тебя. Не швырял об стену. Не запирал в шкафу на ночь. Так что не нужно рассказывать мне, что я что-то придумал.
В трубке повисла тишина.
— Она плачет, Максим, — наконец тихо сказала Оля. — Говорит, ты разбил ей сердце. Что она жить не хочет.
— Это манипуляция, Оль. Типичная манипуляция. Сначала она делает мне больно, потом, когда я реагирую — изображает из себя жертву. Не ведись на это.
— Она твоя мать! — снова повысила голос сестра. — Как ты можешь быть таким черствым?
— Я не черствый, — устало ответил он. — Я просто больше не позволю ей делать мне больно. И тебе советую подумать — может, она и с тобой так поступает? Может, и ты позволяешь ей перешагивать через твои границы?
— У меня с мамой прекрасные отношения! — отрезала Оля. — И были бы у тебя, если бы ты не вел себя как... как неблагодарный эгоист!
— Вот видишь, — он невесело усмехнулся. — Ты уже повторяешь её слова. "Неблагодарный". Словно дети должны быть благодарны родителям за то, что те их не убили и кормили. Это минимум, Оля. Не за что быть благодарным.
Сестра бросила трубку. Максим отложил телефон, потер переносицу. Он знал, что этот звонок будет не последним. Будут еще родственники, соседи, общие знакомые. Мать умела привлекать группу поддержки, когда ей это было нужно.
Вечером, вернувшись домой, он увидел у подъезда знакомую машину отчима — второго мужа матери. Олин отец, Сергей Петрович, стоял, прислонившись к капоту, курил.
— Максим, — кивнул он, затушив сигарету. — Можно тебя на пару слов?
— Здравствуйте, Сергей Петрович, — Максим пожал протянутую руку. — Мама прислала?
— Сам приехал, — отчим достал новую сигарету. — Ольга рассказала, что у вас там... случилось.
— И вы приехали меня стыдить? — прямо спросил Максим.
Отчим покачал головой.
— Нет. Я приехал сказать, что понимаю тебя.
Максим удивленно поднял брови.
— Правда?
— Твоя мать непростой человек, — Сергей Петрович выпустил струю дыма. — Я женился на ней двадцать лет назад, и ни одного дня не был по-настоящему счастлив. Но не ушел. Сначала из-за Ольги, потом просто... по привычке, наверное.
— Почему вы мне это говорите?
— Потому что хочу, чтобы ты знал — я верю тебе. Про твоего отца. Про то, что он с тобой делал. И про то, что твоя мать покрывала его.
Максим почувствовал, как к горлу подкатывает ком.
— Вы первый, кто мне это говорит, — хрипло произнес он. — Даже моя жена... Она поддерживает меня, но я видел сомнение в её глазах. Она не знает, кому верить — мне или моей матери.
— Твоя мать умеет убеждать, — Сергей Петрович невесело усмехнулся. — Когда мы только познакомились, она рассказывала, какой ты трудный подросток. Что ты ей хамишь, грубишь, не слушаешься. Я верил. Но потом, когда узнал тебя ближе... — он покачал головой. — Ты был просто запуганным ребенком, который старался быть идеальным, чтобы не вызывать её гнев.
Они помолчали. Моросил мелкий дождь, но никто из них не торопился уйти в подъезд.
— Она прислала меня поговорить с тобой, — вдруг признался Сергей Петрович. — Хотела, чтобы я убедил тебя извиниться перед ней. Сказала, что ты наговорил ей гадостей.
— И что вы скажете ей? — спросил Максим.
— Что поговорил, но ты был непреклонен, — отчим пожал плечами. — А тебе скажу вот что: держись подальше от неё. Она не изменится. Никогда. Я двадцать лет на это надеялся, но... — он махнул рукой. — Береги себя и свою семью.
Сергей Петрович протянул руку для прощания, и Максим крепко её пожал.
— Спасибо, — искренне сказал он. — Вы даже не представляете, как много для меня значат ваши слова.
Отчим кивнул, сел в машину и уехал. А Максим еще долго стоял под дождем, чувствуя, как внутри разливается странное тепло. Облегчение? Признательность? Он не мог точно определить.
Дома Света встретила его с тревогой в глазах.
— Звонила твоя мама, — сказала она. — Плакала. Говорила, что ты всё неправильно понял, что она всегда любила тебя...
— И ты ей поверила? — прямо спросил Максим.
Света покачала головой.
— Нет. Я верю тебе. Просто... мне её жаль.
Максим обнял жену, уткнулся лицом в её волосы.
— Мне тоже её жаль, — тихо сказал он. — Но я не могу больше притворяться. Не могу делать вид, что всё хорошо, когда внутри всё кричит от боли.
Света крепче обняла его.
— Я с тобой, — прошептала она. — Что бы ни случилось.
И он поверил ей. Впервые за долгое время поверил, что не один. Что у него есть право на свои чувства, на свою боль, на свою правду. И что эту правду услышат — хотя бы самые близкие.
Ночью он проснулся от звука смс. Мать писала: "Я всегда тебя любила. Просто не умела показать. Прости меня".
Максим долго смотрел на эти слова, светящиеся в темноте. Такие простые. Такие запоздалые. Он не ответил — ни тогда, ни на следующий день. Не потому, что не простил. А потому, что знал — настоящее прощение приходит не сразу. Оно требует времени, работы над собой, принятия.
Возможно, когда-нибудь он будет готов снова увидеть мать. Поговорить — уже без обвинений, без боли. Но не сейчас. Сейчас ему нужно было залечить собственные раны, найти свой путь. Стать не просто взрослым по паспорту, но и по-настоящему свободным человеком, не скованным детскими травмами.
И если для этого нужно было сказать самые тяжелые слова в его жизни — "ты мне больше не мать" — значит, так тому и быть. Иногда нужно сделать шаг назад, чтобы потом пройти целую милю вперед.
Советую посетить мой аккаунт для прочтения других более интересных рассказов!
Рекомендую к прочтению:
Буду благодарен вашей подписке, лайку и комментарию :)