Словно эхо давно забытого слова «мама»
Весеннее солнце настойчиво пробивалось сквозь закрытые оконные ставни, и золотые зайчики заиграли на лице Аглаи. Аглая зажмурилась и потерла глаза. Напротив кровати, на широкой лавке, которая стояла вдоль стены, безмятежно покоилась Миланья, сон смягчил черты ее лица, измученного бессонными очами и тревожными исповедями перед дочерью.
– Мама, – прошелестел нежный голосок.
Миланья медленно открыла глаза и увидела Аглаю, присевшую перед ней на корточки. В ее глазах плясали озорные искорки.
– Мама, а у нас есть чего-нибудь поесть? – спросила Аглая, лукаво
улыбаясь. – Кажется, целых два дня маковой росинки во рту не было.
– Мама!... – выдохнула с улыбкой Меланья. Словно эхо давно забытого слова «мама», колокольным звоном, отозвалось в её душе. – Ты не представляешь, доченька, как долго сердце тосковало, мечтая услышать заветное «Мама». Как долго я мечтала, чтобы по утрам меня будил нежный голосок произнося это слово «мама».
Протерев нахлынувшие слезы с глаз, Меланья быстро встала и, поцеловав дочь в щеку, поспешила на кухню.
– Сейчас-сейчас, доченька, что-нибудь вкусненькое сотворю! Оладушки будешь? – щебетала Миланья, и радость, как солнечные зайчики, плясала в её глазах, когда она, суетилась у печи.
В ее сердце клокотали нерастраченные материнские чувства, которые долгие годы томились в заточении, словно птицы в тесной клетке.
Возвращение блудного Кота.
Вдруг откуда-то из небытия послышалось тихое мурлыканье.
– И мне, пожалуй, оладушек со сметанкой подайте. Да не скупитесь на сметану, щедрее полейте! С голодухи живот к спине прилип, – промолвил взъерошенный Кот, который волшебным образом возник из ниоткуда. Кожа да кости. Он, словно подкошенный, рухнул у самого порога.
– Где же ты пропадал, бездельник эдакий! – воскликнула Аглая, и, расцветя улыбкой, подбежала к Коту. Сгребла его, перепачканного грязью, в охапку и прижала к сердцу, словно самое дорогое сокровище.
– Бездельник я, значит? – проворчал Кот, тщетно пытаясь вырваться из объятий. – Да я за твою никчемную жизнь, за искупление твоих грехов в пекле три дня и три ночи сражался! Ох, лапы мои совсем отваливаются. Измотался, пока с нечистью договор заключал, да в небесной канцелярии посредником выступал вымаливал отпущение твоих грехов… – протянул он, мурлыкая, словно старый граммофон. – Дел было невпроворот! Еле вымолил у темных духов твою жизнь, чуть душу твою истерзанную не уволокли, нечести. Жадные, ох и жадные! Пришлось откупаться, корову за долги твои перед ними отдать. Сердце кровью обливается по телочке, словно нож вонзили. А что поделать? Им, ненасытным кровопийцам, только подавай.
– Да где ж ты, сердешный, эту бедную коровушку-то отыскал? – проворковала Аглая с притворным сочувствием в голосе.
– Где-где? В Караганде… В соседнем селе старая телка в хлеву жила. Помирать уж было собралась. Слышал краем уха, что хозяин хотел ее уже того… этого… ну ты поняла меня? Ох, и помучиться мне с ней пришлось.
Под покровом ночи, словно тень, проскользнул я в хлев, накинул на ее нежную шею веревку, да к реке повел. Омыл ее голубушку, причесал кудри золотистые, рога отшлифовал, чтоб как новые блестели, придал вид товарный, дабы взор радовать. И отвел ее на луг изумрудный, росой умытый. Там и преподнес ее Духам темным, как дар смиренный, сказав что мол, телочка юная, кровь с молоком, да жизни полна.
— Значит, ты старой коровой за мою жизнь откупился? — Аглая приподняла бровь, и саркастическая улыбка едва тронула уголки ее губ. — Ох, и сказочник же ты, Кот! - прикрыв рукой рот, чуть не брызнула от смеха Аглая.
— Ей-богу, чистая правда! Чтоб век мне воли не видать, если вру! — Кот обиженно вздыбил шерсть.
— Ну-ну, верю, прохвост, верю, — примирительно проворковала Аглая, поглаживая его взъерошенную спину. — И до чего же ты грязный!...
— Ну, где же вы там запропастились? — донесся ласковый голос матери из кухни. — Оладушки со сметаной уже ждут не дождутся!
Словно неведомая сила подхватила Кота, он вихрем ворвался на кухню и, ловко подпрыгнув, уселся на стул возле стола. Глаза его горели нетерпением, а в животе урчало предательское предвкушение. Сперва, словно гурман, он смачно слизнул белоснежную сметану, а затем, не в силах сдержаться, проглотил целых пять румяных оладушек залпом, не жуя.
Напихав брюхо до отвала, Кот промяукал: – Ну вот поели, а теперь можно и поспать. И переваливаясь, словно бочонок, доковылял до кровати и, с грацией пушистого мешка, взгромоздился на белоснежное покрывало. Растянувшись во всю длину, он утробно замурлыкал, словно барин, познавший все радости бытия.
– А банька будет? – промурлыкал он, хитро прищурив один изумрудный глаз.
– Будет, будет, шерстяной, только до вечера потерпи. Истоплю, напарю тебя от души, отмою до блеска, – смеясь, ответила Меланья. – Да и нам с Аглаюшкой не мешало бы косточки в баньке прогреть, березовым веничком нечисть повыгонять. Сразу бодрость вернется, как рукой снимет, – пообещала она с теплой улыбкой.
Кот, не веря свалившемуся на него блаженству, прищурился лукаво, предвкушая негу и женское общество в баньке. Замурлыкав, словно маленький трактор, он провалился в сон, полный сладких грез. Уже сквозь дрему, приоткрыв один глаз, пробормотал: – Молочка бы дали тепленького, а то после оладий ваших жажда мучает. Да не забудьте разбудить, как банька будет готова…
Не успела Аглая поднести ему молочка в бутылочке, как Кот громко захрапел.
– Умаялся, бедный, – с улыбкой произнесла Аглая, гладя Кота по мягкой спинке.
Кот, сладко мурлыча, провалился в объятия дремы.
Воссоединение матери и дочери.
А Аглая, примостившись на деревянном стуле, словно кошечка поджала ноги и, обхватив колени руками, зачарованно следила за матерью. Та, словно дирижер, ловко управлялась с посудой, убирая со стола и ополаскивая тарелки в чаше с теплой водой. Ее силуэт, омытый мягким солнечным светом, казался сотканным из чистого, лучистого счастья – тихой, домашней симфонии умиротворения.
Внезапно Меланья замерла, почуя со спины пристальный взгляд дочери. Словно статуя, не оборачиваясь, тихо промолвила:
– Значит, ты простила меня, доча?...
Аглая, словно птица, сорвалась со стула и бросилась в объятия матери.
– Мамочка, родная моя! Как я могу держать на тебя обиду? Ты столько выстрадала, что давно уже вымолила прощение – и у меня, и у самого Бога, – прошептала Аглая, заглядывая в полные слез, глаза матери.
И вот они – две половинки одного целого – слились в объятии, таком крепком, что казалось, ничто в мире не сможет их разлучить. Мать и дочь воссоединились в нерушимую крепость, скрепленную силой, равной которой не найти во вселенной – силой их безграничной любви…
Наконец, освободившись из нежных объятий друг друга, мать и дочь уселись за безукоризненно чистый стол, и в тишине, словно заново, принялись изучать черты лица, словно художники, пытающиеся уловить ускользающую суть.
– Значит ты решила отдать свой дар Любаше? – вдруг нарушила молчание мать.
Аглая коснулась кончиками пальцев мочек ушей, вспомнив о подарке бабушки.
– Я отдала серги Любаше, вместе со своим даром. Она достойна его. Мама, если бы только знала Любашку. В ее душе столько света и чистоты… Я больше не хочу, чтобы мой дар причинял зло, – тихо призналась она, и в голосе ее звучала неприкрытая искренность.
– Не жалей, доченька, правильно сделала. Моего дара нам на двоих хватит, – ласково поддержала решение дочери Меланья.
А теперь беги во двор, там тебя уже третий день поджидают.
– Кто? – удивилась Аглая.
– Иди. Увидишь…
Не успела Аглая спрыгнуть с крыльца, как наткнулась на Василия, безмятежно дремлющего на стогу сена в тени, в глубине двора.
Василий третью ночь не уходил со двора, все справлялся о самочувствии Аглаи у Меланьи. Ведь дороже не было на всем свете для Василия, чем эта насмешница Аглая.
Озорная улыбка расцвела на лице девушки. Тихо подкравшись к Ваське, она громко крикнула в самое ухо: «Уууу!»
Василия будто током передернуло, едва не лишившись чувств от испуга. Продирая слипающиеся от сна глаза, он увидел Аглаю, живую, румяную и всё такую же пленительную.
Он отмахнулся от неё, словно от назойливой мухи, решив, что это лишь игра воображения, не иначе как морок. Затем опрометью подскочил и вглядываясь в глаза Аглаи запричитал:
– Свет очей моих! Неужто это ты? Душа моя! Живая! А мне сказали – помёрла! Лишь на третий день Меланья прошептала весть о том, что жизнь вернулась в твое хрупкое тело. Какая же радость пронзила меня! Но страх сковал ноги, и я не посмел покинуть двор пока сам не увижу тебя живой и здоровой! – не унимался радостный Василий. – А по началу-то, охваченный скорбью лютой, решил я кончить свои дни здесь, на твоём сеновале. Душу Богу вернуть. Третий год она иссыхает по тебе. Исчезнешь ты – и мир для меня померкнет. Вот как люблю тебя, а ты и ведать не ведала! – причитал Васька и голос его дрожал, словно осенний лист на ветру.
– Да всё я знаю, Васятка, – улыбнувшись, весело промолвила Аглая в ответ, и в уголках губ заиграла лукавая тень.
– Ах да… – Василий виновато почесал затылок, словно проснувшись. – Чего это я? Забыл, с кем говорю. Ты же у нас… колдунья, ясновидящая. От тебя разве можно чего скрыть. Твоя доля – ведать всё обо всех.
– Нет во мне больше никакой силы. Успокойся, глупый. Я теперь простая смертная, как и все, – рассмеялась Аглая, заметив, как в его глазах мелькнул испуг.
Смех ее звучал легко и беззаботно, но в глубине таилась грусть ускользнувшей магии.
– Так, значит… я смело могу жениться на тебе? – радостно выдохнул Василий и, не помня себя от счастья, кинулся к ней, обнимая и целуя в щеки. В губы поцеловать не решился, хотя сердце давно рвалось.
– Эх, какой ты прыткий! – проворковала весело девушка, высвобождаясь из объятий и увертываясь от поцелуев. – Это ещё подумать надо. А сейчас некогда мне, дела важные. К Любашке нужно наведаться, узнать о самочувствии, да поделиться с ней кое-чем.
В это время мать Аглаи, прильнув к окну, наблюдала за дочерью. Радость, словно сладкая истома, сжала сердце, а затем разлилась по венам тягучим, золотым медом. Предвкушение свадьбы дочери, вихрь неугомонных босоногих внуков – девочки и мальчика, одному из которых предначертано нести бремя родовой силы, – все это пронеслось перед ее внутренним взором, словно стремительная кинолента судьбы. Эта картина будущего переполняла душу Меланьи трепетным и благоговейным волнением.
Заметив мать в распахнутом окне, Аглая крикнула, и голос ее зазвенел колокольчиком в тишине двора:
– Мама, мы к Любашке! С Василием решили проведать. Все никак не успокоюсь, все думаю, как она там? Ты же знаешь… все это по моей вине стряслось.
Меланья, облокотившись на подоконник, высунулась в окно и, одарив дочь ласковым взглядом, ответила весело:
– Знаю, знаю, доченька. Не кори себя. С Любашкой твоей все в порядке. Морок с нее спал, как только она твои серьги надела.
– Ну всё-то ты знаешь, мама! – рассмеялась Аглая, и, взяв Василия под руку, они направились к калитке, словно окончательно развеять сомнения.
Василий как привязанный семенил за Аглаей. Но, не успели они открыть калитку своего двора, как во двор опрометью, отталкивая Аглаю и Василия влетел разъяренный Федор вместе с сыном Иваном.
В следующей части рассказа мы узнаем, что привело Федора к дверям Марфы, и с какой целью явился он в ее скромное жилище.
Спасибо за внимание!
Продолжение здесь👇