Лидия впервые заметила, что листья на деревьях опали, только когда начала подскальзываться на тротуаре. Она задержалась в архиве допоздна — приходила инвентаризация, пыльные каталожные карточки сбивались в ком, и даже пальцы казались сухими, как бумага. Она шла домой, кутаясь в серый шарф, который давно уже не грел, и мечтала только о том, чтобы успеть в ванну до того, как соседи займут единственный водогрей.
Когда она открыла почтовый ящик, там лежал свернутый в трубочку конверт без марки и адреса. Лидия поморщилась — подумала о рекламе или листовке. Но, развернув, увидела аккуратный почерк: «Библиотека. Для Л. Г. Серебряковой. Лично».
Она нахмурилась, поднимаясь по лестнице. Письма лично ей? В наше-то время?
В квартире пахло старым воском и хлоркой — уборщица с утра драила коридор, как будто готовилась к визиту генерального прокурора. Лидия скинула пальто, заварила себе слабый чай с мёдом и только тогда села с конвертом. Внутри — пожелтевший листок, вырванный из старой книги. И на нём — всего одна фраза:
«Ты всё забыла. Она поможет вспомнить. Дом у моста».
Ни подписи, ни объяснений. Только старая бумага и лёгкий аромат сухой лаванды.
Она уже хотела выбросить листок, но почему-то аккуратно сложила его и убрала в карман плаща. Потом вытащила, поднесла к свету. Никаких водяных знаков. Просто старая бумага с чужой тайной.
На следующее утро, работая в архиве, Лидия обнаружила в одной из старых книг закладку — точно такую же, с выцветшими краями. И вдруг заметила в уголке знакомые буквы: те же, что на записке.
Словно кто-то незаметно тянул за ниточку. И эта ниточка вела — туда, за мост, к дому, которого не было ни на одной карте.
---
Лидия не помнила мать. Только руки — сухие, пахнущие ромашкой, и тёплый голос, читавший вслух сказки. Потом — темнота. Воспоминания рвались в клочья, как фотографии, забытые на подоконнике. Ей было пять, когда её увезли из старого дома. Сказали — в гости к тёте. А потом… никто не приехал за ней. Ни писем, ни звонков. Только однажды, в шестом классе, в коридоре школы, она услышала, как учительница шепчет другой: «Это та самая. У неё мать исчезла, помнишь?»
Тётя Лариса была строгой. Говорила: «Твоя мать была… мечтательницей. Вечно лезла, куда не просят. Смотри, чтоб ты не пошла по её стопам». На этом разговоры заканчивались. И Лидия старалась не спрашивать. Училась, потом поступила на исторический. Осталась в городе. Работала, молчала, жила.
Никто не знал, как часто по вечерам она смотрела в окно и думала: а если бы мать вернулась?
Записка о доме у моста запустила в ней дрожь, которую она не могла унять. Дни становились короче, и в голове — всё чаще прокручивалась одна и та же фраза: «Ты всё забыла». Забыла — что?
В выходной она решила пройтись вдоль старой реки. Сказала себе — просто сменить обстановку. Но ноги сами привели её туда — в старую часть города, где ещё сохранились деревянные дома и провисшие провода.
Мост оказался старым каменным, поросшим мхом. Под ним — мутная вода, запах сырости и времени.
И рядом — он.
Дом стоял, будто вырос из земли. Серый, со скрипучей калиткой и облупившимися ставнями. Таблички с номером не было. Только резьба над входом: «1877». Ни одной живой души. Но, когда Лидия подошла, дверь приоткрылась с тихим скрипом — как будто ждала.
---
На пороге дома стояла старуха. Маленькая, сгорбленная, в чёрной шали, которую держала серебряная брошь в виде полумесяца. Лицо — как вырезанное из сухого дерева, только глаза живые, слишком живые.
— Лидия, — сказала она сразу, без удивления. — Значит, пришла.
— Вы… кто?
— Та, кто помнит. Заходи, — и она уже повернулась, оставив дверь открытой.
Лидия замялась, потом вошла. Внутри пахло ладаном, дымом и сушёными травами. Стены увешаны вышивками, фотографиями, старыми зеркалами. Где-то глубоко тикали часы.
Старуха усадила её за стол.
— Я — Рада. А ты — дочь Ларисы Серебряковой. Но не той, что тебя воспитывала. А той, что ушла. Её тоже звали Лидией. Она назвала тебя в честь себя.
У Лидии закружилась голова.
— Вы знали мою мать?
— Знала. Она была одной из нас. — Рада провела рукой над столом, где стояли банки с засушенными травами. — Мы называли себя Хранительницами. Мы оберегали то, что нельзя объяснить.
Лидия с трудом сглотнула.
— Но что случилось с ней?
— Она исчезла, потому что хотела вырваться. Оставить этот мир. Но так просто не уходят.
Рада подала ей тетрадь в тёмной обложке. Внутри — аккуратный почерк, схемы, заметки.
— Это её дневник. Всё, что мы не успели сказать тебе.
Лидия перелистывала страницы с дрожью. Узнала почерк — он был в одной детской открытке, которую она тайком хранила с детства. Открытке, которая когда-то пришла без обратного адреса. Только: «Люблю. Прости».
— Почему вы мне это показываете?
Рада смотрела пристально.
— Потому что сейчас ты стоишь перед тем же выбором, что и она. Или уйти и забыть. Или вспомнить всё.
Лидия покачала головой.
— Я ничего не понимаю.
— Ты поймёшь. Если решишь вернуться. Если готова узнать, почему тебя прятали. Почему всё это время ты чувствовала чужую жизнь внутри себя.
Лидия встала. Голова гудела.
— Мне нужно подумать.
Рада не удерживала.
— Конечно. Но помни: память — это не всегда про прошлое. Иногда это — долг.
На выходе Лидия оглянулась. Дом будто потускнел. Но в окне горел огонёк — ровный и тёплый. Как будто звал.
---
Прошла неделя. Лидия не возвращалась к дому у моста, но и не забывала. Она взяла дневник, спрятала его под подушку, и по ночам — не спала. Читала страницы, пропитанные чернилами и страхом. В дневнике мать писала о людях, которых никто не замечает — «наблюдателях». Они приходили во снах, в отражениях. Не забирали, но… тянули за собой. У неё была способность — видеть тех, кто «живёт в промежутках».
На последней странице — чернилами, дрожащими от спешки:
«Если я исчезну — не верь им. Они скажут, что я ушла. Но меня заставили. В доме на станции остались следы. Пусть она найдёт. Только не одна».
Дом на станции.
Лидия не знала, что именно мать имела в виду. Но на старой карте она отыскала: заброшенная станция Сорокинская, где раньше был пункт связи. Сейчас — руины. Говорили, там пытались открыть приют, но проект заморозили.
На следующее утро она взяла ключи, фонарик и поехала туда. Автобус трясся, как в последний раз. Окна запотевшие, люди молчаливые. Лидия смотрела в пустые поля за стеклом и чувствовала, как внутри всё сжимается.
Станция была заросшей и полуснесённой. Крыша провалилась, часть стен обвалилась. Внутри — только следы костров и мусор. Но в дальнем углу — лестница вниз. Подвал.
Она спустилась.
Там пахло плесенью и землёй. Фонарик высвечивал стены с облезшей краской и надписи: «Не верь», «Они рядом», «Смотри только вперёд».
В углу — старая кушетка и перевёрнутый стол. И… фотография. Мать, молодая. В руках — младенец. На обороте — «Ты сильнее, чем я».
Лидия опустилась на корточки, будто в ней что-то оборвалось.
Но за спиной — шаги.
Она резко повернулась.
На лестнице стояла женщина — высокая, в чёрном. Её лицо Лидия не знала, но внутри что-то кольнуло.
— Ты не должна была сюда приходить, — сказала она спокойно.
— Кто вы?
— Я была напарницей твоей матери. Мы вместе были в этом. Но она захотела уйти. А я — осталась.
— Она жива?
Женщина молчала.
— Говори! — Лидия сделала шаг.
— Она была сильной. Но слишком рано всё поняла.
Лидия снова сделала шаг. Сердце грохотало.
— Что вы сделали с ней?
— Мы просто не дали ей уйти с информацией. Она была опасна.
— Вы её убили?
— Она исчезла. Как и мы все однажды.
Лидия подняла камень с пола.
— Я не стану молчать.
Женщина усмехнулась.
— Не станешь. Но сначала — ты должна выбрать, Лидия. Остаться — и закончить её дело. Или уйти — и забыть.
Фонарик моргнул и погас.
Они остались в темноте.
---
Темнота в подвале будто ожила. Лидия стояла, сжимая камень, и слушала дыхание женщины напротив. Внутри всё горело — страх, гнев, решимость. Ей хотелось кричать. Но голос матери в голове говорил: «Тихо. Не спеши».
— Почему я? — спросила она, чувствуя, как дрожат колени.
— Потому что ты — последняя, кто может закончить это, — ответила та. — Мы оберегали знания. Но система всё сожрала. Остались только осколки.
Фонарик вспыхнул снова. Женщина стояла у стены, и вдруг Лидия поняла: она не стареет. На лице — ни одной морщины. Взгляд — вечный, как у статуи.
— Ты не человек? — прошептала Лидия.
— Я — то, что осталось, — просто ответила она.
Словно ветер прошёл по подвалу. Стены задрожали. И Лидия поняла: если сейчас уйдёт — забудет всё. Станет снова той, кто ходит на работу, варит суп, смеётся не всерьёз.
Она сделала шаг вперёд. Потом ещё.
— Я остаюсь.
Женщина кивнула.
— Тогда приготовься. Правда будет стоить тебе жизни. Той, которую ты знала.
Прошло два года. Лидию больше никто не видел. В квартире остались только книги и старая тетрадь. Люди шептались: уехала. Пропала. Кто-то говорил — в монастырь, кто-то — в леса. Никто не знал.
Но если ночью идти по мосту — у того самого дома теперь всегда горит огонёк. И если очень тихо, можно услышать шорох страниц. Кто-то читает. Кто-то записывает.
А где-то глубоко, в тех местах, что остались за границей привычного — началась охота за правдой.
А вы бы решились узнать то, что способно разрушить всю вашу жизнь? Или выбрали бы забвение?
ЧИТАЙТЕ ДРУГИЕ МОИ РАССКАЗЫ и ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ: